Не буду утверждать, что я становился правоверным иудеем, который соблюдает все положенные законы, но я обнаружил, что чувствую себя более комфортно, соблюдая некоторые из них. И, не отличаясь от других людей и будучи эгоистом, я полагал, что все остальные думают так же, как я, включая Мириам. В конце концов, она же посещала синагогу, помогала тете готовиться к праздникам. Насколько мне было известно, она всегда соблюдала шабат и правила питания, даже когда переехала из дома дяди. Так почему она неожиданно перешла в христианскую церковь?
Сначала я думал, что она это сделала, дабы ублажить Мелбери, которого я представлял себе масленым и елейным смазливым аристократом, чья родословная была более внушительной, чем его средства. Но потом мне в голову пришла другая мысль. Мириам неоднократно говорила, что завидует моей способности выглядеть как англичанин. Я знал, что она хотела этого, но это было невозможно, поскольку она была еврейкой. Ирония ситуации заключалась в том, что я, будучи евреем, не мог быть англичанином, а мог только выглядеть как англичанин. Но для Мириам как для еврейки все было иначе.
Стоит только вспомнить некоторые поэтические произведения, и все станет понятно. В поэзии всегда есть «еврей» и всегда есть «дочь еврея» или «жена еврея». Данный трюизм, возможно, в большей степени очевиден в знаменитой пьесе мистера Гренвиля «Венецианский еврей»: стоило только хорошенькой дочке Джессике уйти от отца-злодея и броситься в объятия своего любовника-христианина, как она избавилась от всех оков ее иудейского прошлого. Выражаясь языком естественных наук, Мириам как женщина была не более чем тело в орбите самого могущественного человека, с которым она связала свою судьбу. Вступление в брак с христианином не только позволяло ей стать англичанкой, но и делало это необходимым. Когда случалось, что евреи женились на англичанках, каждый из супругов сохранял прежнюю религию. В случае с еврейкой это было невозможно, потому и не произошло.
Однако Элиаса в большей степени занимал вопрос, почему Мелбери желал причинить мне вред.
– Если ты ничего плохого ему не сделал и если ты не ошибаешься и его жена не спровоцировала ненависти с его стороны, почему он мог желать тебя уничтожить? И что еще более важно, как он мог велеть Пирсу Роули вести себя подобным образом?
– Что касается последнего, думаю, Роули обязан чем-то тори, а Мелбери – какой-нибудь патрон. Судья ясно дал понять, что в преддверии выборов люди должны проявлять свою лояльность и вести себя соответственно.
– Это точно. – Элиас гордо вскинул голову. – Я забыл, что ты, Уивер, не интересуешься политикой, поэтому твои слова – полная чушь. Роули ничем не обязан тори. Он – виг, сударь. Да, виг. И всем известно, что он связан с Альбертом Херткомом, оппонентом Мелбери на грядущих выборах.
– Я знаю, кто такой Хертком, – сказал я угрюмо, отпив из своей кружки, хотя на самом деле мне это имя было знакомо только потому, что я слышал, как кто-то в таверне вслух читал о нем статью в газете за несколько дней до моего ареста. – Роули утверждал, что мой арест и казнь были почему-то чрезвычайно нужны тори. Почему?.. – Я осекся, вспомнив, что именно говорилось в статье, которую я тогда услышал. – Подожди. Этот Хертком, кандидат вигов, не связан ли он с Деннисом Догмиллом, торговцем табаком, которого так ненавидят докеры?
Элиас кивнул:
– Удивлен, что тебе это известно. А Догмилл – патрон Херткома, и поэтому Хертком провел несколько законопроектов в пользу торговли табаком в целом и Догмилла в частности. Кроме того, он доверенное лицо Херткома на выборах.
Я хлопнул рукой по столу.
– Давай испробуем твою чудесную теорию вероятности и посмотрим, что нам известно. Священник выступает за права грузчиков, которые разгружают табак для Догмилла, и угрозами его вынуждают прекратить проповеди. Затем убивают главаря рабочего движения, а меня арестовывают за убийство. На процессе судья, виг, делает все, чтобы признать меня виновным, но, когда его припирают к стенке, сваливает всю вину на тори. Подойдя к месту, где мои преследователи рассчитывали меня обнаружить, я сталкиваюсь с людьми из таможенного ведомства, в чьи обязанности входит искать контрабандные грузы, а не беглых убийц. Зная о тотальной коррупции среди таможенников, которые, как говорят, кормятся из рук самых влиятельных купцов, мне кажется, я могу применить теорию вероятности и определить личность злодея.
– Деннис Догмилл, – выдохнул Элиас.
– Точно. Я бы с радостью увидел, как он болтается на веревке, после того как так грубо обошелся со мной, когда я пытался с ним поговорить. Это он. Никто другой не желал смерти Уолтера Йейта, никто другой не пользовался таким влиянием, чтобы отправить за это преступление на виселицу невинного человека, и к тому же никто другой не хотел бы настроить меня против Гриффина Мелбери.
Элиас внимательно наблюдал за моим лицом.
– Ты, вероятно, разочарован, – сказал он, – обнаружив, что скорее всего Мелбери здесь ни при чем.
Я отметил про себя, что он прав, но не хотел доставлять ему удовольствие, признаваясь в этом.
– С чего ты взял?
– Полно, Уивер, ты был не в себе последние полгода после того, как узнал, что эта твоя симпатичная кузина приняла христианскую веру и вышла замуж за Мелбери. Я подумал, что тебе доставило бы удовольствие, если бы ты смог доказать, что он преступник. В конце концов, если бы Мелбери повесили, миссис Мелбери была бы свободна для нового брака.
– У меня полно других забот, кроме сердечных дел, – вяло возразил я. – Буду довольствоваться тем, что можно сказать с определенностью: мой враг – Деннис Догмилл.
На самом деле я вовсе не был доволен и еще не вполне отказался от мысли, что Мелбери все же так или иначе связан с этим делом или что я смогу их как-то связать.
– У Догмилла репутация безжалостного и свирепого человека, – сказал Элиас, – но если это он убил Йейта, почему ему понадобилось обвинить именно тебя, а не кого-то другого? В доках полно людей из низшего сословия, людей, которые не способны сказать ни слова от собственного имени или защитить себя, не говоря уже о том, чтобы иметь мужество бежать из Ньюгейта. Зачем выбирать человека, который, как ему наверняка известно, будет отчаянно сопротивляться?
– Согласен, – качнул я головой, – это выглядит довольно странно. Я не имел возможности узнать побольше об этих угрожающих письмах. Меня арестовали в самом начале моего расследования, поэтому не похоже, что Догмилл хотел заставить меня молчать, ибо сказать мне пока было нечего. Должно быть, здесь и таится разгадка. Если я узнаю, почему Догмилл так на меня взъелся, то смогу доказать свою невиновность.
Он скептически нахмурил брови:
– И как ты собираешься это сделать?
– Завтра навещу Аффорда – не скажет ли он что-нибудь новое. Есть еще кое-какие люди, с которыми мне надо будет встретиться. Но прежде всего мне нужно выспаться.
– Тогда я тебя оставлю. – Он встал и надел шляпу, но потом повернулся ко мне. – Еще один вопрос. Кто этот Джонсон, о котором говорил парень, который свидетельствовал против тебя?
Я покачал головой:
– Совсем забыл об этом. Его имя ничего мне не говорит.
– Очень странно. Этот молодой парень, Спайсер, старался создать впечатление, будто ты как-то связан с этим Джонсоном.
– Мне тоже так показалось, но я не знаю человека с таким именем.
– Не знаешь, так узнаешь, – сказал он и, как впоследствии оказалось, был прав.
Мы договорились, в какой таверне встретимся на следующий день. Он был готов уйти, но остановился и вынул из кармана небольшой сверток.
– Я принес клизму и рвотное средство. Надеюсь, ты проявишь благоразумие и воспользуешься ими.
– Мне действительно необходимо выспаться.
– Ты будешь спать лучше, если очистишь организм. Уивер, доверься мне. В конце концов, я представитель медицины.
Сказав это, он удалился, а я в изумлении смотрел на его щедрый подарок.
Когда я попросил комнату на ночь в «Турке и солнце», на меня посмотрели с любопытством. Из-за моей ливреи, должно быть, заключили, что я сбежал от злого хозяина, но, поскольку я заплатил вперед и наличными, мне не стали задавать никаких вопросов и провели в комнату относительно дружелюбно.
Я не собирался использовать медикаменты Элиаса, но долго не мог успокоиться и все-таки решил их испробовать. Признаюсь, промучившись около часа или чуть больше, я почувствовал необыкновенную легкость и сразу уснул. Сон был более долгим и глубоким, чем я мог надеяться, хотя во сне меня мучили кошмары – чудовищная смесь из тюрем, виселиц и побегов. После очистки организма я попросил приготовить мне горячую ванну, чтобы смыть с тела тюремных паразитов, однако довольно скоро их сменили местные собратья.
