Поравнявшись с кабинетом Залевского, я услышал, как открывается дверь. Барков, прошедший вперед, обернулся и сбавил шаг, желая, видимо, хоть глазком глянуть на одного из руководителей прокуратуры. Залевский, вышедший из кабинета, повернул в его сторону голову с обычным своим неудовольствием, однако же, моментально сменил выражение лица и даже прищелкнул каблуками, приветствуя моего спутника. Это Залевский-то, не замечающий мелких сошек, которые бестолково снуют где-то там, у него под ногами… Залевский, сквозь зубы здоровающийся с сослуживцами по палате! Какое, однако, внимание рядовому полицейскому чиновнику!
— Мое почтение, господин надворный советник! — произнес Залевский своим скрипучим голосом, и я остановился как вкопанный, отказываясь верить собственным ушам.
Неужели Залевский обращается вот к этому невзрачному сыскарю в потертом костюме, и чуть ли не кланяется ему?! Это вот этот-то незначительный Сила Емельяныч с простецким говорком — надворный советник?! Подполковник по табели о рангах? Один из четырех заместителей начальника сыскной полиции, занимающий ту же должность, что и мой вчерашний знакомец, важный господин Загоскин? Не может быть!..
Барков же, учтиво улыбнувшись, сделал жест, будто бы приподнимая в знак приветствия несуществующую шляпу, и проследовал далее. Залевский тут же принял свой обычный высокомерный вид и, едва удостоив меня взглядом, направился по своим делам.
Поспешая вслед за надворным советником к лестнице, я постепенно справился с растерянностью. Я знал, конечно, что у начальника сыскной полиции — четыре чиновника для поручений, у каждого из них — седьмой классный чин по должности, то есть они надворные советники, сиречь подполковники, однако денежное их содержание не в пример лучше, чем у армейских офицеров. Жалованья чиновники для поручений имеют по тысяче рублей в год, им выделяются приличные столовые и квартирные деньги, да на разъезды дается солидная сумма. Не то чтобы я завидовал, нет, у судебных следователей весьма приличное денежное содержание. Но я воспитывался в семье армейского офицера и знаю, что в армии полковник получает годовых не более семисот пятидесяти рублей.
Совсем я, однако, не разбираюсь в людях. Сегодня вот принял за мелкую сошку заместителя самого Путилина, хорошо еще, что не дал ему понять никоим образом, что держу его за рядового порученца; вчера жестоко ошибся, сочтя приличной девицей самую что ни на есть гулящую и посрамлен был, прилюдно заступившись за ее — ха-ха! — девичью честь; представляю, как потешалась она с товарками, за глаза, над наивным молодцом — мною то есть… И не просто в людях не разбираюсь, а не в ладах с элементарной логикой: на происшествие в доме представителя высшего света, личного друга самого великого князя, сам Путилин выезжал, все руководство прокуратуры засвидетельствовало свое почтение потерпевшей семье, принц Ольденбургский посетил барона и коньяку там откушал; производство по делу курирует сам прокурор, розыск — заместитель начальника Сыскной полиции, и все это зная, я решил, что какие-то без пяти минут отставники, да еще с низших должностей, могут стоять у руля расследования. А ведь по поведению Баркова сразу можно было судить, что это не просто посыльный, а лицо, находящееся в гуще событий…
Выйдя из прокуратуры, мы с Силой Емельянычем стали на тротуаре.
— Как нам добираться? — спросил я, стараясь не встречаться глазами с Барковым. Все же мое смущение еще не до конца прошло.
— А мигом, с ветерком доедем, — безмятежно отозвался мой провожатый. Для своей важной должности выглядывал он слишком благодушно, говорил простовато, одет был невзрачно, так что ошибку свою я мог, с некоторой натяжкой, считать извинительной.
Он вдруг пронзительно свистнул, причем случившийся поблизости городовой не выказал ни малейшего удивления. Тотчас же из-за угла показался экипаж, который мы и заняли.
По дороге Сила Емельяныч рассказал мне немного о языке воров и мошенников, придуманном и употребляемом ими с целью скрыть свои намерения от честных людей и от сыщиков. Однако сыщики, особенно опытные, в большинстве своем понимают этот искусственный язык и даже свободно на нем изъясняются, однако применяют свои знания лишь для того, чтобы понять смысл преступных переговоров, или же для того, чтобы вызвать доверие у мошенников, например, когда агент представляется субъектом, принад-лежным к воровской среде. Господин Барков, посмеиваясь, признался, что решил подшутить надо мной, заговорив на этом странном наречии. Сам он весьма ловко говорит на «блатной музыке», или «байковом языке», и тут же дал мне пример такого разговора:
— Вы, господин хороший, называться будете «клюй», — с ухмылкой сообщил он мне. — Сие слово означает «следователь». Слово благозвучное, нам, грешным сыскарям, менее вас повезло. Нас мазурики обозвали совсем уж погано: «фига», ну, или «подлипало», это про агентов так. Полицейских чинов «каплюжниками» обзывают, городовой у них «бутырь» будет… А само-то слово «мошенник» на их языке означает вовсе не вор, и не преступник…
— А что же? — удивился я.
— Мошенник — это, на «музыке», человек, коего обокрасть хотят.
— От слова «мошна»? — догадался я, и Барков одобрительно хмыкнул.
— А вы, господин следователь, быстро думать умеете. Первое дело вам в производство доверили?
Ужасно покраснев, я кивнул. Откуда он знает? Неужели по моему наивному виду понял, что я неопытен? И тут же вдруг меня словно молния ударила: лучшие силы сыскной полиции брошены на раскрытие преступления в доме Реденов; отчего же в прокуратуре на роль следователя выбрали одного из самых молодых и неопытных, то бишь меня? Как могло случиться, что такое важное дело, фигурантами коего являются лица богатые и знатные, поручили вчерашнему студенту, кандидату на судебные должности, только-только получившему право самостоятельного производства следственных действий? Не странно ли это?
— Удивительно, правда? — обращаясь ко мне, Барков на меня не смотрел, смотрел прямо, снова напомнив мне своим профилем умную птицу. Он словно бы читал мои мысли, вслух удивляясь тому, о чем я гадал про себя. — Такое преступление — и вдруг вчерашнему студиозусу в производство, а? Неспроста это, наверное? Как вы себе полагаете, господин следователь?
Я не ответил. Сказать «да» — значило согласиться, что я сопляк, зеленый юнец с необсохшим на губах молоком; отрицать, одернуть надворного советника, мол, что он себе позволяет, с судебным следователем так фамильярничать, и не его ума это дело, кому поручать расследование, — значило показать себя и вправду юнцом с непомерным самомнением, да к тому же недальновидным и глупым. Дальновидный и умный человек в моем положении никак не может считать, что является единственно приемлемой кандидатурой для расследования такого важного дела, при наличии в следственной части прокуратуры не в пример более опытных и стратегически проверенных сотрудников.
Мы молчали до самого места назначения. Возле Управления сыскной полиции извозчик остановил свой экипаж. Сила Емельяныч сунул ему какую-то мелочь, чем снова смутил меня донельзя: как мне поступать в таких случаях, мучительно соображал я. Потребовать сейчас принять меня в долю? Рассчитаться с Барковым позднее, выйдя из экипажа? Принять вид, что это само собой разумеется — доставка следователя к месту производства процессуальных действий за счет полиции? Пока я раздумывал, благоприятный момент был упущен. Сила Емельяныч уже размашисто шагал ко входу в Управление, и я еле нагнал его.
У самых дверей Барков обернулся и доверительно подался к моему плечу, хотя значительная разница в росте моем и его придавала его жесту комический характер.
— Будьте осторожны, господин следователь, — загадочно сказал он. — Будьте осторожны, в этом деле лавировать надобно, как между Сциллой и Харибдой…
Но более ничего не пояснил, оставив меня в недоумении, и заставив мучиться неизвестностью — а вдруг он все знает? И подозревает меня, не желая до поры до времени выражаться яснее.
Господи. Когда же кончится эта проклятая неопределенность?! В своих душевных терзаниях я дошел уже до такого градуса, что, кажется, с благодарностью воспринял бы любой исход. Даже обвинение и арест; по крайней мере, стало бы ясно, что делать и как себя вести. А так…
В Управлении мне выделили небольшую комнату для допроса подозреваемого. Полицейский надзиратель, убедившись, что у меня есть все необходимое для исправления следственного допроса: что стол и стул мне удобны, что чернильница полна и есть запас перьев, поинтересовался, нужен ли мне будет писарь, и услышав отказ, привел задержанного. Начался мой первый допрос.
* * *
Лихоимство и склонение к разврату в сентябре и октябре превалируют над другими преступлениями… Является вопрос, почему среди зажиточных классов населения преобладает тип преступности в виде обмана, а среди бедных — в виде грубого насилия? Ответ на этот вопрос прост: состоятельные классы населения отвечают духу времени, в то время как низшие по своим чувствам и мыслям живут еще отдаленным прошлым. Весьма естественно поэтому, что первые должны уйти вперед и в своей массовой преступности, в то время как вторые отстают в этом отношении и в силу атавизма приближаются более к первобытным дикарям… Итак, цивилизация изменяет характер преступлений, обусловливая увеличение их. Факт этот вряд ли может в настоящее время подлежать сомнению, хотя и нелегко мириться с ним.
