Стоп! Я ведь не всех обитателей дома опросил; а что, если таинственный господин в полумаске был гостем баронессы, Ольги Аггеевны? И мотив убийства замешан на адюльтере? Обманутый муж застал баронессу с ее ночным гостем при двусмысленных обстоятельствах, не стерпел оскорбления, дал волю чувствам и во время борьбы совершил убийство... И произошло это на глазах у баронессы, что и послужило причиной нервной горячки, которой Ольга Аггеевна скоропостижно заболела. Нет, невозможно: на бароне ведь нет повреждений, которые могли бы произойти во время борьбы с потерпевшим, так что барон – вне подозрений. Я по собственному опыту знаю, что должна быть порезана ладонь, скорее всего правой руки, если виновный – правша (я машинально глянул под тряпицу, прикрывавшую порез на моей собственной ладони, и меня передернуло).
Но ведь барон мог поручить кому-то расправиться с похитителем его супружеской чести; кому-то из слуг... Нет, и это не подходит: слуги тщательнейшим образом осмотрены и также не имели на голове и теле никаких источников кровотечения.
И что же? Неужто за целые сутки никто не был задержан? Неужто в притонах и кабаках не нашлось ни одного мазурика со свежею раной, которого следовало бы допросить о ее происхождении?
И только я подумал о нерасторопности полиции в этом вопросе, как в дверь мою застучали громко и властно. Звучный голос спросил:
– Господин судебный следователь, вы здесь? Простите великодушно, только прибыли из Управления сыскной полиции...
Вздрогнув от неожиданности и чувствуя, что краска бросилась мне в лицо, я отворил дверь и увидел невысокого худощавого человека, с редкими, зачесанными назад волосами, в поношенном сюртуке, в общем – вида совершенно непримечательного, таких в толпе, как говорится, тринадцать на дюжину. Удивительно, но это именно он оказался обладателем звучного, чуть ли не оперного, баритона. За плечом его маячил письмоводитель, очевидно, указывавший ему дорогу. Отрекомендовался посетитель так:
– Позвольте представиться, Барков Сила Еме-льяныч.
Слегка склонив голову и прищелкнув каблуками, он выжидательно глянул на меня, полагая, видно, что его полное имя избавляет от необходимости назвать свою должность. Я смешался: первая мысль, пришедшая мне в голову, была о том, что это меня пришли арестовывать. Руки мои предательски задрожали, и я не посмел обменяться рукопожатием с визитером.
Пауза тянулась. Письмоводитель незаметно покинул нашу компанию, сочтя свою миссию выполненной. Я обнаружил, что Сила Емельяныч весьма дружелюбно на меня поглядывает. Руки он заложил за спину, видимо, почувствовав мое нежелание здороваться за руку, и слегка покачивался с каблука на носок. Наконец, понимая, что молчать дольше неприлично, я выдавил:
– Прошу пройти, – и сам удивился, как тихо и хрипло звучал мой голос.
Посторонившись, я дал войти посетителю – видимо, какому-то невысокому полицейскому чину, но он качнулся на каблуках и отрицательно повернул голову, оставшись у порога. Сбоку он вдруг показался мне похожим на большую умную птицу – крупный нос с горбинкой и темные блестящие глаза сообщали ему это сходство. Неловкость моя усилилась. Визитер же продолжал меня разглядывать исподтишка, а я – его. Между прочим, я заметил, что штиблеты у него запыленные, стоптанные с наружных краев; значит, косолапит при ходьбе, да и ходить приходится много. Точно, невелика птица; не выше полицейского надзирателя, вероятно. Коллежский регистратор, прапорщик с годовым жалованьем в четыре сотни рублей, а лет ему меж тем немало...
– Собирайтесь, господин хороший, – ласково промолвил он, и сердце мое резко ухнуло вниз. Значит, арест. Но почему он один? Без полицейских? Разве так арестовывают?
– Куда? – спросил я внезапно охрипшим голосом и прокашлялся, скрывая смущение. Визитер мой коротко рассмеялся.
– А в управление, – ласково сказал он. – Есть задержанный мазурик, вас только дожидаемся. Допросить его надобно.
Значит, ко мне обратились, как к следователю, исправляющему необходимые действия по уголовному делу; слава тебе, господи! Оборотившись к посетителю спиной, чтобы не возбудить лишних вопросов своей глупой улыбкой, которая помимо воли расплылась на лице, я стал без нужды перебирать бумаги на столе, делая вид, что ищу нужные для дела документы.
– Откуда задержанный? – спросил я, не оборачиваясь. – При каких обстоятельствах пойман? Кто таков?
Полицейский терпеливо стоял у двери, поскрипывая штиблетами.
– Мазурик, – неопределенно повторил он. – Маруха сдала. Остремился, веснухи с лопаткой у талыгая выначил, да и...
Я в недоумении от странных слов обернулся к нему, и он осекся.
– Ах да, господин следователь, непонятно говорю, да? Музыку не знаете еще?
– Музыку? – переспросил я, с тем же ударением на втором слоге, что употребил и мой странный визитер.
Выражение лица у меня было, вероятно, преглупое. Интересно, при чем тут музыка?
– Языка петербургских мошенников не слыхали еще? Ну, простите. По привычке я. Женщина его сдала. Он военного обокрал, часы золотые взял с бумажником. Мы его проверили – а он в лаванде, да и бирка не чиста... Ну, простите, – он усмехнулся. – Значит, паспорт у него фальшивый, вот и скрывается он. И при том в кабаке гулял, женщину снял на ночь, а на руке под одеждой у него метка, порез. Женщина наша была, агент.
– Вот как? Порез?
– Точно так, – Сила Емельяныч кивнул и качнулся с носка на пятку. Вынув правую руку из-за спины, он посмотрел на ладонь. – Мы же ищем мазуриков пораненных. А у него метка резаная того же времени, что и происшествие у барона в доме. Так что, поехали?
Побросав в папку первые попавшиеся бумаги, я судорожно кивнул. Хорошо, что надо уехать. Только как я узнаю о результате розысков, предпринятых Маруто?
– Скажите, могу ли я оставить записку товарищу, чтобы он нашел меня в управлении? – робко поинтересовался я у полицейского.
Сила Емельяныч добродушно хмыкнул.
– Ну а как же, господин судебный следователь! Это не вы у меня, а я у вас обо всем позволения спрашивать должен, так?
Не сообразив, что ответить, я шагнул к столу, быстро нацарапал записку для Маруто, объясняющую, где меня искать, пришпилил ее с наружной стороны на дверь и, заперев свою камеру, отправился следом за господином Барковым на выход.
Сила Емельяныч уверенно шел по нескончаемому, устланному ковровою дорожкой коридору Окружной палаты, кивая встречным служащим, так что было заметно – он не впервые здесь. Видимо, это уже почти отставник, судя по возрасту, и его часто посылают, чтобы привезти судебного следователя к месту следственных действий. Несмотря на то что Барков был намного ниже меня и шаг его был короче, двигался он проворно, и я с трудом поспевал за ним.
Поравнявшись с кабинетом Залевского, я услышал, как открывается дверь. Барков, прошедший вперед, обернулся и сбавил шаг, желая, видимо, хоть глазком глянуть на одного из руководителей прокуратуры. Залевский, вышедший из кабинета, повернул в его сторону голову с обычным своим неудовольствием, однако же, моментально сменил выражение лица и даже прищелкнул каблуками, приветствуя моего спутника. Это Залевский-то, не замечающий мелких сошек, которые бестолково снуют где-то там, у него под ногами... Залевский, сквозь зубы здоровающийся с сослуживцами по палате! Какое, однако, внимание рядовому полицейскому чиновнику!
– Мое почтение, господин надворный советник! – произнес Залевский своим скрипучим голосом, и я остановился как вкопанный, отказываясь верить собственным ушам.
Неужели Залевский обращается вот к этому невзрачному сыскарю в потертом костюме, и чуть ли не кланяется ему?! Это вот этот-то незначительный Сила Емельяныч с простецким говорком – надворный советник?! Подполковник по табели о рангах? Один из четырех заместителей начальника сыскной полиции, занимающий ту же должность, что и мой вчерашний знакомец, важный господин Загоскин? Не может быть!..
Барков же, учтиво улыбнувшись, сделал жест, будто бы приподнимая в знак приветствия несуществующую шляпу, и проследовал далее. Залевский тут же принял свой обычный высокомерный вид и, едва удостоив меня взглядом, направился по своим делам.
Поспешая вслед за надворным советником к лестнице, я постепенно справился с растерянностью. Я знал, конечно, что у начальника сыскной полиции – четыре чиновника для поручений, у каждого из них – седьмой классный чин по должности, то есть они надворные советники, сиречь подполковники, однако денежное их содержание не в пример лучше, чем у армейских офицеров. Жалованья чиновники для поручений имеют по тысяче рублей в год, им выделяются приличные столовые и квартирные деньги, да на разъезды дается солидная сумма. Не то чтобы я завидовал, нет, у судебных следователей весьма приличное денежное содержание. Но я воспитывался в семье армейского офицера и знаю, что в армии полковник получает годовых не более семисот пятидесяти рублей.
