Я еле сдержалась, чтобы не вскочить с кровати и не сплясать что-нибудь эдакое… Но благоразумие победило, и я не покинула своего ложа.
Снова у меня возникло чувство, что я вплотную подошла к тому Рубикону, перейдя который, смогу узнать все обстоятельства и причины гибели Александра. Но, наученная горьким опытом, постаралась скрыть это ощущение даже от самой себя. Чтобы не сглазить.
Но именно благодаря этому чувству я вновь обрела способность мыслить, и идеи одна за другой стали приходить мне в голову. И, по крайней мере, одна из них на самом деле была любопытной…
Идея заключалась в следующем: Синицын был известен мне как человек благородный, во всяком случае до тех пор, пока я не стала подозревать его в убийстве собственного мужа. Да и по тем немногим словам, что мне удалось вытащить из Дениса Владимировича, можно было судить о том, что на дуэли Синицын собирался драться, защищая кого-то от господина Ар…
И если попытаться выстроить нечто наподобие логической цепочки, то можно предположить, что только после того, как тот отказался драться с ним, Павел Семенович решил прибегнуть к помощи своего друга, то есть обратился к Александру, каким-то образом проведав его местоположение.
Если все это соответствует действительности, то почему бы в таком случае не назвать пострадавшего от господина Ар… его жертвой?
Примерно так размышляла я, и с каждой минутой уверенность в правдоподобии этой версии росла. Еще немного – и я уже не сомневалась, что дело обстоит именно подобным образом.
– Итак, – размышляла я вслух, и, скорее всего, ходила бы из угла в угол, если бы могла, – Синицын получает в наследство деревню Лисицыно и собирается провести в нем остаток жизни. Он даже переезжает туда и сообщает о своем решении крестьянам. Но неожиданно передумывает. Что же заставило его отказаться от своих планов? Может быть, он узнал о чем-то, что происходило в то время в Лисицыно? А если это так, то что бы это могло быть?
Первой реакцией на эти события – допустим, что это так – был вызов на дуэль некоего господина Ар… Таким образом он надеялся навести здесь порядок, но у него ничего не вышло. Господин Ар… оказался, видимо, трусоват и не принял вызова. Или напротив, настолько был уверен в собственной безнаказанности, что проигнорировал его, как недостойный его высокого внимания повод… «Подлец, использующий свое высокое положение в преступных целях», – так говорил о своем противнике Павел Семенович, если Денис Владимирович ничего не перепутал. Положение настолько высокое, что орешек оказался Синицыну не по зубам. И поэтому он решает подключить к этому делу своего облеченного властью друга, надеясь найти в его лице управу на своего противника.
В таком случае мне остается только найти эту самую жертву, то есть человека, пострадавшего от господина Ар…
Что и требовалось доказать.
Последняя фраза, позаимствованная из математики, нравилась мне с детства. Тогда она означала благополучное завершение доказательства теоремы и грядущие похвалы учителя. И произносилась обычно с плохо скрываемой гордостью.
Именно так я и произнесла ее теперь. Но разве у меня не было повода гордиться собой?
Меж тем наступило обеденное время, и пора было подумать о хлебе насущном. Но эта мысль еще не успела сформироваться в моей голове, как в комнату вошли несколько человек с подносами в руках.
– Приятного аппетита, Наталья Павловна, – произнесла высокая полная женщина, расставляя кушанья на столе.
И это при том, что никаких приготовлений я не заметила, более того, во всем доме не обнаружила ничего, что напоминало бы кухню. И потому рассчитывала только на собственные припасы.
Через некоторое время все объяснилось. Прежние хозяева не выносили запаха кухни, и приготовление пищи происходило в другом, специально выстроенном для этого помещении.
Так было в течение многих лет, кухарка предполагала, что так оно и должно быть и, обретя в моем лице новую хозяйку, приступила после долгого перерыва к своим обязанностям.
Видно прежние хозяева, несмотря на отвращение к кухонным запахам, были изрядными гурманами, потому что каждое блюдо представляло собой едва ли не произведение кулинарного искусства. А предназначенного мне одной обеда вполне хватило бы на троих.
После обеда наступил черед кофе, наливок и сладостей, на которые в моем не привыкшем к подобному чревоугодию желудке уже не оставалось места.
– Все ли было вкусно? – забирая посуду, спросила повариха, и я поняла, что это тоже было частью обязательного ритуала.
– Да. Только в следующий раз не надо готовить так много. Вполне хватило бы и половины, – сказала я, с трудом переводя дух.
В этот момент в комнату заглянул давешний паренек. – Там староста пришел, прикажете подождать? – спросил он басом, стараясь выглядеть взрослее своего возраста.
– Пусть заходит, – ответила я.
Я не ожидала, что эта встреча произойдет так скоро, и не успела к ней подготовиться. По словам Анфисы, этот человек еще утром был совершенно пьян. Может быть, известие о смерти жены привело его в чувство так быстро?
Он вошел в дверь бледный как смерть, опухший, но совершенно трезвый.
– Извиняюсь, Наталья Павловна, может быть, я в другой раз… – стыдясь своего вида, спросил он.
– Нет-нет, я хочу поговорить с тобой. Как тебя зовут?
– Василием, – ответил он и покачнулся.
Ему было совсем плохо, и я поторопилась его усадить на стул.
– Вот что, Василий, – усадив его, предложила я, – надеюсь, что в следующий раз увижу тебя в другом состоянии, а теперь, – я налила ему стакан настойки, – выпей-ка вот это.
Облизнув губы, он взял стакан и выпил его до дна маленькими глотками. Через некоторое время кровь прилила к его лицу, а на лбу выступила испарина.
– Полегчало? – спросила я.
– Благодарствую, Наталья Павловна. Не извольте беспокоиться, больше вы меня таким не увидите.
Анфиса была права, он не был похож на пьяницу. И слова его прозвучали убедительно.
Вино лишь слегка ударило ему в голову, не опьянив, но сделав более разговорчивым. И мне сейчас это было на руку.
Он в нескольких словах обрисовал мне состояние дел в поместье, пожаловался на прошлогодний неурожай. И я поняла, что он малый неглупый. Длинная рыжая борода делала его старше, на самом деле ему вряд ли было больше тридцати.
– Все это хорошо, – перебила я его отчет, – мы еще поговорим об этом в следующий раз. Но сегодня я позвала тебя не за этим…
Он удивленно вскинул на меня глаза.
– Что произошло в твоей семье?
– Так известно – что… – насупился он. – Баба руки на себя наложила…
– Это я знаю. Но что было до этого?
– Это… что побил я ее, что ли? – насторожился он.
– И это мне тоже известно. Не бойся, Василий, я не пытаюсь обвинить тебя в смерти жены. Меня интересует, за что ты ее наказал? И почему пьешь? Я знаю, что раньше ты не пил.
– Не пил… – вздохнул он тяжело.
– Жены твоей уже не вернешь, а тебе надо жить… Мне бы не хотелось спрашивать об этом у людей. Это дело семейное…
– Да чего там, – неожиданно махнул он рукой. – Об этом в деревне каждая собака знала…
И на глаза его навернулись слезы.
– Выпей-ка, – налила я ему еще немного вина, чтобы успокоить.
– Не надо, – отодвинул он было стакан, потом вдруг передумал и выпил его одним махом.
Переведя дух, он посмотрел на меня с тоской и заговорил: – Началось это прошлой весной, еще живы были старые господа…
Обстоятельства сложились таким образом, что мне суждено было услышать исповедь этого совершенно не склонного к подобным излияниям человека. Все было мне на руку: и то, что на него навалились все напасти разом, и то, что похмелье мучило его в это утро, и даже те два стакана настойки, что я налила ему. А главное то, что ему необходимо было выговориться, кому бы то ни было излить свою душу.
По всем этим причинам мне стало известно следующее. Около года назад его жена Мария отправилась в соседнюю деревню к своей родне. Она собиралась там пробыть несколько дней, и Василий против этого ничего не имел. Мария частенько туда наведывалась, а тут был особенный повод – крестины первенца ее родной сестры.
Он даже подвез ее несколько верст на телеге, поскольку в той стороне у него были кое-какие дела. Всю дорогу они смеялись и не ожидали никакой беды.
Отношения с женой у них были людям на зависть, Мария была здорова, хороша собой, и те три года, что они прожили вместе, вспоминались ему теперь как самые счастливые в жизни.
Василий в ту пору хмельного и в рот не брал, хозяйство у них было крепкое. Одна беда – Бог не давал им детишек, но на этот раз по всем приметам Мария, наконец, понесла, и к весне они ожидали прибавления в семействе. В связи с этим любовь их вспыхнула с новой силой, и они, что называется, наглядеться не могли друг на друга.
От того места, где они простились, до деревни, откуда родом была Мария и куда она теперь направлялась, было рукой подать, и, поцеловавшись на прощанье, они расстались на несколько дней.
