Майкл Кокс - Смысл ночи

— Я хотел обсудить с вами еще один вопрос, доктор Даунт, — промолвил лорд Тансор. — Я был бы премного рад, если бы ваш сын преуспел в жизни. В последнее время мне часто представлялась возможность наблюдать за ним, и я вижу в нем качества, которыми может гордиться любой отец. Вам угодно, чтобы он стал духовным лицом?

Доктор Даунт на мгновение замялся.

— Это всегда… подразумевалось.

Он не стал говорить, что уже успел почувствовать в своем единственном сыне крайне неприязненное отношение к перспективе рукоположения.

— Отрадно, что наклонности мальчика совпадают с вашими желаниями, — заметил лорд Тансор. — Возможно, вы доживете до времени, когда он станет епископом.

К великому своему изумлению, доктор Даунт увидел, что губы лорда Тансора сложились в подобие натянутой улыбки.

— Как вам известно, — продолжал тот, — ваша супруга имела любезность часто приводить вашего сына к нам в гости, и я привязался к мальчику. — Лицо его светлости вновь приняло серьезное выражение. — Можно даже сказать, я вам завидую. Ведь дети для нас залог своего рода бессмертия, не так ли?

Пастор впервые слышал от своего покровителя столь искренние речи и не знал толком, как отвечать. Разумеется, он знал, что сын лорда Тансора, Генри Херевард Дюпор, умер всего за несколько месяцев до того, как он с семьей перебрался сюда из Миллхеда стараниями своей второй жены. Первое, что привлекало взор при входе в огромный вестибюль эвенвудского особняка, — это большой семейный портрет кисти сэра Томаса Лоуренса — его светлость с первой женой, держащей на руках крохотного сына. В дневные часы картина освещалась светом из высокого готического окна, а по ночам — шестью большими свечами в изысканных подсвечниках, выстроенных полукругом.

Безвременная смерть семилетнего сына стала для лорда Тансора жестоким ударом, поставив в ситуацию, которой он более всего страшился. Хотя он слыл человеком гордым, гордость ею носила особенный характер. Унаследовав огромное состояние, какого с избытком хватило бы самому отъявленному стяжателю и транжире, его светлость тем не менее продолжал увеличивать богатства и влияние — не просто для расширения своей власти в обществе, а с целью завещать приумноженную нераздельную собственность своим детям, как делали предки. Но, потеряв, вслед за первой женой, единственного долгожданного сына, он оказался перед ужасной перспективой лишиться всего, чем дорожил безмерно, — ведь за неимением прямого наследника титул вместе с эвенвудским поместьем и прочим заповедным имуществом, скорее всего, перейдет к родственникам по боковой линии, а самая мысль о такой вероятности вызывала у лорда Тансора яростное, пусть и не вполне объяснимое, неприятие.

— Возвращаясь к вопросу о вашем сыне, — промолвил он после минутной паузы. — Вы по-прежнему намерены самолично готовить его к поступлению в университет?

Доктор Даунт ответил, что не видит особых преимуществ в школьном обучении.

— Было бы неразумно, — продолжал он, — ставить Феба в условия, способные неблагоприятно сказаться на нем. Он ребенок во многих отношениях одаренный, но слабохарактерный и подверженный чужому влиянию. Для него лучше оставаться здесь, под моей опекой, покуда он не станет более рассудительным и прилежным, чем сейчас.

— Вероятно, вы слишком строги к нему, сэр, — сказал лорд Тансор, слегка посуровев. — И позвольте мне заметить, что я не вполне согласен с вашим планом. Мальчику вредно сидеть в четырех стенах. Мальчику необходимо сызмала познакомиться с внешним миром, иначе он хлебнет лиха впоследствии, когда придется пробивать себе дорогу в жизни. По моему убеждению, доктор Даунт, по моему твердому убеждению, — выразительно подчеркнул он, — вашего сына следует по возможности скорее отправить в школу.

— Безусловно, я уважаю мнение вашей светлости по данному вопросу, — с улыбкой ответил пастор, осмелившись подпустить в голос решительных ноток. — Но вероятно, вы согласитесь, что в подобных делах все-таки надобно считаться и с волей отца.

У него едва хватило духа даже на столь робкое проявление неповиновения покровителю, и он с горечью подумал, что годы сильно изменили его, остудив некогда горячий нрав и научив прибегать к дипломатическим уловкам там, где раньше он с удовольствием пошел бы на открытое столкновение.

Лорд Тансор позволил себе выдержать зловещую паузу. Заложив руки за спину, он устремил взор на деревья, черные на фоне закатного зарева, и несколько секунд молчал. А потом заговорил снова:

— Разумеется, я не вправе посягать на вашу волю в том, что касается вашего сына. Здесь у вас полное надо мной преимущество. — Таким образом он хотел сказать, что у него самого больше нет сына, и косвенно выразить упрек доктору Даунту. — Позвольте мне заметить, однако, что ваши новые обязанности библиографа оставят вам мало времени для занятий с мальчиком. Конечно, мистер Тайди может выполнять значительную часть вашей работы в приходе, но ведь остаются еще воскресенья… — Его светлость неукоснительно требовал, чтобы пастор проводил все воскресные богослужения и читал утреннюю проповедь. — И меня удивляет ваша уверенность, что вы успеете, без ущерба для прочих ваших занятий, справляться с делом — весьма трудоемким делом, — взяться за которое вы столь любезно согласились.

Доктор Даунт мигом сообразил, куда клонит его светлость, и, памятуя, что всякий покровитель может не только даровать, но и отнимать, поспешно признал необходимость пересмотреть круг своих обязанностей.

— Я рад, что у нас с вами нет расхождений на сей счет, — ответствовал лорд Тансор, теперь глядя пастору прямо в глаза. — Принимая в соображение это обстоятельство и учитывая интересы вашего сына, кои я имел удовольствие недавно обсудить с вашей супругой, я осмелюсь предположить, что вы поступите не худшим образом, коли отдадите мальчика в Итон.

Доктор Даунт без дальнейших пояснений понял: приговор вынесен. Он больше не пытался настоять на своем и, обсудив с лордом Тансором ряд практических вопросов, в конечном счете согласился на предложение со всей любезностью, какую сумел изобразить. Значит, решено: юный господин Феб отправится в Итонский колледж, где училось не одно поколение семейства Дюпоров.

Покончив с делом, лорд Тансор пожелал доктору Даунту доброй ночи и приятного пути домой.

Звенья причинности, бесконечные звенья причинности… Медленно выковываются они, одно за другим, обретая завершенность и крепость под молотом Великого Кузнеца, неуклонно множатся, все затейливее, все крепче сцепляются промеж собой, покуда наконец Цепь Судьбы — достаточно прочная, чтобы удержать даже Великого Левиафана — не становится нерушимой. Нечаянный поступок, случайное обстоятельство, непредвиденное последствие — они вдруг сходятся в непредсказуемом танце, а потом сливаются в незыблемую данность.

Мы появляемся на свет с разницей в несколько месяцев, как миллионы других людей. Мы делаем первый вздох и впервые в жизни открываем глаза, как миллионы других людей. Каждый на своей жизненной стезе, под влиянием разных наставников и примеров, мы растем и воспитываемся, учимся, мыслим и чувствуем, как миллионы других людей. Казалось бы, стены разъединенности и разобщенности вечно должны стоять между нами. Но Великий Кузнец выбрал из миллионов нас двоих. Он выкует нас по одному подобию и пометит своим клеймом, дабы мы узнали друг друга при встрече, и тесно свяжет одной цепью.

Из сурового, темного северного края прибыл он со своими отцом и мачехой, чтобы прочно обосноваться — не по праву крови! — в раю, по закону принадлежащем мне. Из южной страны, медово-теплой по воспоминаниям, меня привезли обратно в Англию. И сейчас нам с ним предстоит впервые встретиться.

Теперь доктор Даунт запросто мог лишиться приятной возможности тратить часть священнического жалованья на свои увлечения; но поскольку лорд Тансор не счел нужным предложить хоть какую-нибудь финансовую помощь в осуществлении своего желания отослать юного Феба в Итон — а просто написал провосту[53] и членам совета письмо с настойчивой рекомендацией, граничившей с приказом, найти место для мальчика, — пасторский сын в любом случае не мог стать оппиданом[54] за неимением достаточных средств. Посему ему предстояло поступить в колледж обычным стипендиатом, даром что на благотворительную стипендию содержались лишь ученики низкого происхождения. Однако юный Феб выдержал экзамены с блеском, как и следовало ожидать от мальчика, с которым столь умело и систематично занимались, и в 1832 году — когда все переменилось[55] — стал королевским стипендиатом, самым младшим из группы учеников, представленных к стипендии Генриха VI.