— Твои слова меня несколько успокоили, — признался я.
— А Целер уже определил, кого хочет видеть своим коллегой? — осведомился Цицерон, резко сменив тему разговора.
Он был политиком до мозга костей, и борьба за власть интересовала его несравненно больше, чем священные обряды.
— Несколько дней назад он просил меня узнать, какого мнения на этот счет придерживается Мамерций Капитон, — сообщил я.
— Теперь необходимость в этом отпала.
— Вне всякого сомнения. Судя по всему, теперь наиболее предпочтительным кандидатом для Целера является Луций Афраний. Мне послышалось или это известие действительно исторгло стон из твоей груди? — добавил я с усмешкой.
— Да, я застонал, ибо я не философ, а лишь философ способен удержать стон при упоминании Луция Афрания, — сказал Цицерон. — Этот человек — полное ничтожество.
— Полагаю, Целера именно это в нем и привлекает.
— Нынешние времена требуют, чтобы консулы правили уверенно и жестко. Если Афраний займет столь ответственный пост, это может привести к самым печальным последствиям.
— При подобном повороте событий бразды правления окажутся в руках одного человека — Целера, — заметил я. — И этот человек сумеет их удержать. Ты должен признать, что он поступил мудро, наступив на горло собственной песне и отказавшись от противодействия Помпею.
— Признаю, признаю, — кивнул Цицерон. — Я и не думал ставить под сомнение государственный ум твоего родственника. Но он — слишком ярый приверженец аристократической партии. Противиться триумфу Помпея дальше не имело смысла, это ясно как день. Но поселения для ветеранов его армии — это совсем другой вопрос. Для поселений требуется земля, которая станет собственностью людей низкого происхождения. Для крайних аристократов непереносима сама мысль об этом. К тому же создание таких поселений упрочит популярность Помпея, которого они ненавидят. Попомни мои слова, ровно через год Квинт Цецилий Метелл Целер примкнет к самому крайнему крылу партии аристократов.
От меня не ускользнуло, что Цицерон так подчеркнуто упомянул о неких «крайних» аристократах. Он и сам был их сторонником, невзирая на то, что некоторые лидеры партии относились к нему с откровенным пренебрежением. У Цицерона был свой идеал республики, возглавляемой «лучшими» людьми, выходцами из обеспеченного и процветающего класса свободных граждан. Согласно его концепции эти люди должны быть прекрасно образованны, исполнены патриотизма и желания содействовать благу государства. Бесспорно, то был прекрасный идеал, но в свое время Платон уже пытался провести подобные воззрения в жизнь и претерпел сокрушительную неудачу, ибо его соотечественники, греки, оказались неспособными воспринять столь идеалистические принципы.
Я никогда не дерзну сравнивать себя с Цицероном по части интеллекта, потому как за всю свою длинную жизнь не встречал ума более блистательного, чем у него. Тем не менее надлежит отметить, что взглядам его была свойственна определенная узость. Исповедуемую Цицероном веру в то, что аристократическое происхождение гарантирует выдающиеся способности, нельзя назвать иначе как наивной.
Я принадлежу к аристократии по рождению и не питаю никаких иллюзий относительно своего класса. Согласно моему твердому убеждению аристократы — это люди, вся сила которых заключается в том, что они из поколения в поколение передают право на владение землей. При этом они непоколебимо верят, что на любом государственном посту самый развращенный нобиль предпочтительнее даже самого добродетельного простолюдина. Помпея они ненавидели отнюдь не за то, что, будучи победоносным завоевателем образца Александра Македонского, он мог свергнуть Республику, а лишь потому, что он не являлся аристократом и, подобно Марию, сколотил под своим началом армию бедняков и голодранцев.
В те времена, о которых здесь идет речь, аристократия проявляла поистине самоубийственную политическую недальновидность. Некоторые представители моего класса находились в яростной оппозиции к самым выдающимся политическим деятелям лишь потому, что те происходили из низов. Другие, подобно Клодию и Цезарю, всячески заискивали перед отбросами римского общества. В большинстве своем патриции лелеяли в уме некий совершенный образ римской республики, какой она якобы была в далеком прошлом, и мечтали о ее возрождении. В этих мечтах, весьма далеких от действительности, жители древней республики представали воплощением всех возможных добродетелей, а жизнь их — полной идиллией. В этой утраченной обители блаженных мудрые землевладельцы по-отечески управляли работящими крестьянами, чья преданность и покорность не знали границ. Увы, в результате всех этих ностальгических грез мы получили то, что имеем сейчас — монархию, грубо замаскированную под «очищенную» республику.
Пророчество Цицерона относительно Целера оказалось совершенно справедливым. В течение следующего года тот примкнул к самым что ни на есть крайним аристократам, выступавшим против устройства поселений для отставных солдат армии Помпея.
— Неудивительно, что мысль о легионах преданных Помпею солдат, поселившихся в окрестностях Рима, вызывает у аристократов тревогу, — заметил я. — Говоря откровенно, я и сам далеко не в восторге от подобной перспективы.
— Стоит ли терзаться безосновательными страхами? — возразил Цицерон. — Азия более не представляет угрозы, и никаких судьбоносных сражений в ближайшем будущем не предвидится. А мелкие битвы вроде тех, что Гибрида постоянно проигрывает в Македонии, Помпея вряд ли заинтересуют.
— И что из этого следует?
— Из этого следует то, что Помпею придется привыкать к мирной жизни. Можно не сомневаться, от скуки он займется политикой. И это будет весьма забавно, ведь человека, проявляющего в политических вопросах большую тупость, чем Помпей, трудно себе представить. Он принял командование войсками, не занимая перед этим никаких государственных должностей, а это, между прочим, является нарушением конституционного требования. Свое так называемое «консульство» он буквально взял силой. Ни по части административного управления, ни по части политических дебатов в сенате у него нет абсолютно никакого опыта. Он даже квестором никогда не служил. Скажу тебе честно, Деций, хотя ты носишь тогу сенатора меньше недели, в сенате от тебя больше пользы, чем от Помпея.
То был довольно сомнительный комплимент, если только подобное утверждение вообще можно считать комплиментом. Но разговор с Цицероном несколько успокоил меня. По крайней мере, теперь я был уверен, что меня не привлекут к суду за незаконное расследование.
Убедившись в собственном праве совать свой нос во все щели, я решил начать с того самого места, где свершилось пресловутое святотатство, то есть с жилища Гая Юлия Цезаря. Огромный дом верховного понтифика относился к числу немногих особняков, располагавшихся на Форуме, и примыкал к Дворцу весталок.
Привратник впустил меня в дом и провел через атрий, где суетливо сновали многочисленные рабы. Судя по их встревоженным лицам, все они испытывали неуверенность перед будущим. Кому-то из них предстояло остаться с господином, а кому-то последовать за госпожой, которая, увы, не сумела быть выше подозрений и потому лишилась своего высокого положения супруги Цезаря. Я обратил внимание, что статуи, изображающие мужчин, по-прежнему скрыты чехлами. Солнечные лучи начали пробиваться сквозь плотную завесу туч, и слуга провел меня в маленький перистиль, защищенный от солнца навесом. В углу я заметил миниатюрную статую Приапа, накрытую алой тканью, которая свисала с громадного фаллоса бога, словно флаг.
— Приветствую тебя, благородный господин.
Я резко обернулся. Женщину, неслышно вошедшую в сад, я видел впервые в жизни, но ее золотистые волосы, огромные серые глаза и нежный звук ее голоса показались мне пленительными.
— Я — Деций Цецилий Метелл Младший, и мне необходимо поговорить с верховным понтификом.
— Его сейчас нет дома, — ответила женщина. — Быть может, я сумею тебе чем-то помочь?
Произношение ее было безупречно, поза исполнена изящества, манера держаться — приветлива, но отнюдь не фамильярна. Иными словами, передо мной стояла патрицианка до мозга костей.
— Я занимаюсь расследованием недавнего… мм… неприятного события, произошедшего в этом доме во время ритуала, посвященного Доброй Богине.
Это сообщение явно не доставило моей собеседнице радости.
— Ты хочешь сказать, что обладаешь властью допрашивать верховного понтифика? — осведомилась она.
Подивившись про себя проницательности, с которой она сразу нащупала мое слабое место, я торопливо заверил:
— Благородная госпожа, я вовсе не собираюсь никого допрашивать. Некоторые влиятельные сенаторы попросили меня провести неофициальное расследование. Не для того, чтобы кого-либо обвинить, уверяю тебя, но лишь для того…
