по тыльной стороне ладони так и не зажженной папиросой, а Свиридов задумчиво почесывал уже порядком взъерошенную бронзовую бороду. Он и очнулся первым:
– Евгений Никитич, а что произошло вчера в вашей квартире?
Померанцев нервно дернул головой, затушил окурок, медленно вытер ладонью лицо и так же не спеша монотонно произнес:
– А вчера в моей квартире убили Алешу Мазурова…
Владимир Гаврилович пристально посмотрел на говорившего, как бы пытаясь найти в его взгляде намек на то, что последняя фраза стала последствием нервного расстройства, вызванного неприятными воспоминаниями. Но на него уже взирал тот самый человек с мимикой английского лорда, с которым они вчера разговаривали в его квартире на Фонтанке. Невозможно было поверить в то, что пять минут назад он же изливал душу перед двумя почти незнакомыми ему мужчинами: лицо опять превратилось в трудно проницаемую восковую маску, точно как у модных лондонских скульптурных портретов madame Tussauds.
– То есть как убили?
– Очень быстро и хладнокровно. Видите ли, он как раз собирался мне рассказать подробности одной затеи Зимина. Речь шла о якобы покушении на Столыпина во время киевских мероприятий. Причем, по словам Алексея, убить Столыпина собирались на глазах у самого царя. Зная про связи Зимина с охранкой, я, конечно, в серьезность намерений не поверил, но Алексей намекнул на то, что ему известно и об участии кого-то из жандармских. Увы, закончить мы не успели, началась драка в библиотеке. Теперь я уже не исключаю, что скандал был специально спровоцирован, чтобы мы не смогли договорить. Я принялся наводить порядок среди не умеющих контролировать свои эмоции гостей. А когда вернулся, Алексея уже в комнате не застал, окно было открыто, а на улице свистел дворник. Я сперва подумал, что Алеша либо в самом деле свел счеты с жизнью, либо и впрямь случайно выпал. Конечно, я спустился. Он был уже мертв, так что никаких признаний, сделанных с последними вздохами, я не услышал. Но теперь уверен, что разговоры про Киев – не пьяный бред. И что Алексея именно убили. Вот что я нашел у него в руке.
Померанцев вытащил из-под полы руку и разжал кулак. На ладони лежала форменная серебряная пуговица с глядящим в разные стороны имперским орлом.
Филиппов и Свиридов молча воззрились на блестящий кругляшок, затем Владимир Гаврилович взял двумя пальцами пуговицу, повернулся к свету, внимательно ее осмотрел, после чего передал Александру Павловичу. Дав тому с полминуты на изучение улики, спросил:
– Что скажете?
– Не похожа на мундирную. Скорее, модная стилизация. Видите, вот здесь, по канту, это заметно. Евгений Никитич, не припоминаете, среди гостей были у кого-то подобные пуговицы?
Померанцев немного помолчал, а после ответил, как показалось Филиппову, с некоторой растерянностью в голосе:
– В том-то и дело, что приходил ко мне такой человек… Вот только совершенно невозможно представить, чтоб он мог совершить убийство…
* * *
По названному Померанцевым адресу отправились Свиридов с самим Евгением Никитичем.
– Вы поймите, – объяснял Померанцев Филиппову, – я Александра Александровича знаю не близко. Вернее сказать, вовсе не знаю, хоть он у меня и бывает. Но вообразить, что он замешан, просто не в состоянии. Скорее всего, это как-нибудь прояснится, и мне придется принести извинения. Так что лучше уж я сразу, авансом. Он из тех людей… В общем, я бы не хотел, чтоб его визиты прекратились… Его имя привлекает многих интересных особ…
Пока ехали на Петроградскую сторону, снова в разговоре возникла тема патриотизма. Ну не сама собой, конечно же, – Александр Павлович не сдержался, очень уж отпечатались у него в голове слова, брошенные Померанцевым накануне.
– Вы уж не обессудьте, но я все не могу выкинуть из ума сказанное вами вчера, о «дурацком» патриотизме, – начал он спокойным голосом, но по мере развития собственной мысли иногда все-таки не справлялся с интонациями. – Вот вы отрицаете само понятие. И в логике вам не откажешь. Но давайте приведем конкретный пример: что делать гражданину, если родине угрожает опасность? Если враг топчет сапогами его землю?
– Александр Павлович, поверьте, если завтра случится война, я от всех своих миллионов уйду без оглядки на фронт. Если уж «патриоты» доведут дело до драки, то придется защищать и их, жадных дураков, и тех, кого они через газеты одурманивают. Вот только обидно будет, что я-то стану вшей кормить на передовой (и это при самом благоприятном раскладе вшей, а не червей), а они на этом начнут капиталы свои множить, и реальные, и политические. Но сейчас-то войны нет.
Помолчали, однако, недолго: тут уж не стерпел Померанцев.
– Но вообще так себе пример. Ведь с нас может статься, что мы сами решим кому-нибудь перчатку в лицо бросить. Нет же лучше способа отвлечь внимание людей от внутренних проблем, чем маленькая победоносная война, причем желательно на чужой территории. И вот тут уж увольте, это дело без меня вершите. Я готов понимать, за что воюю в случае внешней агрессии, но за что мне биться на стороне самого агрессора? Даже гражданская война в этом смысле справедливее: там обе стороны знают, за что под пули идут.
– За что же?
– Одни за то, чтоб им жить стало лучше, а вторые за то, чтоб им жить как прежде не мешали. Тут все по-честному.
– Ну мы-то вряд ли войну начнем, – не вполне уверенно заметил Александр Павлович.
– Вы думаете? А я вот сказал об этом – и прямо поверил, что так и будет. От наших шапкозакидателей всего можно ждать, про Цусиму и не вспомнят.
Собеседники замолчали, и тишина не прерывалась вплоть до окончания поездки.
* * *
В точке назначения, на пересечении Малой и Большой Монетных улиц, прямо напротив Александровского лицея, стоял новый шестиэтажный дом со шпилем, выделяющийся среди красных потертых зданий светлым серо-зеленым штукатуреным фасадом и аккуратными лепными розетками, словно новобранец среди бывалых служак. Поднявшись на шестой этаж первой парадной, остановились у квартиры № 27, и Померанцев поспешно перехватил руку Свиридова, намеревавшегося позвонить.
– Александр Павлович, позвольте, я сам все объясню, а вы уж только по мере необходимости вступайте, хорошо?
Дверь открыла миловидная молодая женщина лет двадцати восьми, темноволосая, с модной короткой прической. Померанцев приподнял шляпу и чуть выступил вперед, задвинув в тень лестничной клетки Свиридова.
– Любовь Дмитриевна, добрый день. Вы меня, верно, не помните, я Евгений Никитич Померанцев.
– Отчего же, – добродушно кивнула хозяйка. – Мы бывали с Александром Александровичем у вас на Фонтанке. Вы к нему? Простите, но он очень поздно вернулся и сейчас спит. Муж любит бродить до утра, ищет
