— Говори медленнее и нараспев, Основа, — советовала она брату. — Придай своим словам глубину.
— Но, сказать по правде, главное мое призвание — роли злодеев. Еркулеса я бы на редкость сыграл или вообще такую роль, чтобы землю грызть и все кругом в щепки разносить! Дальше идут стихи. Их тоже декламировать, Мэри?
— Конечно, дорогой.
Том Коутс тем временем перешептывался с Бенджамином Мильтоном. Когда Мэри назвала брата «дорогой», оба закатились беззвучным смехом. Бенджамин, прикрыв рот платком, корчился в конвульсиях. Чарльз не обращал внимания на веселье приятелей, но Мэри сердито глянула на них, а потом словно невзначай поинтересовалась:
— Что вас так развеселило, господа?
— Так мы же комедию репетируем! Или нет? — давясь смехом, едва выговорил Том.
— У тебя дивная Основа пониже спины, дорогой, — прошептал Бенджамин, из последних сил сдерживая хохот.
Сигфрид Дринкуотер с нетерпением ждал, когда настанет его черед:
— Прошу вас, может, перейдем к сцене с Дудкой? А не то я забуду свою роль. Я себя знаю.
— Там ролька-то — всего ничего, — заметил Альфред Джауэтт. — Полтора слова.
— Клянусь, Фред, даже полтора вылетят из головы.
Сигфрид Дринкуотер, порывистый юноша, постоянно уносился мыслями в славное прошлое своего рода. Он всем и каждому сообщал, что занимает седьмое место среди претендентов на престол острова Гернси; тот факт, что этого престола давно уже нет в природе, ничуть его не смущал. Окружающие не могли взять в толк, отчего он дружит с Альфредом Джауэттом: Альфред был малый расчетливый, пройдошистый и не чуждый корысти. Разделив свое годовое жалованье на количество рабочих часов, он не поленился вычислить, что зарабатывает в час пять пенсов и три фартинга. В столе у него лежала составленная им таблица, и всякий раз, когда ему удавалось часок побездельничать, он вносил эту сумму в свой доход. После работы они с Сигфридом частенько хаживали по захудалым театрикам. Сигфрид с неподдельным восторгом наблюдал за действием, происходящим на крохотной сцене, время от времени пуская слезу при несчастливом повороте событий; Альфред же тем временем невозмутимо разглядывал статисток и ведущих актрис.
— Не пойму, зачем нам ставить эту комедию, если работа идет под сплошное хихиканье, — заявила Мэри.
— А Барроу в своих проповедях, как известно, называл хихиканье упражнением для легких, — возразил Селвин Оньонз. — Еще его обозначают словом «хмыканье».
Том Коутс не выдержал и скорчился от смеха. Селвин славился своей готовностью разъяснять что угодно, к месту и не к месту, причем объяснения его почти всегда грешили против истины и в большом, и в малом. Фраза «Селвин говорит…» стала в Ост-Индской компании присловьем, означавшим, что далее последует полная чушь.
Они добрались до того места в пьесе, когда на призывные слова Питера Пигвы «Френсис Дудка, починщик раздувальных мехов!» на сцене впервые появляется Сигфрид в роли Дудки.
— Выходит, я починщик раздувальных мехов? Я-то думал, что имею отношение к дудкам. Судя по имени.
— Нет, Сигфрид, — отозвался Бенджамин Мильтон, на мгновение выходя из роли Пигвы. — Твое имя имеет отношение к голосу. Голос твой должен походить на пение дудочки.
— То есть?
— Звучать тоненько. Как свирель.
— А разве не звонко или мелодично?
— Об этом в пьесе ни слова. Дудки того времени известны своим тонким высоким звучанием. Голос у них был слабенький.
— Прошу покорно простить, но никто из рода Дринкуотеров никогда слабым не был. Спросите жителей Гернси.
— Просто возьмите чуточку повыше, мистер Дринкуотер.
— Что вы сказали, мисс Лэм?
— Постарайтесь говорить более высоким голосом. Пожалуйста, еще раз, мистер Мильтон.
— Френсис Дудка, починщик раздувальных мехов!
— Есть, Питер Пигва!
— Ты должен взять на себя роль Фисбы.
— А кто будет этот Фисба? Странствующий рыцарь?
— Нет, это дама, в которую влюблен Пирам.
— Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину. Не стану я изображать особу женского пола! — Сигфрид был возмущен до глубины души. — Чарльз, ты же меня уверял, что я буду играть роль добропорядочного мастерового.
— Так оно и есть.
— Я женское платье не надену.
Селвин Оньонз опять вмешался в разговор:
— Тебе достаточно надеть халат или передник.
— Что, прости? Я не ослышался? Передник?! Да никто из рода Дринкуотеров знать не знает такого слова.
Бенджамин Мильтон и Том Коутс с нескрываемым удовольствием слушали этот разговор. Бенджамин достал из кармана фляжку с портером и украдкой отпил из горлышка. Затем передал фляжку Тому; тот отвернулся и тоже сделал глоток. Альфред Джауэтт наклонился к ним и шутливо укорил:
— Ай-ай-ай, в воскресное-то утро! — И, указывая на дом Лэмов, спросил: — Они в церковь ушли?
— Не думаю, — ответил Том. — Впрочем, миссис Лэм очень набожна. Так, во всяком случае, мне говорили.
— Я слыхал, что у папули чердак того.
— Что-что?
— Чердак, говорю, не в порядке, — он указал на голову. — Это у них семейное.
Тем временем Мэри Лэм повторила Сигфриду слова его роли:
— Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину: у меня борода пробивается. Видите, по пьесе вы мужчина, мистер Дринкуотер. Вне всяких сомнений.
— А зрители это поймут?
— Ну конечно. Мы наденем на вас цилиндр. Тут уж никто не заподозрит в вас особу женского пола.
В воображении Мэри рисовались замечательные картины их будущего спектакля. Когда Чарльз попросил ее помочь его товарищам справиться с ролями и порепетировать с ними текст, она пришла в восторг. Уже которую неделю она ощущала необыкновенный прилив энергии, неудержимое возбуждение, которое хотелось на что-то излить. Поэтому она с большой охотой взялась за постановку этого коротенького забавного отрывка из комедии «Сон в летнюю ночь», в котором действует трудовой люд. Она помогла Чарльзу свести воедино разрозненные эпизоды и ради связности пьески даже сама сочинила кое-какие диалоги и мизансцены. Однако Уильяму Айрленду она и словом не обмолвилась об этой затее, полагая, что он был бы уязвлен — ведь его самого к участию не допустили. Кроме того, ей думалось, что он сделал бы совершенно неверные выводы из сложившейся запутанной ситуации, в которой было замешано столько разных людей. Шекспир — вот кто великолепно умел распутывать подобные коллизии. Уильям Айрленд счел бы, что его отвергли только потому, что он всего лишь лавочник. А при его литературных амбициях обида казалась бы еще горше: он-де выскочка, которому не место среди людей благородного происхождения. Дело же было вовсе не в его ремесле.
— Не пригласить ли нам мистера Айрленда сыграть в нашем спектакле? — предложил однажды Чарльз.
— Уильяма? Нет-нет, — поспешно ответила Мэри. — Он слишком… — Она замялась: первым на ум пришло слово «обидчив». — Слишком серьезен.
— Понимаю. Ты хочешь сказать, что он вряд ли по достоинству оценит нашу скромную забаву.
— Шекспир для него — святыня.
— Однако Айрленд скоро убедился бы, что намерения у нас самые добрые.
— Конечно. Но Уильям столько времени и внимания уделяет документам…
— …что не замечает развлекательной грани в творчестве Барда.
— Не теперь. Пока еще рано. Предоставь забавляться своим друзьям.
Чарльз Лэм уже заподозрил, что сестра относится к Уильяму Айрленду с особым чувством, в чем она не готова сознаться даже себе самой. Ее трепетная озабоченность его переживаниями (как она их себе представляла) говорила о неподдельной увлеченности Уильямом. Чарльзу неожиданно представился образ загнанного оленя; но был ли то Уильям или Мэри, он не знал.
* * *
— А у вас роль льва переписана? — читал Том Коутс слова Миляги. — Вы мне теперь же ее дадите, а то у меня память очень туга на ученье.
— И это тоже верно.[91]
— Прошу вас, мистер Джауэтт, не перебивайте. Теперь вступаете вы, мистер Мильтон.
— Тут и учить-то нечего, и так сыграешь: тебе придется только рычать.
— Мистер Мильтон, не могли бы вы придать своей речи простонародный оттенок? — попросила Мэри, не отрывая глаз от текста. — Чуточку вульгарнее, хорошо?
— Мне это очень нелегко сделать, мисс Лэм.
— Пожалуйста, постарайтесь. Миляга все-таки плотник, а не клерк.
Чарльз с удивлением наблюдал за сестрой: с каким вниманием и как увлеченно она руководит постановкой. Беда в том только, что она все доводит до крайности. В последнее время она сама не своя: нервничает, позволяет себе резкости, особенно с матерью.
* * *
За три дня до репетиции в пагоде миссис Лэм выбранила старуху Тиззи, подавшую к чаю подгорелые тосты:
