Яковлевича Гладченко, вождя местных аферистов, великого специалиста по взяткам и спаиванию государственных людишек? Как же ты сам догадался?
Дьяконов отстранился, обиженно поджал губы, встать собрался, но Задов ласково, но твёрдо усадил его назад, даже пригнул голову к крышке стола, да так, что тот не смел шевельнуться.
— Как же ты Макса забыл?.. Он же в твой торготдел ногой дверь открывает, твои охламоны дорожку перед ним метут, не забывая в карманы его заглядывать — полны ли они деньжатами? Им несёт иль опять мимо, всё начальничку!.. Тебе!
Дьяконов попытался дёрнуться, но рука Задова была тяжела, и пикнуть не сумел.
— Когда Макс у тебя, они все завистливо перешёптываются: «Хлеб пришёл!» А? Не то я говорю? С вывороченными карманами от тебя вываливается, и не он один! Солдатовы к тебе зачастили, Пётр у них за главного, чуть не лобызается с тобой. За какие шиши ему скидки да лучшие условия по рыбодобыче? Молчишь?.. А ты не пригласил их со мной встретиться… Я бы выспросил у братцев, за что им скидки великие да привилегия особая?
— Григорий Иванович! — высвободился наконец из-под тяжкой длани замзав. — Кто ж такую гнусность плетет на меня!..
— Не сметь! — гаркнул артист, гром его голоса снова полетел по речке. — Не сметь мне врать! Голову оторву!
Дьяконову всё же удалось соскользнуть с кресла, он упал на колени перед Задовым, схватил его за руки:
— Кляните! Ругайте! Всё снесу! Только простите. Без ума творил, бес попутал.
— Вот… — обмяк актёр. — Ты подымись, подымись. Неча в ногах-то валяться.
— Эти гнусные твари в душу забираются, и глазом не успеешь моргнуть, — тарабанил, захлёбываясь, замзав. — Отвернёшься, а они уже свёрток в карман суют. А то моду взяли деньги в бумаги прятать. Выбежит, бывало, из кабинета, глянь на место, где он сидел, а под кипой — пакет. И не догнать его.
— Ладно, — махнул рукой актёр, брезгливо отворачиваясь. — Они хватки на такие проделки. С ними ухо и глаз держи остро.
Он будто доигрывал свою роль, расслабился, нелепо и безрадостно хлопнул по своей шляпе.
— Бог мой! — взмолился замзав. — Неужели и Василию Петровичу известно?
— Ты, голубчик, наивное существо, — усмехнулся артист. — Вскружил успех голову. Солдатовы да Гладченко, Штейнбергеры да Блохи, Ситниковы да Кантеры — это не просто знатные рыбопромышленники, это великие комбинаторы, хищники. Им палец в рот не клади. А у вас от их ласк глазки разгорелись. Натан да Хасан, Абрам да Евсей тюрьмы не боятся, им не привыкать, да они ведь за спину твою и спрячутся. Тебе же карманы деньжатами набивали. С тебя спрос.
При последних словах Дьяконов сжался.
Выскочил официантик, будто ничего не замечая, наполнил рюмки уже из нового графина.
— Горячее подавать? — уставился на Задова.
— А тебя кто по-нашему дрессировал? — ухватил его за поясок артист, пытаясь заглянуть в глаза. — Дилижанса выкормыш?
Только щёлки глаз узкие, ничего не разглядеть; китаец молчал, дежурно улыбаясь, будто ничего не понимая.
— Вот скажу Корнею, чтоб выгнал тебя, и перестанешь улыбаться, — устало хмыкнул Задов и крикнул вслед убегающему, не замечая поставленных уже рюмок. — Ты водки нам принесёшь, рожа жёлтая?
Развернулся к Дьяконову, помолчал, дожидаясь, когда тот очухается.
— Тоска, — хмыкнул Задов. — Мавр сделал своё дело, но, кажется, переборщил. Не вызвать ли больничку. Эй! — окликнул он замзава. — Так и быть, научу я тебя, что надо делать.
— Григорий Иванович, век благодарен буду! — оживился тот и уши навострил, как собачонка.
— Любит Странников тебя, дурачка, — поднял свою рюмку Задов и опрокинул залпом. — Поэтому и усадил в кресло начальника отдела. А долг платежом красен.
— Да я!..
— Самому сообразить надо было, — наставительно и почти ласково продолжил артист. — А ты дождался, что поучать пришлось. А?.. Кумекаешь?
— Да мне только слово!..
— И без слов догадайся, — из графинчика плеснул Задов, не дожидаясь официанта, да тот и не спешил появляться, будто чуя важность беседы, тайно прислушивался у двери.
Артист выпил ещё.
— На днях бега начинаются. Слышал небось?
— Нет.
— Что ж ты, афиш не читаешь? Везде расклеены? Сезон открывается, вот дурачок! В чём твой интерес? Бабы?
— Что вы!
— И водки не пьёшь…
— Нам голова чистая нужна.
— Ну да, понимаю, — поджал губы Задов. — Насчёт головы ты вовремя заметил. Если б ещё она у тебя поумней была.
— Обижаете, Григорий Иванович, — осторожненько продвинул по столу к нему ладошку замзав.
— Что это? — широко раскрыл глаза артист, дурачась.
— Сувенирчик к бегам, — неуверенно произнёс тот и приподнял ладошку.
Под ней оказался приличный свёрток с деньгами.
— С отдачей. Мне просто так не надо, — быстро заграбастал деньги Задов. — Я в первом забеге не участвую. Я со второго начну. Но с таким сувениром уверен, выигрыш мой.
— А Василий Петрович? — подтолкнул таким же образом следующий свёрток замзав.
— Он ещё не решил. У него конференция на носу, — забирая и эти деньги, ответил Задов. — С лошадью загвоздка. Московские лошади, не наши. А вот если Табун-Аральских привезут, тогда да! Тогда, может, и я в первом заезде решусь на своём Миражике. Ты давай приходи, Валюш.
— Непременно! — возликовал тот.
Влетел официант с подносом, но Задов замахал на него руками:
— Засиделись мы. Пролётку вызвал?
— Стоит, — нагнул тот голову.
— Хоть здесь угодил, — покосился на китайца Задов и стал прощаться с Дьяконовым. — Ты меня прости, Валентин Сергеевич, мне ещё в одно место надобно успеть. Сам понимаешь: женщины не любят, когда кавалеры опаздывают.
VII
Вторые сутки губком лихорадило.
Впускали не всех, лишь по вызовам, по запискам, своих. Заворготделом Мейнц с лицом китайского императора сидел на телефонах, отвечал один на все звонки. Виной всему была подготовка доклада на конференцию, с докладом зашивались.
По обыкновению, его собирал воедино из частей товарищ Таскаев. Заведующие отделами и другие ответственные лица писали в своей части составные блоки, из которых второй секретарь творил единое целое и представлял товарищу Странникову для ревизии, замечаний и оценки.
Обычно работа эта начиналась загодя, копились бумаги с нужными фразами, цитатами вождей, вырезками из газет, откладывались брошюры, некоторые умудрялись подыскивать под тему стишки посерьёзней и поавторитетней, но мимо Странникова они не проскакивали, как и прочая мелочь. Странников ко времени общей читки «болванки» доклада набирал особую форму — был жесток и непримирим.
Работал каждый по-своему, кое-кто запирался в кабинете, кто-то оставался вечерами, отключали телефоны, гении диктовали секретаршам на ходу. Но таких было мало. И всё же месяца хватало, чтобы со спокойной совестью вручить товарищу Мейнцу свой кусок для предварительной проверки.
Второй
