Я выполнил поручение и повез вексель на сумму в семьдесят тысяч рублей графу. Признаюсь, я думал, а не сбежать ли мне с такими деньгами куда-нибудь в заграницы? Конечно же, это были только мечтания, но они всю дорогу меня тревожили и смущали. Я понял и почему Елизавета Михайловна не смогла доверить сие поручение никому другому – соблазн улизнуть с целым состоянием был велик. Даже я еле устоял от такого искушения. Однако, слава Богу, устоял. Граф, получив деньги, обрадовался, предложил задержаться и выпить с ним коньяку. Я согласился. Он, после третьей рюмки окончательно развеселел и задал, наконец, мне вопрос:
– А что, Аполлинарий Евгеньевич, позвольте полюбопытствовать, вам Елизавета Михайловна сказали? Зачем мне этакие деньжищи?
И вот тут я и решился. Закинув ногу на ногу и откинувшись в резном кресле, в графском кабинете, в котором царил настоящий кавардак, я сказал, что, мол, Елизавета Михайловна мне открылись. Граф смутился, а затем, после минутного молчания, предложил выпить на брудершафт, мотивируя тем, что, ежели она сама сочла меня достойным доверия, то ему и вовсе следует со мной сойтись поближе. Я не возражал. В тот же вечер граф предложил мне съездить с ним в клуб.
Поскольку свободной наличности ни у него, ни у меня не имелось, обошлось на сей раз без игры. Мы пробыли в клубе, расположенном, в четвертом участке, неподалеку от сада Очкина, в доме с бельэтажем, совсем недолго. Но я, однако ж, успел насмотреться на местное общество предостаточно. К тому же, мне удалось увидеть того самого человека, которому задолжал граф и который каким-то непонятным образом еще и умудрился узнать об их с Елизаветой Михайловной отношениях. Я успел разглядеть его и даже запомнить.
И вот теперь, наконец, мой рассказ приближается к своему апогею, потому что на обратной дороге из клуба, когда граф чувствовал себя освобожденным от висящего над ним дамоклова меча и когда он свыкся с мыслью о том, что теперь мы с ним друзья, я посмел задать ему несколько вопросов. Отвечая на них, граф мне предоставил немаловажные сведения, которые впоследствии привели меня к некоторым, смею надеяться, также немаловажным выводам. А именно, я узнал, каким же таким образом человечек тот вызнал о романе графа и моей кузины.
Помимо страсти к азартным играм, оказывается, Жорж Пряхин, так было его имя, имел тягу к хорошеньким горничным. Как вам известно, Глафира, покойница, обладала весьма незаурядной внешностью, хотя и вполне деревенской. Но, видимо, она как раз оказалась во вкусе Пряхина (не имею возможности называть его господином, я даже удивлен до сих пор, как этого оборванца впускают в приличные игорные дома, хотя, конечно, никто не говорил, что клуб, в котором мы с графом побывали, считается приличным). Словом, завел он интрижку с той самой Глашей, я потом и у нее вызнал, так и было. Увидал ее Пряхин во время одной из прогулок с Никой и Катенькой и стал за ней ухаживать. Ухаживал он, как сказывала Глафира, по всем правилам, словно благородный – с конфектами, цветами, записками любовного содержания, опять же, жениться обещал-с.
Словом, так и вызнал он в разговорах, о романе Глафириной хозяйки с графом Успенским. А тут и сам граф в клуб пожаловали. Думаю, такому мастеру ничего не стоило обыграть графа, да и, помимо карточного долга, требовать с него еще дополнительную сумму, в придачу, уж заодно.
Я, разумеется, до некоторых пор все эти тайны решил при себе придержать, мало ли как может обернуться. Только вот не удержался, сказал Елизавете Михайловне, что поручение выполнил, как и велено было, и что граф посвятил меня в их отношения, а она сказала только одно, что во всем мне и графу доверяет и другого выхода у нее просто не имеется, ибо если мы заговорим, то о прежде добром ее имени можно будет забыть, скандал будет неминуемо. Я заверил, что этого не случится и кузина поблагодарила со слезами на глазах. С тех пор я понял, что она непременно замолвит обо мне словечко перед супругом, да и мне, если что понадобится, всенепременно поможет, поскольку теперь она у меня в должниках.
А вот когда с Никой случилось то несчастие, когда мы получили письма, сначала первое, а затем и второе, и когда Глашин труп нашли, а при нем и деньги, и пашпорт, тут-то я подумал, а не знает ли чего тот самый шулер, что с горничной амуры разводил и не постеснялся при этом графа шантажировать?
А поскольку вы, Екатерина Алексеевна, в помощники меня брать не захотели-с, то решил я самостоятельно разузнать, где этот Пряхин сейчас, и что он делал третьего числа. Для этого, как вы сами понимаете, мне нужно было побывать в клубе снова. Я отправился в клуб в среду, только Пряхина там не было. Я справился о нем и мне сказали, что с воскресения его никто не видел. Тем не менее, я решил сходить туда еще раз. И вчера мне повезло, Пряхин появился в клубе уже после десяти и сразу же сел играть. Пребывал он в весьма приподнятом настроении, и я слышал, как он говорил о том, что скоро получит большую сумму, а после этого собирается поехать на воды, мол, здоровию поправить. Как бы не так, подумал я, знаем мы, какую здоровию поправлять поедете, мусье Жоржд. И потом, я, конечно, сразу понял, о какой сумме идет речь.
Словом, Екатерина Алексеевна, я имею все основания подозревать в похищении Ники и шантаже никого иного, кроме того самого Пряхина, а потому сегодня же его хочу выследить. И что вы скажете на это?
Здесь Гвоздикин замолчал и выжидающе посмотрел на меня. Признаюсь, я от его рассказа пребывала в изумлении и поэтому ответила Аполлинарию Евгеньевичу далеко не сразу.
Немного помолчав и подумав, я пришла к некоторым выводам. Я рассуждала следующим образом.
Безусловно, в словах Аполлинария Евгеньевича было нечто разумное. Конечно, утверждать, что он совершенно прав, я не могла. Итак уже столько раз ошибалась, довольно. Но все же, если представить, что такой человек, как Жорж Пряхин, уже имел опыт шантажа, да к тому же, если предположить, что он действительно шулер, как это утверждает Гвоздикин, а прежде него и Успенский, то вполне может быть, что такому бесчестному человеку ничего не стоит и ребенка выкрасть.
Тем более, если представить, что все это так, то я вполне могу представить и то, каким образом ему удалось проникнуть в дом, чтобы совершить задуманное. Имея интрижку с горничной, он вполне мог воспользоваться чувствами девушки и склонить ее к сообщничеству. Конечно, Глаша впоследствии могла раскаяться в содеянном, и именно поэтому Пряхин и мог избавиться от нее. А я даже готова была поверить тому, что Пряхин и ухаживать начал за Глашей для того, чтобы подготовить похищение Ники.
Словом, чем больше я думала о рассказе Гвоздикина, тем более склонялась к тому, что он может быть прав. Поэтому я решила, что имеет смысл теперь заняться его версией и попробовать проследить за этим негодяем Пряхиным.
– Что ж, Аполлинарий Евгеньевич, – наконец сказала я, – должна признать, что вы проявили незаурядную сообразительность. Я думаю, что ваша версия вполне может оказаться правильной, а потому хочу вам сказать, что вы всецело можете мной располагать. Я готова принять участие в сегодняшней слежке.
Гвоздикин просиял совершенно счастливейшей улыбкой и кинулся целовать мне руку:
– Ек-катерина Алек-ксеевна, вы д-даже п-представить не м-можете, как я рад это слышать! – воскликнул он. – Один я вряд ли б-бы решился на слежку. Город-то я знаю мало, н-ничего н-не стоит мне заблудиться, особенно в п-потемках. А следить, к-как вы п-понимаете, п-придется п-по темноте… Очень, очень рад.
– Не стоит благодарности, Аполлинарий Евгеньевич, дело-то еще не сделано, – попыталась я остудить его пыл. Только Гвоздикин ничего не хотел слышать, он считал, что половина уже сделана.
Теперь, однако, следовало разработать тактику. Что нам делать? Можно было бы попытаться выманить Пряхина, только в этом случае повод должен быть пресерьезнейшим… На что такой человек может клюнуть? На живца, ясное дело. А живцом в данной ситуации может быть только денежный человек, желательно такой, которого в городе никто не знает, и уж тем более, никто прежде не видел в игральном доме.
Но можно было бы зайти и с другой стороны, дождавшись того момента, когда Пряхин выйдет из клуба и отправится в свою квартиру. Если же мы установим за ним слежку, тогда сможем выяснить, держит ли он мальчика здесь, при себе.
Гвоздикину последний вариант казался безупречным, однако меня одолевали некоторые сомнения. Во-первых, мне не верилось, что такой осторожный человек, каким мне представлялся этот самый Пряхин, будет держать мальчика поблизости. Это вряд ли, слишком уж велик риск. Пряхин в городе совсем недавно, значит, должен вести себя тихо, до тех самых пор, пока не «пострижет», выражаясь языком мошенников, всю местную клиентуру. Ребенок, да еще такой маленький, как Ника, это все-таки обуза, поэтому, думалось мне, он вряд ли держит Нику в своей квартире. Скорее всего, Ника живет где-нибудь в деревне, но и не так, чтобы очень уж далеко расположенной от города.
