– Саенко! Ты, что ли? – обрадованно крикнул Борис.
– Я, ваше благородие! Никак нельзя было раньше от этих дурней уйти. А как далеко зашли, я и дал деру, им уже лень возвращаться было.
Лошадей нашли в балке, целых и отдохнувших. Оседлали их и всю ночь скакали к своим. На рассвете увидели в неглубокой лощине знакомые орудия. Батарея Азарова расположилась там в боевом порядке. Борис доложил Азарову о смерти пасечника, не упоминая о подозрительном его госте – в этом он должен был разобраться сам. Он искал Алымова, но тот был откомандирован в распоряжение генерала Говоркова. Отряд Говоркова нагнал большую махновскую часть и готовился к бою.
«Там, где тверже всего дисциплина, где наиболее заботливо проводится политработа в войсках и работа комиссаров, там нет расхлябанности в армии, там лучше ее строй и ее дух, там больше побед».
В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 191
– Орудия, с передков! К бою! – прокричал Азаров, перекрывая нарастающий гул приближающейся армии. Казалось, что град идет в степи – это звучал топот тысяч конских копыт.
Борис поддался тому легкому горячечному опьянению, которое охватывает людей в начале боя, когда не замечают времени, не чувствуют боли. Он помогал солдатам снимать орудия с передка, менять позиции, подносить снаряды. Поскольку он не был профессиональным артиллеристом, то мог служить только на подхвате.
Как всегда, артиллеристы во время стрельбы не видели самого боя, выполняя только команды старшего, поэтому Борис не знал, что происходит на равнине. Слышать он тоже ничего не мог, потому что совершенно оглох от грохота артиллерийских залпов. Наконец Азаров сделал отмашку – стрельбу временно прекратили. Борис отошел от орудия и поднялся на холм рядом с полковником, чтобы посмотреть на бой.
Он понял, почему Азаров прекратил обстрел: две огромные конные лавы мчались друг на друга, прицельно стрелять по махновцам с выбранной позиции было невозможно без опасности для своих.
К Борису постепенно вернулся слух, и он был поражен висевшим над равниной гулким страшным ревом, с которым мчались друг другу навстречу два огромных отряда. Дикий нечеловеческий рев тысяч людских глоток и топот тысяч конских копыт складывались в первобытную немыслимую симфонию. С таким же ревом мчались, должно быть, по этой равнине многотысячные татарские орды, а до них армии гуннов, скифов, да бог знает каких еще неведомых народов… Особенно махновский отряд вызывал ассоциации с древними ордами – более многочисленные, одетые кто во что горазд, на разномастных крестьянских лошадях, всадники батьки Махно казались каким-то неизвестным диким степным народом. Кавалерия добровольцев была куда авантажнее – она шла в атаку поэскадронно, с развернутыми знаменами и значками частей, хорошо вооруженная. Отдельным темным, суровым пятном в яркой картине регулярной кавалерии выделялась «волчья сотня» терских казаков Шкуро. Они единственные из всех мчались на врага молча, без обычных своих криков и устрашающего завывания – видно, чувствовали роковую серьезность приближающейся схватки. Впереди них плечистый знаменосец нес страшное их знамя – волчью шкуру на древке.
Две лавы неумолимо сближались, полоса зеленовато-рыжей степи между ними сужалась, сужалась… Борис смотрел на происходящее как зачарованный. Зрелище двух мчащихся навстречу друг другу конных орд поражало воображение. Все уже, уже рыже-зеленый перешеек между передовыми всадниками… Никто не сворачивал, обе лавы решительно мчались навстречу смерти. Так в битве при Аустерлице в 1805 году сшиблись в смертельной схватке французские кирасиры с русскими кавалергардами и конной гвардией. Никто не отступил, и оба отряда пали в том бою, кроме нескольких счастливцев, которых едва ли не по пальцам можно было пересчитать.
Так и сейчас – никто не свернул, оба отряда сшиблись, захлестнув последнюю узкую полоску степи. Дружный многоголосый рев атакующей конницы сменился мешаниной из отдельных выкриков, воплей боли или ненависти. Нельзя было рассмотреть подробностей этой безумной рубки, да и страшно было всматриваться.
Постепенно стало заметно, что пыльно-серая масса махновской конницы поддается. Яркие стройные эскадроны регулярной кавалерии теснили неумелых, хотя и многочисленных крестьян, сдвигали их с центра поля. Сбоку из-за холма вырвался резерв Говоркова – казачьи сотни кубанцев. Они должны были мощным фланговым ударом завершить наметившийся успех.
И тут Азаров ахнул. Борис посмотрел в направлении его взгляда и увидел, что не только Говорков вводит в бой резервы. Со стороны махновцев из-за чахлой осенней рощи выкатилось десятка два пароконных тачанок. Тачанки остановились сбоку от сражающихся конных частей и развернулись так, чтобы пулеметным огнем встретить приближающихся кубанцев.
– Быстро! Орудия к бою! – закричал Азаров. – Гранатой, прицел четырнадцать!
Борис кинулся к своему орудию. Солдаты бегали как угорелые, разворачивая пушки, поднося снаряды. Борис знал, что пулеметы не сразу будут готовы к бою – только человек, не нюхавший пороха, думает, что можно стрелять с тачанки прямо на ходу. Теперь успех дела зависел от того, успеют ли артиллеристы Азарова накрыть махновских пулеметчиков или те перестреляют казачий резерв Говоркова.
– Залп! – крикнул Азаров. И тут же: – Прицел тринадцать! Гранатой!
«Значит перелет», – подумал Борис, поднося следующий снаряд.
– Залп! Заряжай! Залп!
Судя по тому, что в сумасшедшую музыку боя не вплетался стрекот пулеметов, гранаты достигли своей цели.
И вдруг Борис, подняв глаза, увидел, что прямо на расположение батареи скачет небольшой конный отряд махновцев – может быть, человек тридцать – сорок.
– Господин полковник! – истошно закричал Борис.
Азаров, не сводивший глаз с поля боя, повернулся и увидел скачущих на батарею махновцев. Он стоял прямо на пути отряда. Не дрогнув и не пытаясь бежать, полковник повернулся лицом к батарее и закричал высоким, полным ледяного бешенства голосом:
– Батарея, прямой наводкой! Картечью!
Он не успел крикнуть последнее слово команды, потому что махновцы налетели на него и ближайший всадник страшным косым ударом шашки рассек голову полковника. Азаров, долю секунды еще стоявший на ногах, взмахнул рукой с зажатой в ней фуражкой, будто, мертвый уже, скомандовал: «Огонь!»
Борис огляделся и увидел, что солдаты исчезли с батареи, как будто их ветром сдуло. Он понял, что остался один на один с вражеской конницей. Борис встал к орудию за наводчика и, не зная, что полагается делать, открыл затвор орудия и, вертя рукоятку, опускал ствол до тех пор, пока не увидел атакующих через просвет ствола. Он знал, что картечь летит конусом и промахнуться будет трудно. Борис взял боевой шнур и выстрелил. Орудие полыхнуло огнем. Выглянув из-за щита, Борис увидел, что от всего атаковавшего батарею отряда остался один всадник, несущийся прямо на него с совершенно безумными глазами и высоко поднятой тяжелой шашкой. Торопливо вытащив из кобуры револьвер, Борис начал стрелять в махновца. Он посылал пулю за пулей, казалось, без всякого результата. Всадник несся на него неудержимо, как судьба. Выпустив последний патрон, Борис отбросил ставший бесполезным револьвер. Убегать было поздно. Он поднял глаза на махновца и увидел, что тот мертв уже и безумные бешеные глаза его подергиваются смертной тоскливой пленкой. Мохнатая крестьянская лошаденка, нависнув над Борисом, казалась огромной, как конь Медного всадника. Она обрушилась на Бориса вместе со своим мертвым седоком…
И настала глухая, бесконечная тьма.
– Ваше благородие, отзовись!
Что это за голос, удивительно знакомый, пробивается сквозь глухую тьму? Что за голос пытается добраться до Бориса? Кто этот человек, протянувший свой голос в темноте и беспамятстве небытия, как протягивают руку утопающему?
Борис узнал Саенко – и пришел в себя.
– Ваше благородие, рано помирать! Не все дела еще переделаны! Не могу я к Аркадию Петровичу без тебя воротиться – осерчает он очень!
Мокрая тряпка прикоснулась к лицу Бориса.
Вместе с сознанием проснулась боль – гудящая, пульсирующая, мучительная. В голове грохотало, будто копыта махновских коней били в несчастный череп Бориса…
Махновцы. Бой. Борис вспомнил все предшествовавшее беспамятству. Он вспомнил атаку конницы на батарею… гибель Азарова…
– Где я?.. – проговорил он хриплым слабым голосом. – Что со мной? Я ранен? Где наши?
– Ну, ожил, ваше благородие, и славно. Ты молодой, быстро оклемаешься. Не ранен ты. Просто на тебя конный упал и, видно, голову зашиб. А я тебя искал-искал, еле нашел. Наши-то вперед ушли, махновцев догонять.
– Значит, мы победили?
– Победили, победили… Тут ведь как – их победили, а назавтра они опять целехоньки… По хатам попрячутся, а батька свистнет – конька из плуга выпрягут, оседлают – и снова в банду…
