– Ничего не разъяснилось! – выкрикнул я и даже сам был ошарашен гулким эхом от собственного громкого голоса под высокими сводами потолка. – Ничего, – повторил я уже потише. – Клянусь, что я не спал вовсе, и не сон это все! Вы точно были не в том месте, – сказал я с упреком.
Маруто терпеливо вздохнул.
– Что ж, если хотите, поедем туда вместе. Вы убедитесь, что я вас не обманываю, что выполнил ваше поручение честно.
– Да не так все! – крикнул я чуть не плача и выбросил на стол из кармана свои часы.
– Что это? – спросил Маруто, подавшись к часам. – Ваш хронометр?
– Да! – так же, плачущим голосом, подтвердил я. – Мои часы, найденные в вещах задержанного! Как они у него оказались? И когда, по-вашему, у меня пропали, раз я, по-вашему, все во сне увидел и не был ни в каких номерах? А?!
Увидев, как дрогнули уголки рта Маруто от еле сдерживаемой улыбки, я едва не впал в бешенство: поручив товарищу такое важное для меня дело, я не добился никакого результата, и что же мне теперь делать? А он теперь просто насмехается надо мной. Может быть, он и не ездил никуда, отмахнувшись от того, что для меня составляло жизненную важность?
– Признайтесь лучше вы, Маруто, – сказал я, не в силах скрыть появившуюся в голосе враждебность. – Признайтесь, что не ездили в номера, но к чему этот спектакль?
Людвиг бросил на меня дикий взгляд и тут же отвел глаза. По-моему, я кажусь ему сумасшедшим, обреченно подумал я.
– Алексей, – сказал мой товарищ после долгого молчания рассудочным голосом, – Алексей, постарайтесь глянуть на происшедшее трезво. Зря вы на меня обижаетесь, чем хотите поклянусь, что был в номерах. Только неправ я, что вы спали, и что вам все привиделось. Простите.
Он нашел верный тон и верные слова; заметив, что я смягчаюсь, и нечеловеческое напряжение постепенно отпускает меня, он продолжал так же спокойно и участливо:
– Давайте допустим, что правы оба: и вы, и я. Вы были в номерах, видели тело на полу... И я был в номерах, и узнал, что никакого тела там не находили. Что вы, как следователь, могли бы подумать, узнав такое?
– Что тело убрал кто-то, – с трудом выговорил я.
– Ну конечно!
– Но зачем, бог ты мой?! Зачем все это? – вырвался у меня отчаянный стон, и Маруто потрепал меня по руке, успокаивая.
– Ну, ну же! Алексей, возьмите себя в руки! Давайте рассуждать, как рассуждали бы мы, дове-дись нам расследовать такое дело...
«Тебе хорошо рассуждать, – неожиданно зло подумал я, – а как тут будешь рассуждать, если видел труп собственными глазами, да еще кто-то злоумышленный все строит так, чтоб меня обвинить в убийстве... У кого достанет хладнокровия рассуждать?...» Но вслух я этого не сказал, понимая, что злоба моя неуместна, так как Людвиг Маруто-Сокольский оказался замешан в это по моей просьбе, и, не бросив меня после того, что узнал, и еще даже пытаясь разобраться в положении, рискуя при этом собственной репутацией, оказывает мне огромную услугу. Услугу, о которой не решаются попросить гораздо более близкого и преданного друга. Ну же, укорил я себя мысленно, хватит распускаться и хныкать, Людвиг прав. Надо думать и рассуждать, попытаться понять ход мыслей злодеев и помешать им, вывести на чистую воду.
Маруто внимательными глазами следил за изменениями моего лица; я не сомневался, что все мои раздумья красноречиво написаны у меня на физиономии, мне многие говорили, что я – открытая книга, да еще и краснею некстати, так что мои сердечные переживания сразу становятся достоянием окружающих.
Собрав себя в кулак, я вкратце рассказал Людвигу о задержании бывшего кухонного мужика Ре-денов, о находке мною собственных часов в изъятых у него вещах – а значит, о причастности его к заговору против меня. Голос мой предательски дрогнул, когда я в своем рассказе дошел до того, как я опозорился при допросе, из-за чего пришлось сдать фигуранта в руки полицейских агентов и положиться на их умение. Но я же тогда не знал, что их умелый допрос вполне может привести к ужасающим для меня последствиям.
– Что делать, Маруто? – безнадежно спросил я.
Людвиг задумался. Лицо его, обычно добродушное, помрачнело и стало жестким, мне показалось даже на миг, что от него пахнуло леденящим холодом, и в кабинете понизилась температура. Померещилось даже, что холод этот шел исключительно в моем направлении, что Маруто с трудом сдерживает неприязнь по отношению ко мне. Что ж, признал я про себя с смирением, он имеет на это основания. Неизвестно еще, как ему аукнется такое участие в моей судьбе.
Я уже боялся сам принимать какие-то решения; мне оставалось только ждать. Маруто с серьезным видом встал, подошел к окну и, перегнувшись через широкий подоконник, посмотрел вниз. Затем подергал тяжелый латунный шпингалет, удерживавший раму, убедился в том, что он плавно ходит в гнезде, и повернулся ко мне.
– Знаете что, Алексей: заберите сюда этого Фомина.
– То есть как? – удивился я. – Как забрать? Его же допрашивают...
– Вот именно, – Маруто говорил отрывисто и вообще преобразился, я таким его никогда ранее не видел. Всегда считал его немного тюфяком. А он, оказывается, прирожденный лидер, скрытый Наполеон. – Надеюсь, что допрос еще не увенчался успехом.
– То есть? – переспросил я, не веря своим ушам. Маруто с досадой обернулся ко мне.
– Ах, Алексей, неужели вы не понимаете, что медлить нельзя! Бегите туда, где идет допрос! Вам надо выцарапать этого мужика, пока он не сообщил роковые для вас сведения! Заберите его сюда, ну же!
Не вполне еще понимая, что мы с Маруто будем делать с Гурием Фоминым, я тем не менее послушно повернулся и отправился за своим подследственным.
В коридоре никого не было. Я напряг память, пытаясь определить, в какую из комнат повели задержанного, когда мы с Барковым стояли в коридоре, и выбрал по наитию самую дальнюю, по правой стороне. Подойдя к двери, я помедлил, но, собравшись с силами, громко постучал.
Тут же дверь открылась, чуть было не ушибив меня. Из комнаты выглянул один из уже знакомых мне полицейских агентов; рукава у него были засучены, и вид он имел разгоряченный. Увидев меня на пороге, он, ничего не говоря, встал, заслоняя мне обзор того, что происходило в комнате. Я тоже молчал. Наконец полицейский с неудовольствием прервал паузу.
– Что-то желаете, господин следователь? – спросил он, тяжело дыша.
Я кивнул.
– Желаю забрать подследственного. Весьма удивленный взгляд был мне ответом.
– Я все обдумал, и желаю сам произвести допрос. Из-за спины моего визави подошел его сослуживец и тоже встал передо мною.
– Обождите еще немного, господин следователь, – этот полицейский агент тоже с трудом переводил дух. Видно, получение показаний от задержанного находилось в полном разгаре. Нет, такие методы не по мне; прав Маруто, надо забирать Фомина и производить с ним процессуальные действия, не нарушая закона.
– Прошу вас не обсуждать мои указания, – сухо сказал я. – Немедленно приведите задержанного в прежний кабинет, ко мне.
И отдавая себе отчет в том, что у меня душевных сил не хватит настоять на своем, если они будут возражать, я повернулся и пошел в оставленный кабинет, всем своим существом надеясь, что полицейские исполнят приказание. Удаляясь, я прямо физически ощущал своей спиной тяжелые взгляды недоумевающих агентов.
Ожидавший у окна в кабинете Маруто с нетерпением подался ко мне:
– Ну что? Исполнят ваше приказание? Ведут его?
Я кивнул в ответ, соображая, что же такое задумал Людвиг. Он что, собирается сам допросить Фомина и узнать, кто и что замышляет против меня? В любом случае надо понимать, что Гурий Фомин – крепкий орешек, и так просто не поддастся. Хотя, возможно, Маруто более удачливый и профессиональный следователь, чем я, и ему эта задача по силам. От этой мысли я расстроился еще больше, хотя и так уже мое душевное состояние сравнимо сейчас было разве что с разбитой вдребезги, до мелких крошек, до стеклянных брызг, посудой.
Маруто же, собранный, сосредоточенный, сжимавший зубы и хмурившийся, как подросток, являл собой полную мне противоположность.
Открылась дверь, и прежний рослый конвоир ввел Гурия Фомина. Подведя его к столу, он снял с задержанного наручные кандалы, окинул нас хмурым взглядом и, ни слова не сказав, покинул кабинет, нимало не заботясь о том, чтобы закрыть дверь тихо, как того требуют правила приличия.
Оставшись в кабинете, Фомин потирал освобожденные от наручников запястья. Я заметил, что прореха на пройме его рубахи стала шире, обнажив не только плечо, но и бок – из-под помятой шелковой ткани показывалось крупное родимое пятно, и лицо налилось кровью. Это, несомненно, были следы пристрастного допроса, что учинили ему полицейские агенты, не стесненные законом. Пот тек струйками по его широкому лбу, но Гурий не вытирал его.
В тот же миг, что за конвоиром закрылась дверь, и мы остались одни, Маруто рванулся к окну, выдернул из гнезда шпингалет, распахнул створки, после чего отпрыгнул назад, к Фомину, по пути умышленно разлив чернильницу, и с силой толкнул Гурия в спину по направлению к окну, да так, что тот с трудом удержался на ногах.
