– Отправка товара произойдет сегодня. Партия большая, понадобятся все ваши работники. Пусть немедленно отправляются в контору и ждут там. Пусть захватят инструменты, полный набор. И еще будут нужны сани. Быстрые и легкие.
– Я все поняла. Сейчас же распоряжусь. – Голос Иглы взволнованно дрогнул. – Господин Сивере, я вас очень прошу… Нельзя ли и мне принять участие? Я буду вам полезна.
Грин молчал, недовольно глядя в окно. Нужно было отказать так, чтобы не обидеть.
– Считаю лишним, – наконец сказал он. – Людей вполне достаточно, а вы принесете больше пользы, если…
Он не договорил, потому что в этот миг две обнаженные, горячие руки мягко обняли его сзади за шею. Одна, расстегнув пуговицу, скользнула под рубашку, другая погладила по щеке. Шею сзади щекотнуло теплое дыхание, а потом обожгло прикосновение нежных губ.
– Не слышу, – пропищал в ухо тонкий голос. – Господин Сивере, я вас перестала слышать!
Забравшаяся под рубашку рука стала вытворять такое, что у Грина перехватило дыхание.
– … Если будете на телефоне, – еле выдавил он.
– Но я же просила! Я же говорила, что обладаю всеми необходимыми навыками! – не унималась трубка.
А в другое ухо низкий, грудной голос напевал:
– Гриночка, милый, ну же…
– Вы… выполняйте что велено, – пробормотал Грин в трубку и дал отбой.
Обернулся. Увидел розовое, сияющее, горячее, отчего в прочной стальной оболочке образовалась трещинка. Трещинка быстро поползла, расширилась, и из нее хлынуло давно забытое и упрятанное, парализуя разум и волю.
* * *
Инструктаж начался в половине третьего.
На квартире у присяжного поверенного, который вел сейчас в Варшаве громкое дело о гусаре, застрелившем от несчастной любви ветреную актрису, собралась большая компания: одиннадцать мужчин и одна женщина. Говорил один, остальные слушали – так внимательно, что выступавшему позавидовал бы сам профессор Ключевский.
Слушатели, расставив стулья полукругом, сидели вдоль трех стен адвокатского кабинета, а на четвертой стене висел приколотый булавками лист плотной бумаги, по которому инструктор чертил углем квадраты, кружки и стрелки.
Грин уже был посвящен в план акции – Козырь рассказал по дороге из гостиницы, поэтому смотрел не столько на схему, сколько на слушателей. Диспозиция была толковая, простая, но сработает ли, целиком зависело от исполнителей, большинство из которых в эксах никогда не участвовали и свиста пуль не слышали.
Положиться можно было на Емелю, Рахмета и самого Козыря. Снегирь будет стараться, но зелен и пороха не нюхал. Что представляют собой шестеро парней из московского боевого отряда, и вовсе неизвестно.
Гвоздя, рабочего с Гужоновского завода, и Марата, студента-медика, Грин видел в чайной на Маросейке. Там они проявили себя только тем, что от усердия и недостатка опыта слишком пялились на Рахмета и этим себя выдали. Остальные четверо – Арсений, Бобер, Шварц и Нобель (последние двое, студенты-химики, взяли клички в честь изобретателей пороха и динамита) – выглядели совсем мальчиками. А иметь дело придется с бывалыми стражниками. Как бы они не перестреляли всю эту прогимназию.
В углу, старательно сдвинув брови, сидела Жюли, которой здесь делать было совершенно нечего. Глядя на нее, Грин почувствовал, что краснеет, а такого с ним не случалось уже лет десять. Усилием воли он загнал обжигающие воспоминания о сегодняшнем событии поглубже для последующего анализа. Самоуважению и прочности защитной оболочки нанесен значительный ущерб, но ее наверняка можно восстановить. Надо только придумать как. Не сейчас. Позже.
Он взглянул на Козыря – не виновато, а оценивающе. Как повел бы себя специалист, если бы узнал? Ясно, что акция была бы сорвана, так как с точки зрения уголовной морали Козырю нанесено смертельное оскорбление. Вот в чем главная опасность, сказал себе Грин, но, еще раз посмотрев на Жюли, вдруг усомнился: в этом ли? Главная опасность, конечно же, заключалась в ней.
Она легко сломала стальную волю и железную дисциплину. Она была самое жизнь, которая, как известно, сильнее любых правил и догм. Трава прорастает через асфальт, вода пробивает скалы, женщина размягчит самое твердое сердце. Особенно такая женщина.
Пускать Жюли в революцию было ошибкой. Радостные, розовые, сулящие счастливое забвенье подруги – не для крестоносцев революции. Им по пути с серо-стальными амазонками. Такими, как Игла.
Вот кто должен был бы сидеть здесь, а не Жюли, только отвлекающая мужчин от дела своим пестрым оперением. Но обиженная Игла привела людей на квартиру и ушла, не дождавшись Грина. Снова он виноват – плохо поговорил с ней по телефону.
– Ну, что лбы в гармошку собрали? – усмехнулся Козырь, вытирая запачканные руки о черные, дорогой английской шерсти брюки. – Не пузырься, революция. Налет – дело фартовое, он кислых не любит. Весело надо, на кураже. А кто свинцовую дулю скушает, стало быть, судьба такая. Молодому помирать слаще пряника. Это старому да хворому страшно, а нашему брату все равно что стакан спирта в морозный день укушать – обожжет, да отпустит. Вам, бакланам, и делать-то особо нечего, всё главное мы с Грином обштопаем. А потом так, – обратился он уже непосредственно к Грину. – Бросаем слам в саночки и гоним до постоялого двора „Индия“, где нас будет Жюльетта поджидать. Место базарное, торговое, мешками там никого не удивишь. Пока я лошадь гоню, надо поверх казенных сургучей обычную мешковину натянуть, и ни в жизнь никто не скумекает, что у нас там не лаврушка, а шестьсот кальмотов. Как в номере засядем – дележ. Согласно уговору: два мне, четыре вам. И адью, до нескорого свидания. С такого слама Козырь долго гулять будет. – Он подмигнул Жюли. – В Варшаву поедем, оттуда в Париж, а из Парижа куда захочешь.
Жюли нежно, ласково улыбнулась ему и точно так же улыбнулась Грину. Поразительно, но в ее взгляде Грин не прочел и тени виноватости или смятения.
– Расходитесь, – сказал он и поднялся. – Сначала Козырь и Жюли. Потом Гвоздь и Марат. Потом Шварц, Бобер и Нобель.
Провожая в прихожей, давал последние наставления. Старался говорить ясно, не проглатывая слов:
– Бревно сбросить без десяти, не позже, но и не раньше. А то дворники могут откатить… Стрелять, не высовываясь из укрытия. Выставил руку и пали. Важно не подстрелить их, а оглушить и делом занять… Главное, чтоб из вас никто под пулю не попал. Раненых уносить некогда будет. И оставлять нельзя. Кто ранен и не может идти – стреляться. Слушайтесь Рахмета и Емелю.
Когда ушли трое последних, Грин запер дверь и хотел вернуться в кабинет, но вдруг заметил, что из кармана его черного пальто, висевшего на вешалке, высовывается белый уголок. Что это – понял сразу.
Застыл на месте, приказал сердцу не сбиваться с ритма. Достал листок, поднес к самым глазам (в прихожей было темновато), прочел.
Город закупорен жандармами. Вам нельзя показываться на вокзалах и заставах. Блокадой города командует полковник Сверчинский. Сегодня ночью он будет находиться на Николаевском вокзале в комнате дежурного смотрителя. Попробуйте этим воспользоваться – нанесите отвлекающий удар.
И самое важное. Берегитесь Рахмета. Он – предатель.
ТГ
Мельком отметив, что записка напечатана не на „ундервуде“, как прежде, а на „ремингтоне“, Грин потер рукой лоб, чтобы мозг работал быстрей.
– Грин, ты чего там застрял? – раздался голос Емели. – Иди сюда!
– Сейчас! – отозвался он. – Только в уборную.
В ватер-клозете прислонился к мраморной стене, стал отсчитывать пункты для размышления, начиная от менее существенного.
Откуда взялось письмо? Когда? На вокзал Грин ездил не в черном пальто, а в рахметовой бекеше – на всякий случай брал с собой бомбу, а в бекеше удобные карманы. Пальто весь день провисело на вешалке. Значит, круг сжимается. Всех, кто сейчас в Петербурге, можно исключить. Москвичей тоже. Если, конечно, ТГ – это один человек, а не двое или несколько. Может быть, „Г“ – тоже значит „группа“? Террористическая группа? Бессмыслица. Ладно, об этом потом.
Сверчинский. Если бы не экс – отличная идея. Казнить крупного жандармского чина, а заодно проредить заслон. Отвлекающий удар – это правильно. Тут ведь что важно – не самим из Москвы ноги унести, а деньги переправить. Время не терпит. Хватит ли только сил на две акции? Это станет понятно после экса.
И только теперь дошла очередь до самого трудного, что в записке было подчеркнуто синим карандашом.
Рахмет – предатель? Возможно ли это?
Да, ответил себе Грин. Возможно.
Тогда становится понятен вызов и торжество в рахметовом взгляде. Он не сломлен жандармами, он разыгрывает новую роль. Мефистофеля, Ваньки Каина или кем там он себя воображает.
