политике, хотя Б. все время пытался съехать на дам.
Вконец захмелев, штабс-ротмистр стал жаловаться, что в Персии ужасно скучно, да еще и командир придирается, в результате чего полковник перессорился не только с офицерами, но и с урядниками. Выяснилось, что вольнолюбивый штабс-ротмистр ужасно страдает, когда им помыкают. Будь его воля, он бы сразу сбежал обратно в Россию. Но сделать это на законных основаниях нельзя, нужно сначала отбыть положенные три года.
— Да я бы и десять лет жизни отдал, лишь бы вырываться из этого тухлого муравейника, — горячо заявил штабс-ротмистр. — И вообще, надоела мне эта чертова служба, хочу в отставку, домой, в имение. В Европу бы съездил, развлекся. У меня папаша недавно умер, состояние оставил, а я тут штаны просиживаю. И к тому же меня дома невеста ждет. А барышни, сами знаете, с возрастом краше не становятся.
Глядя на печальную физиономию бравого офицера, я мог только посочувствовать его горю. Из разговора, однако, стало ясно, что Б. в высокой политике ориентируется слабо, во дворец не вхож, а, следовательно, в моем деле полезен мне быть не может.
* * *
Когда я вышел из чайханы, меня уже ждал Ганцзалин. Оказывается, он снял нам квартиру за сравнительно небольшие — половина моего жалованья! — деньги.
— Ты с ума сошел? — кротко спросил я его, жалея о временах, когда слуг можно было не только пороть, но и предавать куда более изощренным мукам. — Немедленно пойди и забери деньги назад!
— Они не вернут, господин.
— Мне это все равно. Ты отдал деньги, ты их назад и заберешь.
Однако Ганцзалин разлился соловьем, описывая все прелести нашего нового жилища. Особенно он упирал на то, что оно, во-первых, расположено в чистой, европейской части города, а, во-вторых, совсем рядом с дворцом шаха.
— Ты полагаешь, мне придется ходить в гости к шаху каждый день? — спросил я его ядовито.
— Это будет ваша обязанность, — отвечал он со всей наглостью, отпущенной ему Буддой.
Я только головой покачал, и мы двинулись осматривать квартиру.
* * *
Жилище мне неожиданно понравилось. Оно было чистым, просторным, удобным и обставленным на европейский лад — настолько, насколько вообще перс может что-то обставить по-европейски.
Прежде, чем укладываться на ночь, я позвал Ганцзалина и сказал:
— Я же велел тебе выбросить яд, зачем же ты его оставил у себя? Ведь ты жизнью рисковал…
Секунду Ганцзалин смотрел на меня в недоумении, потом проговорил:
— Я не оставлял яд. Я закопал его.
Теперь уже настала моя очередь остолбенело глядеть на него. А откуда же взялась этикетка с надписью «цианид»?
— Я закопал яд, — упрямо повторил Ганцзалин.
— Хочешь сказать, что тебя отравили намеренно? Но кто и как?
На это Ганцзалин ответить не мог. Сказал только, что попробовал супа из солдатской миски, который налил ему повар, и очень скоро почувствовал себя нехорошо.
Картина происходящего менялась прямо на глазах. Видно, преследователи от нас не отступились, и теперь нужно быть начеку круглые сутки.
— Но для чего же убийца оставил этикетку? — удивился я. — Тебя спасло только то, что я знал, чем тебя отравили и какой антидот искать.
— Может, просто уронил? — не совсем уверенно предположил Ганцзалин. — Отклеилась, упала, он не заметил.
— Может, и не заметил — сказал я, хотя и не верю в такие случайности: они хороши лишь для криминальных романов в духе Эдгара По. — А, может быть, и не ронял, а специально оставил.
— Думаете, не хотели убивать? — догадался Ганцзалин. — Думаете, хотели просто припугнуть?
— Не исключено, — отвечал я мрачно. — Меня больше волнует другое: кто этот загадочный отравитель и почему он действует так непоследовательно?
Ганцзалин некоторое время угрюмо молчал, затем выдал очередную чепуху:
— Молись да крестись — тут тебе и аминь!
Я посмотрел на него иронически.
— Я вижу, ты разуверился в моих способностях? Конечно, мы в чужой стороне, у нас нет никаких полномочий и вести расследование в таком положении довольно трудно. Трудно, но не безнадежно. Скажу тебе, друг Газолин, что детективное дело подобно шахматам. Бывают партии простые, бывают сложные. Но в расследовании, как в шахматах, есть свои правила. Первое — сначала рассматривать самые простые и очевидные варианты, то есть шахи, взятия и нападения. Нападение у нас уже состоялось: ты отравился после того, как тебя накормил повар. Значит, поваром и займемся с утра пораньше. Ставлю девять из десяти, что отравитель именно он. И он же приведет нас к заказчикам преступления. А теперь спать!
Назавтра я встал пораньше, чтобы успеть с утра переговорить с поваром в казармах. Но как ни рано я появился на службе, полковник Караваев уже был на месте. Он встретил меня возле фонтана с видом крайне мрачным и лишь кивнул головой на мое приветствие.
— Что-то случилось? — спросил я его.
— Случилось, — отвечал Караваев. — Повара утром нашли в петле.
Секунду я еще надеялся, что, может быть, это не тот повар, с которым я собирался поговорить, но полковник меня разуверил: повар был именно тот. Я только головой покачал — гримаса судьбы, иначе не скажешь.
— Самоубийство? — спросил я.
— Бог его знает, — отвечал Караваев. — Выглядит именно так, но… Самоубийство для мусульман — великий грех. Да и с чего вдруг ему накладывать на себя руки? Каковы, так сказать, причины?
И он опять крайне хмуро посмотрел на меня. Я поднял брови.
— Вы, кажется, меня в чем-то подозреваете, господин полковник?
— Ни в чем я вас не подозреваю, — отрезал тот. — Но поймите и вы меня. В первый же день, как вы приехали, у нас в казармах отравился ваш денщик. Через день повара, который, возможно, причастен к его отравлению, находят повешенным.
Я пожал плечами.
— Вы думаете, эти два события как-то связаны?
— Именно, — отвечал полковник, поворачиваясь ко мне спиной и мрачно оглядывая двери мастерских. — Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы видеть эту связь.
— Может быть, по-вашему, это я убил повара? Так сказать, из соображений мести…
— Я такого не говорил.
Мы помолчали.
— Черт с ним, с поваром, в конце-то концов… — снова заговорил Караваев. — Но с тех пор, как вы приехали, в бригаде творится какой-то первобытный хаос.
Настроение полковника было понятно: мне самому этот хаос не нравился совершенно. Я спросил, могу ли я посмотреть на покойного.
— Зачем это, — через плечо покосился полковник, — любопытство заело?
Я сказал, что есть основания полагать, что вся эта история направлена лично против меня.
— И что вам даст осмотр трупа? — поинтересовался полковник.
— Можно будет хотя
