Сонька и Михелина, дорого и со вкусом одетые, с изящными корзиночками в руках, стояли у прилавка Елисеевского магазина, щедро выбирали сласти. Брали нежные пирожные, рассыпчатое печенье, изысканный шоколад, завернутые в длинные блестящие ленты сахарные конфеты…
Мать принимала купленное, передавала дочке, и та складывала сласти в корзиночку. Слева от Михелины капризничала высокая тощая госпожа с перстнями на пальцах, выводя из терпения и продавщицу, и находящихся рядом покупателей.
Нюхала, отщипывала, пробовала, возмущалась.
— Что вы мне подсовываете?.. Что это за выпечка?.. Я позову сейчас господина Елисеева, и он тотчас лишит вас жалованья!.. Подайте мне марципановое!.. Да не это, а вот это! И пять французских булочек!
На руке дамы висела чуть приоткрытая дорогая сумочка…
Воровки, отоварившись, повернулись уходить, и в этот момент Михелина «нечаянно» вполоборота прижалась к тощей даме и ловко выхватила из ее сумочки тугой кошелек.
Мать этого не заметила.
Нагруженные покупками, они протолкались сквозь толчею покупателей, выбрались из магазина, направились к поджидающему их извозчику.
Услышав зазывные крики газетчиков, мать достала из сумочки копейки, махнула пареньку, взяла у него экземпляр.
В глаза сразу бросился крупный заголовок — ОПЯТЬ СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА. Блювштейн переглянулись, Сонька с усмешкой подмигнула. Увидела в толпе перед собой голосящую нищенку с протянутой рукой, нашла еще мелочовку в сумочке, протянула несчастной и вдруг натолкнулась на расширенные от испуга и неожиданности глаза Ольги-Слона.
— Караул! — закричала бывшая прислуга и вцепилась в корзинку в руках Соньки. — Караул, держите ее!.. Это воровка!.. Сонька Золотая Ручка!.. Держите! Караул!
Из корзинки посыпались на землю булочки, сыр, колбаса, овощи, пирожные, прочие сласти и продукты. Воровка неожиданно на миг растерялась, заоглядывалась, и тут Михелина налетела на Слона, с силой оттолкнула ее, подхватила мать под руку, и та, будто очнувшись, бросилась следом за дочкой.
Они с ходу запрыгнули в пролетку, извозчик огрел лошадей кнутом, и те понеслись по проспекту, обгоняя другие экипажи и удивляя прохожих.
Народ на Невском не успел ничего понять, Ольга продолжала кричать и звать на помощь, и к ней уже со всех ног торопился упитанный потный городовой.
Впервые Михелина видела мать растерянной. Сжала ее руку, заглянула в лицо.
— Мам, ты чего?
— Плохи дела, Миха… — тихо ответила та.
— Так ведь убежали!
— Сейчас убежали, в следующий раз поймают. Надо либо на время залечь на дно, либо переброситься в другое место.
— Куда?
— Не знаю. Но здесь нас уже крепко пасут.
Чтобы утешить мать, Михелина достала из корзинки кошелек, украденный у тощей дамы, показала ей.
— Откуда это? — нахмурилась та.
— Дернула.
— У кого?
— У дамы, которая скандалила.
Мать некоторое время молча смотрела на дочку, лицо ее наливалось гневом, вдруг она резко выхватила из рук Михелины кошелек и вышвырнула его на улицу.
— Не смей! — зашипела Сонька. — Слышишь, не смей что-либо воровать без моего разрешения!.. Я запрещаю это делать!
Михелина смотрела на мать не мигая, затем спокойно и жестко произнесла:
— А ты не смей вмешиваться в мою работу! Это мой риск и мои проблемы!
— Я не хочу, чтобы моя дочка оказалась за решеткой! Пусть это буду я — мне не привыкать!
— А я не хочу, чтобы моя мать оказалась за решеткой!.. Я молодая, мне бояться нечего! — Девушка подалась вперед и крикнула извозчику: — Останови!
Пролетка остановилась, Михелина выпрыгнула из нее, побежала в обратную сторону в поисках выброшенного кошелька.
Он лежал на обочине, девушка подхватила его и быстро побежала обратно.
Уселась рядом с матерью, открыла кошелек — он был плотно набит деньгами. Михелина показала матери, та печально усмехнулась:
— А я, дура, выбросила!
— Дура выбросила, умная подобрала!
Дочка стала пересчитывать деньги, потом озабоченно посмотрела на мать.
— Ты точно решила, что мы вернемся в дом князя за бриллиантом?
— Решила. Ты по-другому считаешь?
— Нет, но там княжна!
— Вот и хорошо.
— Что ж тут хорошего? Она сразу узнает нас!
— Это еще лучше.
Дочка недоуменно смотрела на мать.
— Объясни. Я не понимаю.
Мать с улыбкой смотрела на нее.
— Если камень потерян в доме, значит, он теперь у кого?
— У княжны.
— Правильно. А раз так, значит, она что?.. Она захочет от него избавиться.
— А если не захочет?
— Захочет. Она боится его.
— Ну да, — хмыкнула Михелина, — мы у нее появимся, и нас тут же прихлопнет полиция.
— А мы сделаем так, что не прихлопнет.
— Ты что-то уже придумала?
— Конечно! Разве твоя мать — не Сонька Золотая Ручка?!
— Скажи — что?
— Узнаешь!
Михелина восторженно смотрела на Соньку.
— Знаешь, моя мать — самая умная, самая добрая, самая хитрая и самая красивая!
— И самая честная! — подняла та палец.
Они рассмеялись, воровка обняла дочку, прижала к себе, от счастья прикрыла глаза.
Пролетка перемахнула через Дворцовый мост и свернула на Васильевский остров.
Совещание проходило в кабинете полицмейстера Агеева, и здесь присутствовали персоны, наиболее плотно работающие по последним событиям. Полицейский пристав Фадеев сидел в стороне от всех, механически перебирал четки, мотал на ус мнение говоривших. Следователь Гришин также предпочитал не высказывать пока что свою точку зрения, молча слушал выхаживающего из угла в угол полицмейстера.
— Сегодня возле «Елисеева» была опознана знаменитая Сонька Золотая Ручка. Воровка с дочкой без всяких мер предосторожности явилась в магазин за покупками и благополучно ускользнула оттуда, несмотря на поднятый вокруг них гвалт… — Агеев помолчал, окинув взглядом присутствующих, продолжил речь в более возмущенном тоне: — Вызывает крайнее недоумение, куда смотрят наши филеры, чем занимаются полицейские, если фотоснимки воровки наличествуют в каждом участке! И самое возмутительное — Сонька фактически была задержана, в нее вцепилась мертвой хваткой бывшая ее подельница, осталось только привести злоумышленниц в полицию! Но никого… подчеркиваю, никого!.. из сотрудников департамента не оказалось рядом! И это в самом сердце столицы — на Невском!.. Значит, беглая каторжанка не только на свободе, но и продолжает промышлять воровством! Что с нами, господа? Это что — деградация? Наплевательство? Беспомощность? Подлость?.. Или это знаменует конец законопорядка Российской империи?!
Полицмейстер налил из графина воды, сделал большой глоток, закашлялся. Затем подошел к судебному приставу и уставился на него.
— Мы ведь с вами профукали князя Брянского, Федор Петрович, и я почти уверен, что во всей этой истории тоже можно найти след этой самой чертовой Соньки.
— Целиком и полностью разделяю вашу уверенность, господин полицмейстер, — кивнул Гришин. — У меня к этому имеются некоторые данные.
Пристав с ленивой снисходительностью бросил взгляд на следователя и полицмейстера, почесал лоб указательным пальцем, так же лениво возразил:
— Покойный никак не пожелал способствовать следственным мероприятиям, что стало в значительной степени причиной ограбления и гибели князя.
— В этом деле есть звено, которого мы пока что не касались, — снова вмешался следователь. — Я имею в виду малолетнюю дочь Брянского. Войдя в доверительный контакт с нею, мы могли бы получить факты, переоценить которые невозможно.
— Девочка сложного характера, и расположить ее на должную беседу крайне проблематично, — снова встал в оппозицию пристав. — К ней необходим особый ключ.
— Но кому-то она доверяла?! — развел руками полицмейстер.
— Похоже, что никому, — качнул головой следователь. — Разве что только злоумышленникам, если верить показаниям дворецкого.
— Родственники у девочки обнаружились?
— К примеру вы, Василий Николаевич.
— Кроме меня.
— Родственники, безусловно, есть, но князь в силу свойств характера ни с кем из них отношений не поддерживал, — сообщил судебный пристав.
— Девушке всего двенадцать. Ей должны определить попечителя.
— Был определен, но княжна отказалась от него. Желает сама вести дела. Характерец еще тот! Отцовский!
— Значит, опекать буду я! — решительно заявил полицмейстер.
— Из Франции прибыли две дамы — дочка и мать, — вмешался в разговор следователь Гришин. — С княжной они пока еще не встречались.
— Княжна о них знает?
— Пока выяснить не удалось.
— Навели справки, кто такие?
— Безусловно. Баронесса Матильда Дюпон и дочь Мари Дюпон.
Полицмейстер походил в задумчивости, заключил:
