б) признать несомненным, на основании имеющихся документов, что у фирмы существует связь с белогвардейской контрреволюцией;
в) признать, что подставная фирма «Свенсон» никакого исключительного экономического значения не имеет и носит хищнический характер;
г) просить Дальревком направить дело Свенсона прокурору…»
– Черт побери! – отшвырнув папку, Олаф разразился проклятиями. – Эти Советы имеют наглость угрожать мне, американскому подданному!
Грохнул огромным кулаком по столу, выругался, на этот раз почему-то на русском языке, смешно глотая окончания слов.
Задумался. Большевики, судя по всему, и впрямь решили заняться Свенсоном всерьез. Недавно открытую факторию в Усть-Чауне пришлось в срочном порядке ликвидировать. И не по той причине, что Олаф не выдержал конкуренции с факториями коммерсантов из Аляски – недалекого тугодума Линдона и прожженного ловкача Райта; куда им тягаться с ним, не тот размах. А потому, что теперь Советы начали усиленно создавать свои скупочные пункты, где чукчам платили за меха и оленей в три-четыре раза больше, чем он. И, конечно же, туземцы на факторию Свенсона стали наведываться гораздо реже, чем раньше, и в основном за спиртным.
Это бесило его, доводило буквально до белого каления, но противопоставить что-либо такой политике большевиков он был не в состоянии. Оставалось только плюнуть на все и свернуть дела, что он и сделал.
Не лучшее положение складывалось и на других факториях американцев, разбросанных по всему Чукотскому полуострову. За исключением, пожалуй, фактории, где управляющим был Макларен. Рыжий лис умел завоевать доверие туземцев…
Но этот протокол… Олаф Свенсон в раздражении бросил папку в сейф и, упав ничком на койку, закрыл глаза, стараясь вспоминать что-либо приятное. И тщетно. Похоже, подумал Олаф, если так будет все продолжаться и дальше, то и впрямь его компания в скором времени пойдет ко дну, как старая, потрепанная штормами баржа. Нужно было что-то предпринимать. Что?!
Макларен, нескладный, угловатый малый с хитрыми глазами-пуговками на неподвижном узколобом лице, встретил хозяина сдержанно.
– Хелло, Макларен! Свенсон крепко, до хруста в костях, сжал руку своего агента.
– Как успехи? – спросил он доброжелательно.
– Так себе, мистер Свенсон… Макларен потупился, хмуря невыразительные жидкие брови.
– На складе еще осталась пушнина… с прошлого охотничьего сезона, – сказал он с грустными нотками в голосе, – а как будет в эту зиму – трудно сказать.
– Товаров мало?
– Товары есть. Вполне достаточно. Но… Макларен, поджав полные обветренные губы, заколебался.
– Что значит – «но»?
– Закупочные цены. Их пришлось повысить. Простите, мистер Свенсон, я не согласовал с вами… Макларен виновато посмотрел на Свенсона и отвел глаза в сторону.
Похоже, он боялся нагоняя, а то и зуботычины – хозяин со своими агентами был крут и скор на расправу.
– Ну-ну, Макларен, – благодушно потрепал его по плечу Свенсон. – Ты поступил правильно. Повышай, но только в разумных пределах.
– Конечно, мистер Свенсон! Макларен воспрянул духом и заулыбался, отчего его перебитый нос – до службы у Олафа он был в одном из боксерских залов Филадельфии «мальчиком для битья» – смешно зашевелился.
– Хорошо. Веди, показывай. И Свенсон, размашисто ступая, пошел впереди Макларена к складу…
После того, как тюки с пушниной заняли свои места в трюме шхуны, Макларен пригласил Свенсона отобедать. Хозяин приглашение принял. И вскоре, нагрузившись под самую завязку не претендующим на особый изыск, но хорошо, со вкусом, приготовленным обедом, состряпанным женой агента, худенькой опрятной чукчанкой с простодушным детским личиком, прилег немного отдохнуть на узком диванчике в просторной светлой избе Макларена.
Но отдохнуть ему так и не пришлось – в избу, невзирая на уговоры Макларена, решительно вошел худощавый человек с бледным лицом в редких веснушках.
– Здравствуй, мистер Свенсон, – приветствовал он Олафа на чистейшем английском языке. И кольнул американца непроницаемо-коричневыми глазами, в глубине которых таились льдинки настороженности.
– С кем имею честь, черт побери!? – выругался в ответ Свенсон, уже успевший прикорнуть.
– Ротмистр Кукольников, – слегка склонил голову незваный гость.
– Что вам нужно? – бесцеремонно спросил Свенсон. Он до смерти не любил русскую привычку сыпать извинениями, любезностями и прочими интеллигентскими вывертами там, где требовались краткость и полная ясность в духе истинно американского практицизма.
– Мне нужно как можно скорее оказаться по ту сторону пролива, – неожиданно для Свенсона, не стал словоблудить русский.
Такое начало американцу понравилось. Но раздражение, вызванное внезапным и нахальным вторжением русского в спальню Макларена, все еще не улеглось.
– А мне какое до этого дело? – буркнул Олаф.
– Прошу… Ротмистр протянул ему сложенный вчетверо листок плотной бумаги с ясно различимыми водяными знаками, немного потертый на сгибах.
Время от времени подозрительно поглядывая на Кукольникова, американец начал читать:
– Подателю сего… Так… Интересно. М-да… Оказывать… всемерную помощь и поддержку. Подпись – Колдуэлл, консул Соединенных Штатов Америки. 10 января 1920 года, Владивосток.
Свенсон вернул бумагу ротмистру.
– И все же я сомневаюсь, – сказал он холодно, – что могу вам чем-то помочь в этом вопросе. Я не вмешиваюсь в политику, господин Кукольников. И не хочу из-за вас ссориться с большевиками. Это опасно. Не только для бизнеса, но и для жизни.
– Понимаю ваши сомнения и опасения. Вы коммерсант, мистер Свенсон, и вас больше удовлетворят иные верительные грамоты, – слегка растянул губы в снисходительной улыбке Кукольников. – Сколько я должен заплатить за ваши услуги?
Нет, русский определенно начинал нравиться Свенсону – какая хватка! Но он не был бы Гризли Олаф, как его прозвали друзья за буйный и противоречивый нрав, а также за недюжинную силу, чтобы не покуражиться всласть над этим чересчур самонадеянным и ушлым русским, неизвестно за какие заслуги попавшим в милость к самому Колдуэллу. И американец, не моргнув глазом, заломил такую цену, что стоящий за спиной русского Маклерен поперхнулся от изумления.
– Согласен, – спокойно сказал в ответ Кукольников. И достал из внутреннего кармана чековую книжку.
– Чек на отделение Американского банка в Харбине вас устроит? – спросил он ровным голосом.
– Вполне… – ответил остолбеневший американец.
Наглый и самонадеянный Свенсон был смят, раздавлен такой напористой манерой ведения переговоров. «А не предложить ли русскому пай в компании? – думал Олаф. – Деньги у него есть, и, похоже, немалые. С обстановкой в России он знаком. Ценный кадр. Не зря Колдуэлл ему бумагу такую выправил, не зря… Я бы с этим ротмистром горы свернул. Силен мужик. Нужно подумать…»
Баркас подпрыгивал на волнах, словно застоявшийся скакун, и матросы с трудом удерживали его возле берега. Свенсон, отдавая последние указания Макларену, с любопытством поглядывал на Кукольникова, одетого в новую парку, расшитую бисером. Ротмистр прощался с каюром и миловидной чукчанкой, приехавшей вместе с ним. Каюр – это был Ульвургын – стоял чуть в стороне, хмурый и какой-то растерянный. Молодая чукчанка, его дочь Вуквуна, что-то тихо лепетала прямому, сдержанному Кукольникову, преданно заглядывая ему в глаза. Ротмистр отвечал односложно, явно нехотя, с нетерпением ожидая, когда Свенсон подаст знак к посадке в баркас.
Неожиданно он резко отстранил Вуквуну и подошел к Олафу.
– Мистер Свенсон! Лицо Кукольникова странно подергивалось, глаза блестели от с трудом сдерживаемого внутреннего волнения, как показалось американцу.
– Мне нужна банка спирта и плиток тридцать чая, – сказал ротмистр. – Я заплачу, сколько вы скажете.
– Конечно, конечно, мистер Кукольников, – расплылся в улыбке Свенсон.
– Понимаю, понимаю… Он заговорщицки подмигнул ротмистру.
– Чертовски хороша эта туземка… – Американец заржал. – С чем вас и поздравляю. Он обернулся к Макларену.
– Макларен, ты слышал? Принеси-ка сюда все, что просит мистер Кукольников. Кстати… Свенсон покопался в кармане меховой тужурки, вынул оттуда красивые бусы из разноцветного стекла и протянул их ротмистру.
– Возьмите. Туземки от этих безделушек без ума. Нет, нет, какие деньги!? Это мой подарок…
Шхуна, затарахтев мотором, медленно развернулась, вышла из залива и взяла курс в открытое море. Кукольников, вцепившись побелевшими от напряжения руками в фальшборт, пожирал глазами удаляющийся берег. Свенсон, намеревавшийся было пригласить ротмистра в свою каюту, так и застыл с открытым ртом, – столько тоски и обреченности выражало перекошенное, до синевы бледное из-за ранних сумерек лицо его пассажира…
