Келли с готовностью протянула к Дымшицу правую руку с выставленным безымянным пальцем. Фаберовский перехватил ее за запястье, а ирландка, приняв спьяну это за несомненный знак внимания, развернулась вместе с табуреткой и повисла у поляка на шее, пытаясь его облобызать.
– Так вот вам зачем нужны казенные деньги! – расцвел Артемий Иванович.
– Да отстанешь ли ты, дура! – взревел поляк, и после нескольких безуспешных попыток освободиться от объятий пьяной ирландки, схватил ее за горло. Келли в испуге ослабила хватку, и когда Фаберовский отпустил ее, истошно заверещала «Караул, убивают»!
Тотчас из-за стойки выскочил хозяин пивной и вместе с половым первым делом сграбастали Дымшица как человека, известного всей Бернер-стрит за отъявленного дебошира.
– Я тут ни при чем, мистер Хагенс! – успел крикнуть управляющий клубом, прежде чем вылетел на улицу, собственным телом распахнув дверь.
Вслед за Дымшицем взашей были вытолканы и все остальные.
– Еще раз придете скандалить – вызову полицию! – крикнул им вслед Хагенс.
– Ты меня хочешь бросить, – загундосила Келли, стоя рядом с поляком. – На что я теперь буду жить?
«Хорошо что пан Артемий не понимает английский, – подумал Фаберовский. – Ему было бы, что комментировать».
– Нам пора идти, – объявил он Артемию Ивановичу с Дымшицем и большими шагами направился в сторону церкви Св. Марии, башня которой торчала над крышами домов. За ним, быстро семеня ногами, поспешили оба гешефтмахера и Келли, которая сменяла плаксивые причитания отборной руганью и дурацкими сентиментальными песенками.
Незадолго до четырех они подошли к церкви Сент-Мери-Матфелон и встали у прохода в каменной ограде. Тамулти с ирландцами явился ровно в четыре, когда забили огромные часы на башне. Оба они были насуплены и сердиты, и все время прятались за спину доктора, чтобы не вступать ни в какие разговоры с Артемием Ивановичем.
– Сейчас мы пойдем осматривать помещение под мастерскую, – сказал поляк. – Оно тут, рядом, во дворе Восточно-Лондонского театра.
Он повернулся, чтобы показать дорогу, но тут ему на шею опять бросилась Келли, заливаясь пьяными слезами и ласково называя его по-русски «драной сюкой». Под ехидные замечания Артемия Ивановича и неодобрительное ворчание Тамулти насчет того, что он сделал бы с этой коровой, будь на то его воля, Фаберовский был вынужден сдать Келли на руки подоспевшему констеблю и тот повел ее в часть на Леман-стрит, чтобы потом представить перед Темзенским судом магистратов по обвинению в приставании к мужчинам на улице.
Слабые попытки поляка оправдаться тем, что он эту Келли и знать не знает, были с торжеством парированы Артемием Ивановичем:
– А что же вы тогда, Фаберовский, мне ее утром сватали, если не знаете? И после этого вы хотите, чтобы я доверил вам казенные суммы?! Дымшиц, Дымшиц, это была шутка!
У Артемия Ивановича затряслись руки, когда он увидел, как при словах о «казенных суммах» полезли вверх густые брови управляющего клубом.
– Ну взгляните на меня, да кто мне, такому дураку, казенные суммы доверит?
И на всякий случай Владимиров показал Дымшицу язык и звучно поболтал им во рту.
Тяжело вздохнув и не смея даже глядеть в сторону ирландцев, Фаберовский повел всех к Восточно-Лондонскому театру и через здание театра и узкий мощеный проход провел их на другую сторону квартала, на Филдгейт-стрит. С улицы Фаберовский с Артемием Ивановичем проникли на задворки театра, где на захламленным старыми декорациями дворе стоял кирпичный сарай с высокой закопченной трубой, оставив ирландцев и Дымшица на улице.
Этот сарай и был конечной целью Фаберовского. Открыв створку старых деревянных ворот на одной ржавой петле, поляк вошел в полумрак сарая и втянул за собой Владимирова.
– Что вам здесь надо? – довольно грубо окликнул их плотный мужчина в сюртуке и котелке. Поляк сразу заметил, что его одежда, мятая и давно не чищенная, указывала на отсутствие женской заботы, хотя на пальце у мужчины блестело толстое обручальное кольцо. Однако траурная креповая лента на котелке разъясняла эту странность – перед ними стоял безутешный вдовец.
– Выражаю вам свои соболезнования, – сказал Фаберовский.
– С кем имею честь? – значительно смягчившись, спросил мужчина.
Фаберовский представился мистером Смитом и представил Артемия Ивановича, который в полудреме покачивался рядом, выдав его за специалиста из России по сценическим механизмам. Мужчина же оказался владельцем сарая, тем самым мистером Джорджем Ласком, строительным подрядчиком и специалистом по реконструкции театров и мюзик-холлов, с которым договорилась Шапиро. Узнав, что джентльмены заглядывали в сарай, потому что подыскивают подходящее помещение, Ласк удрученно развел руками и сообщил, что помещение уже сдано им под парфюмерную мастерскую и что парфюмеры с деньгами прибудут через полчаса.
– Ой, барыньки! – встрепенулся вдруг Артемий Иванович.
В сарай вошли, держась за руки, две молодых девушки, одинаково худые, в скромных темных платьях. В их лицах было что-то по-английски лошадиное, а ступни ног в высоких ботинках на шнуровке казались невероятно, даже болезненно большими. Но Владимиров не разглядел этого, потому что смотрел на них из темноты сарая против света, лившегося через ворота, и видел только ореолы золотистых курчавых волос вокруг их голов.
– Мои дочки, Мод и Эдит, – сказал Ласк. – Девочки, ступайте обратно домой, вам еще надо переодеться. Осталось всего три часа. Я скоро приду.
– Что сегодня дают? – спросил Фаберовский.
– «Смерть в Сиднеме или Уэстоухиллскую Розу», мелодраму молодого автора мистера Понтефракта. Этот Понтефракт просватался к моей Эдит, но я ему пока отказал. Во-первых, ей всего шестнадцать лет, а во-вторых, сперва посчитаем, что он заработает к концу сезона.
Обе дочери Ласка вышли из сарая и тут Артемий Иванович, словно сомнамбула, двинулся за ними следом. Фаберовский не сразу заметил это, так как мистер Ласк в это время стал жаловаться ему на свою тяжкую отцовскую долю, на то, что он вынужден тратить время на воспитание дочерей – сыновья, слава Богу, уже выросли – и из-за этого уже упустил очень выгодный контракт на перестройку мюзик-холла «Парагон» на Майл-Энд-роуд. Мистер Ласк оказался внимательней. Едва Артемий Иванович выскользнул из сарая, он озабоченно спросил:
– А сколько зарабатывает ваш мистер Гурин?
– Не ведаю, сколько он зарабатывает, но даю вам слово джентльмена, с начала августа он просадил почти триста фунтов.
Мистер Ласк все понял. Он схватил свою толстую палку, перехватив ее как дубину и, извинившись, устремился вслед за дочками и Владимировым.
В это время на Филдгейт-стрит прямо у ворот остановился мебельный фургон и с него слезли два еврея. Одним из них был пресловутый Иосиф Леви, мясник из Сити, а другим уайтчеплский мебелеторговец Гарри Харрис с Касл-стрит. Сопоставив просьбу Шапиро о ходатайстве перед Ласком о найме помещения и испрашивание Дымшицем кредита под залог клуба для устройства парфюмерной мастерской, они решили на месте убедиться, что это стоящее дело.
– И это что, твой Гурин? – спросил Иосиф Леви у Дымшица, оценивающе глядя на Фаберовского, стоявшего у ворот сарая.
– Что-то мне не нравится, – высказал свое мнение Харрис.
– Ну какой же это Гурин, – воскликнул Дымшиц. – Это просто какой-то джентльмен со своей шлюхой к нам в пивной привязался. А Гурин только что ушел куда-то в театр с хозяином сарая, насколько я его понял. Вот, вот Гурин! – крикнул Дымшиц, завидев выбежавшего обратно во двор Владимирова. – Только кто ему дал по голове? У вас спросили имя?
Управляющий клубом вместе с Леви и Харрисом тоже вошли во двор.
– Какое к черту имя! – рявкнул Артемий Иванович. – Да я едва свое имя не забыл, как он палкой мне по башке треснул! А еще просвещенные мореплаватели! И ему мы должны еще денег платить за мастерскую!
– Куда же пан Артемий убежал? – спросил поляк.
– Мне так плохо, – пожаловался Артемий Иванович, усиленно потирая голову. – Я хочу, чтобы меня любили. Только отец у них скверный, он меня палкой ударил.
Тут Владимиров обратил внимание на остальных присутствовавших во дворе и сразу же преобразился.
– А, Дымшиц! Кстати, ты уже начал закупать оборудование? Столько времени прошло, а ты еще даже не пошевелился. С завтрашнего дня тут уже работать было можно, когда б не твоя медлительность. Уволю тебя из подрядчиков! Тут таких кроме тебя пол-Лондона желающих!
– Ну как? – спросил Дымшиц у евреев.
Леви неодобрительно покачал головой, а Харрис сказал, глядя под ноги:
– А где его часы, Дымшиц, которые вы нам обещали?
– Ключик он потерял, – поляк скривил губы в усмешке.
– Ну что вы меня разглядываете, словно лошадь на ярмарке? – спросил Артемий Иванович, почувствовав, что пришедшие с Дымшицом евреи пристально изучают его. – Пришли работать, так работайте, в противном случае убирайтесь к чертовой матери!
