Он показал на дверь: два пилигрима как раз втащили нового больного. Одетый в льняную рубаху крестьянин был бледнее покойника, его приглушенные стоны слились с хрипами и причитаниями прочих пациентов.
– И вообще все это паломничество превращается в средоточие эпидемии! – проворчал Симон. – Мы сколько лет с твоим отцом твердим, что люди не от испарений из земли заболевают, а друг от друга заражаются! В эти дни люди тысячами стекутся в Андекс, а потом разнесут заразу по своим городам и деревням. Им бы дома молиться…
– Слишком поздно, мастер Фронвизер. Теперь можно позаботиться лишь о том, чтобы они вернулись здоровыми.
Симон обернулся и увидел Якоба Шреефогля: он нес на руках больного ребенка. По лбу мальчика катились бусинки пота, глаза были закрыты.
– Родители считают, что достаточно будет помолиться сотню раз и пожертвовать свечку, чтобы ребенок выздоровел, – выругался советник. – К счастью, мне удалось уговорить их хотя бы на время обедни передать мальчика под вашу опеку. Просто стыд какой-то!
Он осторожно положил мальчика на соломенный тюфяк в углу низкого строения и устало улыбнулся лекарю.
– Всякий раз, когда я вижу больных детей, вспоминаю, как вы вылечили тогда мою маленькую Клару. Надеюсь, что и этому мальчику вы сумеете помочь. Каждый ребенок есть дар Божий.
Молодой советник снял с пояса и бросил лекарю звенящий мешочек.
– Вот, возьмите. Вообще-то я собирался пожертвовать деньги на большую свечу и новую исповедальню, но решил, что здесь монеты принесут куда больше пользы.
– Спа… спасибо, – пробормотал Симон и взвесил мешочек в ладони. В нем было не меньше тридцати гульденов. – Я испрошу у настоятеля разрешения купить на них лекарств и чистого белья.
Шреефогль отмахнулся.
– Лучше займитесь этим сами. У настоятеля сейчас других забот хватает. Слухи об этом ужасном убийстве разошлись по всей округе. Кроме того, по монастырю якобы бродит какой-то оживленный автомат… Если Маурус Рамбек не примет мер, то к празднику здесь соберется стадо запуганных овец. – Он подмигнул Магдалене, и она приподнялась в постели. – Но, зная вас, могу предположить, что вы и так знаете гораздо больше моего.
– Если мы что-нибудь выясним насчет убийств, то вы узнаете об этом первым, обещаем. – Магдалена потянулась в последний раз и встала. Ее немного пошатывало, но в целом она казалась здоровой. – А теперь прошу простить нас. Мне хотелось…
Она резко замолчала, когда на лицо ее легла тень. Что-то большое встало в дверях и загородило солнце. Это был широкоплечий мужчина в черном плаще и с посохом в мозолистых руках, а голову венчала шляпа, скрывающая лицо. Гигант наклонился и осторожно поставил на пол двух маленьких ребят, которые с визгом заковыляли к Магдалене.
– Я так смотрю, и Пауль наконец ходить выучился, – пробормотал палач. – Давно пора. Я уж думал, он до турецкой пасхи будет, как червяк, по дому ползать.
– Господи, отец! – крикнула Магдалена и бросилась к детям, которые на ней тут же повисли.
Она рассмеялась с облегчением. Во всем этом переполохе женщина и думать забыла про письмо, которое еще вчера отправила через посыльного в Шонгау. И теперь, когда отец и дети оказались рядом, она почувствовала, что теперь все обернется к лучшему.
– Маму не убейте там, сорванцы, – проворчал палач и с наигранной строгостью пригрозил пальцем. – Чего доброго, задушите еще. Никто и не поверит, что до этой минуты они с меня не слазили.
– Маму даже лучший в мире дед не заменит.
Симон с улыбкой подошел к тестю и протянул руку. Когда Куизль пожал ее, лекарь почувствовал, как в пальцах что-то хрустнуло. Сила палача не переставала его изумлять.
– Хорошо… что вы приехали так быстро, Якоб, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Правда, мы думали, что без детей…
– От вас и такого можно ждать, – резко перебил его Куизль. – Оставить больной бабушке двух крикунов, а самим прохлаждаться где-нибудь… Не выйдет, пусть Магдалена сама присматривает за своими сорванцами.
– Мама заболела? – Подняв детей на руки, Магдалена с обеспокоенным видом подошла к отцу. – Но почему ты тогда…
– Так мне что теперь, бросить друга в беде? – Палач угрюмо отмахнулся. – К тому же там, как мне кажется, ничего серьезного. Всего лишь дурацкий кашель, им половина Шонгау сейчас мучается. Я хотел остаться, но… – Он замолчал на мгновение, а затем продолжил резко: – Мать твоя упрямая до чертиков! Она меня чуть ли не пинками погнала, когда узнала про Непомука.
– Непомук? Друг? – Шреефогль все это время молча стоял рядом с Куизлями и теперь растерянно взглянул на палача. – Боюсь, я не совсем понимаю. И вообще, Якоб, что вы делаете в Андексе? Или палач решил податься в паломники?
– Хм… это долгая история, господин советник, – вмешалась Магдалена. – Я все расскажу вам в другой раз. А пока у меня к вам просьба.
– И какая же?
Магдалена показала на хрипящих и ноющих больных:
– Не могли бы вы один часок присмотреть за пациентами Симона? Нам нужно кое-что обсудить с семьей.
Патриций растерянно взглянул на нее:
– Я? Но я даже не знаю как…
– Да там все просто. – Магдалена вручила Шреефоглю тряпицу и ведро чистой воды. – Вытирайте им пот со лба, меняйте иногда компрессы и делайте при этом серьезный и начитанный вид. Поверьте мне, большинство врачей делают все то же самое.
Она взяла детей за руки и вместе с Симоном и палачом вышла из зловонного лазарета, а Якоб Шреефогль с раскрытым ртом смотрел ей вслед.
Они все вместе поднялись по мощеной улице к церкви, чтобы отыскать спокойное место для разговора, но быстро поняли, что это не такая уж простая задача. Навстречу им после обедни шли бесчисленные прихожане. Магдалена заметила, что по сравнению со вчерашним днем паломников стало заметно больше. До Праздника трех причастий оставалось еще пять дней, но на улицах вокруг монастыря людей было уже столько, сколько собиралось лишь на Кирмес.[10]
Казалось, что паломники были всюду. Магдалена слышала множество диалектов, из которых различала только швабский и франконский. Она разглядывала группы богомольцев из разных деревень, которые всегда держались кучкой. Там были и бедно одетые батраки, и порядочные ремесленники, и толстые патриции, которые, задрав штанины, брезгливо обходили кучи конского навоза. То и дело кто-нибудь затягивал церковную песню, и остальные подхватывали.
Ступайте, грешники, смотрите
На истинного сына Божьего.
Симон и отец усадили детей на плечи, чтобы легче было протискиваться сквозь толпу. Магдалена чувствовала, как успокаивают и умиротворяют ее песни и молитвы вокруг. В воздухе стоял запах фимиама, жареной рыбы и дорожной пыли. Где-то завывал ребенок в поисках матери.
– Как ты вообще нашел нас среди этой толпы? – спросила вдруг Магдалена, пока они продирались сквозь толкотню к церкви.
– Я побывал у родственника Греца, – проворчал палач. – Сначала там был только немой рыжий дуралей. Но потом приехал наконец Михаэль и сказал, что милосердный зять мой выхаживает в Андексе больных.
– Так, значит, Грец знает, зачем вы приехали? – спросил Симон с тревогой. – Быть может, пока будет лучше…
– Ты за идиота меня принимаешь? Для Греца я теперь паломник, он так сразу и решил. Думает, наверное, мне в этом толк есть. – Куизль нетерпеливо хлопнул в ладоши. – Но хватит болтать уже! Скажите лучше, что сталось с Непомуком и как вы, черт возьми, с этим связаны.
Он злобно огляделся.
– Толкотня проклятая. Теперь мне ясно, почему меня никогда не тянуло к паломничествам.
– Думаю, я знаю одно место, где нам никто не помешает, – отозвалась Магдалена с ухмылкой.
Она знала, что отец терпеть не может больших скоплений людей; одним лишь этим публичная казнь вселяла в него ужас.
– Идемте! – воскликнула она. – Я все равно хотела показать вам кое-что.
Она пересекла переполненную площадь, минуя груды камней и мешки с известью, и направилась к маленькой калитке, которую обнаружила прошлой ночью; остальные следовали за ней. Узкая тропа по ту сторону стены привела их в скором времени к часовне в лесу. Шум толпы постепенно затих, и навстречу им попался лишь угрюмый лесоруб, после чего они остались наконец одни. Дети стали лазить по обломкам стены, и Симон дал им несколько шишек и буковых орешков для игры.
– Здесь-то я и услышала эту мелодию, – сказала тихим голосом Магдалена.
– Что за мелодия, дьявол ее разбери? – проворчал Куизль. – Говори уже, пока я выпытывать не начал.
Магдалена уселась на поваленный ствол рядом с часовней и стала рассказывать, что им с Симоном довелось пережить в эти три дня. Она упомянула о двух убитых, о кровавой сцене в мастерской часовщика, об исчезнувшем автомате и его бесследно пропавшем создателе. Не забыла она и про два покушения на свою жизнь.
– Кто-то стрелял в меня возле стены, – закончила Магдалена. – Но вот что странно: я не слышала никаких выстрелов, только свист какой-то.
