Холмс кивнул и, открыв свой кожаный портфель, извлек оттуда предмет, обернутый корпией.
— Абрахам Кастельно, вот вещь, которая принадлежит вам. Может быть, это священная реликвия, а может, и простая побрякушка. По меньшей мере один из камней — настоящий сапфир, а металлическая планка покрыта золотом, хотя и невысокой пробы. Сам по себе сей предмет не представляет большой ценности. Но если в последние века этот крест утратил свою целительную силу, то, вероятно, теперь он снова ее приобретет, чтобы излечить вас.
Покинув Мейблторп и Саттон-Кросс, мы возвратились в наши комнаты на Бейкер-стрит. Три месяца, необходимые для путешествия в Австралию, истекли. О тайне старого маяка ничего больше не говорили и не писали. По прошествии еще нескольких месяцев на мое имя доставили конверт с запиской: Элис Кастельно двумя строками выражала свою благодарность. Своего адреса она не указала, но на штемпеле значилось «Брисбен». За завтраком я передал письмецо Холмсу. Он прочитал его и вернул мне с приглушенным хохотком.
— Что ж, пожелаем им счастья! Забавно, Ватсон! Вы наверняка заметили, сколь неодинаково мисс Кастельно относилась к Абрахаму и Роланду. Вам не кажется, будто наши беглецы не брат и сестра?
Это предположение поразило меня, точно гром.
— Тогда кто же они друг другу?
— Вероятно, мать и сын.
— Не может быть!
— Попробуйте сами сложить вместе кусочки этой мозаики: в возрасте пятнадцати лет мисс Кастельно внезапно покинула родной дом по причине, связанной с недомоганием, которое удобнее всего было назвать чахоткой. Жена отца сопроводила девушку на морской курорт, где они провели несколько месяцев. Затем их навестил старый Джон Кастельно. Незадолго до возвращения с побережья семейство отправило в Саттон-Кросс известие о том, что мачеха родила ребенка. Но так ли это было?
— Какая нелепость!
— Отчего же? Посудите сами: мать поддерживала связь с сыном и кое-чему его научила. На первый взгляд он похож на неандертальца, но вспомните его эпистолу, в которой он пишет «медик» и «терзаемый недугом». А чего стоят его знания об Эдуарде Исповеднике и Эдуарде Третьем?
— Все это домыслы!
— Очень хорошо, дружище, тогда просто посетите Сомерсет-хаус и полистайте журнал регистрации рождений, смертей и браков. Отыщите имя Абрахама Кастельно и проверьте девичью фамилию его матери. Не удивлюсь, если она тоже окажется Кастельно.
— Я не стану этого делать. Даже будь ваша история правдивой, есть вещи, которых лучше не знать. И уж совершенно точно ими не следует интересоваться!
— Прекрасно. Только вот что я скажу вам, старина: помните, там, на маяке, я поздравил вас с вашим маленьким открытием и пообещал, что вы станете настоящим сыщиком? Думаю, я ошибся. Вам решительно не хватает того нездорового любопытства, без которого никак нельзя преуспеть в ведении криминальных расследований.
Лишь очень немногие бумаги в архиве Шерлока Холмса оберегаются столь же ревностно, сколь документы, имеющие отношение к шантажу и вымогательству. Как ни удивительно, в их число входит небольшая коллекция рукописей и раритетных литературных изданий, оставшаяся на Бейкер-стрит после расследования 1890 года. По своей ценности она не уступит сокровищам, за право обладания которыми состоятельные собиратели вроде Джона Пирпонта Моргана сражаются в аукционных залах всего мира с Бодлианской библиотекой Оксфордского университета и Британским музеем.
До сегодняшнего дня многие жемчужины наследия Холмса были неизвестны в кругу писателей и ученых. Среди таких редкостей — рукопись утраченного произведения лорда Байрона «Дон Жуан в Новом Свете». Между строк поэмы угадывается желание великого романтика обрести дом в стране Томаса Джефферсона. В этом славном ряду не последнее место занимает и «Венецианская монахиня: готическая повесть», созданная в 1820 году Уильямом Бекфордом, одним из богатейших оригиналов своего времени, ценителем искусства, строителем Фонтхиллского аббатства, теперь почти полностью разрушенного. Кроме того, коллекция рукописей включает написанное от лица знаменитого флорентийского еретика «Воззвание Савонаролы к синьории» — поэтический монолог, принадлежащий, очевидно, перу Роберта Браунинга и не вошедший в сборник «Мужчины и женщины» 1855 года.
Не менее примечательны и редкие печатные издания, оказавшиеся в руках великого детектива в ту пору. Особенно любил он маленький розоватый томик с простым заглавием «Сонеты Э. Б. Б.». Внизу титульного листа значится: «Не для опубликования. 1847 год». Это «Сонеты с португальского» Элизабет Барретт, выражение ее чувств к возлюбленному, Роберту Браунингу, с которым они тайно обвенчались годом ранее. Книга, бережно хранимая на Бейкер-стрит, — один из трех или четырех дошедших до наших дней экземпляров первого издания, выпущенного подругой поэтессы мисс Мэри Рассел Митфорд [16]для чтения в кругу близких друзей. Именно ей и предназначался томик, о чем свидетельствует карандашная надпись, сделанная самой миссис Барретт Браунинг.
Судьба распорядилась так, что полвека спустя это сокровище оказалось в кармане умершего шантажиста.
Расследование этого дела началось через десяток с лишним лет со дня моей первой встречи с Шерлоком Холмсом. Был вечер 24 апреля 1890 года. К нам заглянул инспектор Лестрейд, который по стародавней привычке наносил нам визит каждую неделю, чтобы выпить стаканчик-другой односолодового виски и обсудить последние новости криминального мира.
Во время беседы наш друг из Скотленд-Ярда упомянул о том, что в Челси на дне канавы найден умирающий мужчина в клетчатом пальто, известный полиции как Огастес Хауэлл. Мне не было знакомо это имя. Подозревали, будто время от времени он угрожает людям, требуя у них деньги, однако никаких доказательств до сих пор не имелось. Незадолго до того, как Лестрейд покинул контору и направился к нам, ему сообщили о смерти Хауэлла. Канава, где его обнаружили с перерезанным горлом, находилась близ питейного заведения на Киннертон-стрит. Во рту у раненого была зажата золотая монета достоинством в полсоверена. Через несколько лет, при расследовании дела об «Алом кольце», я узнал, что в неаполитанских преступных кругах именно так расплачиваются с шантажистами и доносчиками.
Прежде в наше детективное агентство, как Холмс любил называть гостиную на Бейкер-стрит, лишь изредка обращались жертвы шантажа. Сей факт казался мне довольно удивительным, поскольку зло это, бесспорно, является одной из наиболее частых причин, понуждающих мужчин и женщин искать помощи частных сыщиков. Теперь же, после разговора с Лестрейдом, я понял: столкнувшись с вымогателем, некоторые лица, особенно обладающие известным могуществом, предпочитают детективам профессиональных убийц.
Свой краткий отчет о происшествии в Челси инспектор завершил многозначительным кивком, словно сказав: «Вот так-то, мистер Холмс!» Смерив гостя ответным взглядом, мой друг выразительно продекламировал слегка переиначенный стих шекспировского «Макбета»:
— «Он должен был скончаться позже!» Право, мой дорогой Лестрейд, вероятно, Хауэлл еще не раз это сделает, как делал раньше.
— Боюсь, я вас не понимаю. Разве может человек умереть до или после собственной смерти?
Откинувшись на спинку кресла, Холмс радостно расхохотался.
— Вот вам мой совет, Лестрейд, — наконец промолвил он, — не касайтесь дела, в котором замешан Огастес Хауэлл. Пусть другой бедолага из Скотленд-Ярда ломает над этим голову.
— Мне по-прежнему неясно, к чему вы клоните, мистер Холмс. В любом случае не вижу здесь повода для шуток.
— Очевидно, вы не представляете себе, с кем столкнулись. Известно ли вам, сколько раз Огастес Хауэлл умирал за последние тридцать лет своей бесчестной жизни? Насколько я знаю, не меньше четырех. За объявлением о кончине этого человека обычно следует распродажа его имущества с аукционов «Кристис» или «Сотбис». При помощи ложного известия о собственной смерти он время от времени сбегает от кредиторов. Однако если вам сообщили правду, то, выходит, на сей раз с ним рассчитались сполна. Или же он проделал свой обычный трюк, обставив его более театрально — в духе кровавой драмы.
— Это исключено, мистер Холмс.
— Отчего же? Год или два назад в особняке господ Кристи на Кинг-стрит, близ Сент-Джеймсского дворца, уже проводилась «посмертная» распродажа имущества Хауэлла. Тогда с молотка ушли полотна сэра Джошуа Рейнольдса и Томаса Гейнсборо, а также покойного мистера Данте Россетти, чьим агентом мнимый усопший являлся до тех пор, пока художник не узнал, что тот закладывает его, Россетти, несуществующие работы. Не получив обещанных картин, обманутые коллекционеры шли, разумеется, к живописцу, требуя вернуть деньги, полученные и потраченные Гасси Хауэллом. А однажды мошенник похитил из мастерской художника набросок «Астарты Сирийской» и, подделав авторскую монограмму на обороте, продал его как завершенное произведение наиболее доверчивому из своих знакомых «знатоков».
