пресекать? Этого, по понятным причинам, спрашивать я не стал. В конце концов, я не армейский инспектор, и бригада — лишь прикрытие для моей миссии. Пусть хоть перебьют друг друга, если им так нравится, лишь бы меня это не касалось.
— Мне очень жаль, что знакомство наше состоялось при таких печальных обстоятельствах, — заметил между тем полковник. — Тем не менее я уверен, что мы обретем в вашем лице доброго товарища. Вы где служили?
— Лейб-гвардии Первый стрелковый Его Величества батальон.
Место службы мне подобрали такое, чтобы оно не пересекалось ни с одним из русских офицеров, которые к тому моменту были в Персии. Никому не нужно было знать, что на самом деле я не офицер, а штатский.
Полковник поднял брови.
— Однако! Из лейб-гвардии перевестись в Персию? Это надо было постараться, господин ротмистр.
— Личные обстоятельства — сказал я сухо.
Обстоятельства действительно должны были быть не только личные, но и очень серьезные. Из лейб-гвардии офицера угнали к черту на рога — что же он натворить-то мог, люди добрые? — явственно читалось в глазах полковника.
— Ну что ж, в молодости мы все делали ошибки… — Караваев поглядывал понимающе, и это, признаюсь, несколько раздражало меня. Мой официальный курри́кулюм ви́тэ [5] был безупречен, и подловить меня на фактах было невозможно. Тем не менее проверка всегда неприятна — даже для самого выдержанного человека.
— А денщик ваш — китаец?
— Из эмигрантов. Зовут Ганцзалин, или для простоты — Газолин.
— Русским владеет хорошо?
— Изрядно, господин полковник. Романов писать, конечно, не станет, но объясниться может вполне сносно.
Караваев помолчал, видимо, о чем-то размышляя. Потом поморщился, словно уксусу в рот взял. Заговорил медленно, раздумчиво.
— Вы справедливо обратили внимание на некоторые здешние злоупотребления… Однако стоит иметь в виду, что это Восток и тут свои традиции.
— В чем же суть эти традиций? — полюбопытствовал я.
— Суть этих традиций, — по-прежнему раздумчиво продолжал Кузьмин, — состоит в обмане, взяточничестве и беспробудном воровстве.
Я позволил себе слегка улыбнуться.
— Не слишком оригинально. Дело, знакомое еще по России.
Полковник покачал головой.
— Нет-нет, это иное. Видите ли, Россия в какой-то степени европейская страна — во всяком случае, в западной ее части. У нас хотя бы понаслышке знают о законе, порядке и прочих цивилизованных фантазиях. Здесь же ни о чем таком даже и не думают. Здесь беззаконие возведено в степень. Даже я, русский подданный, командующий бригадой, должен давать взятки военному министру и самому шахиншаху. Конечно, вслух это называется подарками, но сути это не меняет.
— Значит ли это, что и мне придется следовать местным традициям? — осведомился я.
— Ну, это уж как вам будет угодно, — суховато отвечал полковник. — Кстати, как так вышло, что денщик ваш отравился на территории казармы? Откуда тут яд? Очевидно, придется провести расследование.
Я посмотрел на него и понял, что расследование ничего хорошего мне не сулит.
— Не нужно расследования, господин полковник. Это просто несчастный случай.
— Ну, не нужно, так не нужно, — неожиданно легко согласился Караваев, как бы подавая мне пример неформального отношения к делу. — Вы уже нашли себе жилье?
— Пока нет, — признался я.
— Господа офицеры живут в домах напротив казарм. Вы можете заселиться в квартиру вашего предшественника.
Я покачал головой.
— Думаю приглядеть себе жилье прямо в городе.
— Дело ваше. Если хотите, я распоряжусь, урядник подыщет вам квартиру или дом…
— Не стоит беспокойства, — заметил я, — я и сам справлюсь.
— Сами справитесь, — повторил он задумчиво. — Значит, вы говорите по-персидски?
— О, нет, — сказал я и прикусил язык, браня себя за болтливость.
— Тогда тюркский, — продолжал полковник, не глядя на меня. — Вы либо служили в Туркестане, либо участвовали в турецкой кампании, либо…
И он посмотрел на меня с легкой улыбкой. Черт бы тебя побрал с твоей проницательностью! Похоже, с этим полковником нужно держать ухо востро.
— У меня способности к языкам, — проговорил я, не подтверждая ни одну из теорий Караваева.
На счастье, тут возник урядник и заявил, что Ганцзалин вполне пришел в себя. Более того, он порывается встать и присоединиться к хозяину.
— Не нужно, он еще слишком слаб, — отвечал я и обратился к полковнику. — Если можно, пусть полежит пока у вас в лазарете.
— У нас в лазарете, у нас, — уточнил Караваев, улыбаясь. — Теперь наша бригада такой же ваш дом, как и мой.
Я только молча наклонил голову.
— Ну, не смею вас больше задерживать — продолжал полковник, снова делаясь серьезным. — Завтра вам следует прибыть к построению: мы вас познакомим с бригадой и покажем ваш полк.
Я попрощался с полковником и попросил Калмыкова отвести меня к пострадавшему. Урядник проводил меня в лазарет, откозырял и ушел, мы остались с Ганцзалином вдвоем. Мой верный помощник лежал на кровати и смотрелся все еще неважно. Его желтая кожа несколько поблекла и потеряла свой привычный оттенок.
Глядя на него, я вспомнил, что Ганцзалин мой — большой модник и сердцеед, а поскольку на его родине белая кожа — прерогатива богатых людей, он не очень-то любил загорать.
По этой причине помощник мой, сколько мог, сопротивлялся нашей поездке в Персию — вот уж где от загара трудно скрыться. Я, правда, утешал его, говоря, что с его кожей можно хоть всю жизнь просидеть в подземелье — белее она не станет. Теперь выяснилось, что побелеть может даже Ганцзалин.
О возмутительной небрежности, едва не стоившей ему жизни, я решил пока не вспоминать, пусть прежде немного придет в себя. Сказал только, что спасло его пристрастие шахиншаха к фотографии и введенная им мода на фотографирование. Просто перст судьбы, что фотографический закрепитель является одновременно противоядием к цианиду.
— Понравился полковник? — спросил он.
Я пожал плечами.
— Он был настолько любезен, что позволил тебе полежать здесь до завтра.
— А вы, хозяин? — забеспокоился Ганцзалин.
— Ну, уж как-нибудь продержусь, я не дитя малое, — успокоил я его.
Ганцзалин некоторое время молчал, потом сказал сурово:
— С полковником надо осторожно.
— Почему? — полюбопытствовал я.
— Полковник — лисий хвост, — и добавил. — Глядит лисой, а пахнет волком.
Надо сказать, что Ганцзалин ярких образов не стесняется. Я бы не удивился, если бы он назвал лисьим хвостом русского императора или британскую королеву. Воспитывать его, конечно, уже бесполезно, да я и не пытаюсь.
— Значит, лисий хвост? — переспросил я. — А что навело тебя на столь экстравагантную мысль?
— Я говорил с поваром.
Я пожал плечами — повар этот по-русски двух слов связать не может, мало ли, что он там рассказывает о начальстве.
— Очень хитрый лисий хвост, — упрямо повторил Ганцзалин.
Я подумал, что наши мнения о
