День обещал быть теплым здесь, на борту обитой бархатом тюрьмы. По крайней мере, еда здесь была хорошей. Вдобавок Хадсону выделили отдельную каюту размером со шкаф, что его вполне устроило. Ему больше не приходилось спать в окружении храпящих и сопящих членов экипажа. Будучи пленником, Хадсон чувствовал себя не так уж плохо. Когда они с Мэтью и Профессором доберутся до суши в этой странной компании, начнется совсем другая история, но пока до этого было слишком далеко.
— Пора.
Хадсон почувствовал толчок в спину. Он обернулся и увидел Фалькенберга.
— Пора, gudden, — сказал Фалькенберг с кривой улыбкой. Он поднял рапиру, которую сжимал в левой руке. Вторую рапиру он держал в правой. — Выбирай.
Хадсон нахмурился.
— В чем дело?
— В том, что прошлой ночью ты сказал мне, что тебе недостает тренировок. Так что я решил прийти тебе на помощь.
— А, так ты хочешь получить урок? Я бы хотел напомнить тебе — на случай, если ты забыл, — что ты всего на два года младше меня.
Фалькенберг отвесил короткий поклон в знак уважения к правде.
— Да, — сказал он. — Но и я хотел бы напомнить тебе, что я был трехкратным чемпионом по рапире на национальных соревнованиях в Стокгольме. И тебе никогда не удавалось победить меня в тренировочном бою, насколько ты помнишь.
— Я помню, как кое-кто смухлевал, ударив меня коленом по яйцам, когда был близок к проигрышу, — ответил Хадсон, также кивнув из уважения к правде.
— Может, и так, но ведь главное — победа, не так ли? — Фалькенберг протянул рапиру, которую держал в левой руке. — Я думаю, эта тебе подойдет. Она немного легче — для руки постарше.
— Что ж, вот тебе мое немощное спасибо. — Хадсон взял рапиру и придирчиво осмотрел ее. В длину она составляла почти три с половиной фута. — Фехтование заточенными клинками? — спросил он. — Тебе так хочется увидеть собственную кровь этим утром?
— Что такое жизнь без небольшого риска? — развел руками Фалькенберг. — Кстати, если хочешь, я подстригу тебе бороду.
— Правда, Бром… схватка на корабле, с этой качкой и на таких волнах? Кстати, а что эти люди там делают? — Хадсон указал на двух матросов, которые разделись до пояса, закрепили под мышками веревки, а на шею повесили какие-то кожаные футляры, свисавшие им на грудь. Сейчас они как раз выслушивали приказ капитана Брэнда.
— Шторм, в который мы попали, все-таки нанес нам некоторый ущерб, — сказал Фалькенберг. — Руль постоянно заклинивает то в одну сторону, то в другую. Это будет третий раз, когда они спустятся вниз, чтобы освободить эту штуку. Итак, ты готов к уроку?
Хадсон наблюдал за тем, как люди спускались с кормы, а Брэнд и боцман инспектировали их работу.
Фалькенберг взмахнул рапирой перед носом Хадсона.
— Ну же, gudden, прояви немного мужества!
— Чему быть, того не миновать, — покорно сказал Хадсон и начал поднимать свою рапиру в защитное положение, когда Фалькенберг отбил ее в сторону. Сила удара едва не вырвала оружие из рук Хадсона.
— Никаких поблажек! — заявил Фалькенберг. Его бледно-голубые глаза блестели весельем и озорством. — Давай сделаем это по-солдатски!
По-солдатски, — повторил про себя Хадсон. Это означало сражаться так, как будто ты вернулся на поле боя, где правила и джентльменский этикет были лишь дополнительной возможностью для врага насадить твою дыню на пику. Но орудовать заточенными клинками на корабле, раскачивающемся на сильных волнах? Хадсон думал о том, что Ангел Смерти — старое прозвище Фалькенберга среди наемников — не просто так связал свою судьбу с хладнокровными убийцами: его привлекала опасность, его тянуло в ситуации, где тебе могли пустить кровь или сделать что похуже.
— Я думаю, — сказал Хадсон, — что просто продолжу свою…
Прогулку, — хотел сказать он, когда клинок Фалькенберга взметнулся вверх и нацелился прямо на его голову. Повинуясь импульсу, рука взлетела, рапиры со звоном ударились друг о друга, и оружие Фалькенберга отклонилось вправо. Когда Хадсон отступил, чтобы снова выразить протест против этого неразумного состязания на шаткой палубе, Фалькенберг бросился вперед с безумной ухмылкой. Его рапира была нацелена Хадсону в грудь.
Итак, борьба началась.
***
Голландская война. С 1672 по 1678 годы шла война между Голландской Республикой и Францией из-за торговых интересов и территориальных претензий, а также амбиций королевских домов и военных командиров. Обе стороны сформировали настоящий кипящий котел из союзников: на стороне Франции воевали Англия, Швеция, Мюнстер и Кёльн, на стороне голландцев были Священная Римская империя, Испания, Лотарингия, Дания и Бранденбург. Верность испытывалась и иногда разрывалась на части бедствиями на кровавом поле битвы, на котором всегда присутствовали такие наемники, как Хадсон Грейтхауз и Бром Фалькенберг. Оба они в те времена были молодыми людьми с горячими головами, жаждали приключений и представляли себе войну как нечто мрачное, но торжественное и грандиозное.
После первой ночи на борту «Немезиды» Хадсон ответил на стук в дверь своей каюты и обнаружил своего боевого товарища, стоявшего в проходе с кувшином, завернутым в ткань.
— Принес тебе приветственный напиток, — сказал Фалькенберг с лукавой улыбкой. — Лучший ром на этой посудине. Видишь, я не так плох, как ты думаешь.
— Это пока, — ответил Хадсон, лицо его было твердым, как гранит… но взгляд упал на кувшин, и он подумал, что глоток-другой рома поможет оставить эпизод с убийством капитана По и оставлением команды «Тритона» в прошлом…
Ладно, тут могла понадобиться половина кувшина.
— Заходи, — сказал он после нескольких мгновений бессмысленного раздумья. Хадсон сел в свой гамак, а Фалькенберг занял единственный стул. При свете фонаря Фалькенберг откупорил кувшин и сделал большой глоток, прежде чем передать его. Хадсон тоже сделал глоток, затем другой. Хороший крепкий ром обжег ему горло так, что на глазах чуть не выступили слезы, но, кажется, Фалькенберг не врал — ром был поистине хорош. Он вернул кувшин в протянутую руку своего боевого товарища.
— Итак, — начал Фалькенберг после того, как сделал еще один глоток, — ты же понимаешь, что я действовал от имени своего работодателя и исполнял его приказы?
— Что тут скажешь? Однажды став наемником, ты остаешься им до конца дней.
— Верно. Я знал, что ты увидишь все в правильном свете.
— Мои слова, — нахмурился Хадсон, — не предполагают, что я вижу какой-либо свет в убийстве безоружных людей.
Он снова потянулся за кувшином и получил его. Следующий глоток был самым долгим, потому что он осмыслил то, что сказал секунду назад, и что-то в его сознании сжалось и забилось в темный угол, как дрожащий загнанный зверь.
— Даже так, — протянул Фалькенберг, но развивать свою мысль не стал.
Хадсон служил во французской армии вместе с Фалькенбергом в 1676 году, и, хотя существовало братство солдат — особенно тех, кому хорошо платили и давали самые сложные и опасные задания, — он знал об этом человеке не так уж много. Ему была известна лишь часть его истории: остался сиротой в возрасте десяти лет, когда его деревня оказалась в эпицентре сражения между русскими и шведами. Пушечный огонь поджег лес, пламя распространилось при сильном ветре и дотла сожгло дом Фалькенберга, его мать, отца и младшего брата. Хадсон знал, что под рубашкой спина его боевого товарища покрыта шрамами от ожогов, которые нанесли падающие угли, пока ребенок в панике бежал по пылающему лесу вместе с другими перепуганными и обгоревшими жителями деревни. Все тогда обратилось в хаос, полный ужаса. Тех, кого не застигло пламя, нашли сабли кровожадных русских воинов.
Осиротевшего мальчика усыновил шведский сержант, жена которого не могла иметь детей. Суровый был надсмотрщик, — признался как-то Фалькенберг за кувшином рома, очень похожего на тот, что они с Хадсоном пили теперь. — И жуткий пропойца, свирепый в гневе. Полагаю, в этом отношении я действительно его сын.
