Как ни странно, то ли от непроходящего беспокойства, то ли от радости встречи с дорогими ему товарищами, но алкоголь в этот раз не действовал на Гулидова. Под утро он уложил последнего из подающих признаки жизни друзей – Бороду – на диван, на котором мирно похрапывали другие одноклассники, и вышел на улицу.
Только-только забрезжил рассвет. Крепкий тридцатиградусный морозец постарался выбить из его организма остатки сорокаградусного возлияния. Тщетно. Гулидова немного пошатывало, в животе неприятно урчало. Он поскользнулся и уткнулся лицом в сугроб.
– Вставайте, дяденька! Вставайте, а то замёрзнете! – детский голос призывал его подняться.
Гулидов собрал остатки сил в кулак и перевернулся на спину. Небо над головой было затянуто облаками. Сплошная молочная пелена. Ни единого просвета. Мальчик, укутанный в серую собачью шаль, снова потянул его за рукав. Мужчина загрёб в ладонь немного кусачего снега и растёр им лицо.
– Ты чей будешь? – спросил Гулидов, оглядывая пацана.
– Тутошный я. Лёха, тёти Альбины сын. Слыхал?
– Нет. Чего в такую рань во дворе?
– В школу отправили, а я математику не сделал. Боязно идти.
– Дорогу на… кладбище знаешь? Мне деда надо проведать. Улетаю сегодня. Давай вместе сходим, а то мне одному боязно.
– Взрослый, а на кладбище один боишься идти. Тоже мне…
– Вдвоём сподручней будет.
– Ну, пошли, коль не шутишь, – решился отважный мальчик.
По улице Маяковского они дошли до кинотеатра «Арктика», поднялись в гору. Дальше дорога уходила в сторону Зелёного мыса. Мимо проезжали первые рейсовые автобусы с обледеневшими стёклами, грузовики обдавали их выхлопными газами отработанного дизельного топлива. Мальчишка попался молчаливый, всю дорогу только сопел и по-взрослому слегка кряхтел, с вопросами не приставал.
Пробираться между могил было тяжело, местами снег доходил выше колен. Но пацан не отставал и не хныкал – вот что значит дворовая закалка! С большим трудом Гулидов нашёл могилу деда. Надмогильный памятник совсем обветшал: листы фанеры повело, краска облупилась, красная звезда на верхушке поблёкла. Снега здесь намело столько, что открывать калитку было бесполезно. Гулидов перегнулся через просевшую оградку и счистил снег с памятной таблички, на которой какой-то умелец выбил такие слова:
Он жизнь любил, любил людей, природу
И беззаветно сорок лет служил.
Он отдал дань советскому народу
И верным сыном родины почил.
– Он хорошим дедом был? – спросил мальчик.
– Самым замечательным! Правда, я его совсем не помню, так, одни обрывки…
– А у меня нет ни отца, ни деда, – пожаловался мальчик.
«Спасибо тебе, дед, за науку, за жизнь, дарованную твоим детям, внукам! Спасибо за список. Я нашёл его за рамкой портрета Сталина. Ты мне здорово помог. Спи спокойно, я не подведу тебя…» – прошептал Гулидов. Он ещё раз для чего-то потёр табличку на памятнике, смахнул навернувшуюся слезу, трижды перекрестился и заспешил обратно. Надо было бежать в аэропорт, регистрация на рейс, наверное, уже началась.
По проторённой в сугробах тропинке они быстро выбрались на дорогу. Кладбище стояло на возвышенности, с которой открывался чудный вид на просторы Колымы, ближайшие сопки, покрытые снегом.
– Смотри, смотри! Что это там происходит? – закричал мальчик, указывая куда-то вдаль.
– Что там такого может быть? Обычная рефракция света в атмосфере, наверное? Я ничего не вижу!
– Гора исчезла! О, и ещё одна! Тундра зелёная стала, как летом! А там, а там! Там океан впереди! Смотри, какие волны большие! И корабль, корабль уплывает! – мальчишка прыгал от радости.
– Какой зимой корабль? Ледоход здесь только в самом конце мая начнётся! – Гулидов протёр запотевшие стёкла в очках и, о Боже, понял, о чём говорит мальчик.
Небо на горизонте очистилось от облаков, воздух стал разряженным, словно прозрачным. Окружившие посёлок сопки медленно таяли в лёгкой синеве, создавая иллюзорный эффект безбрежной морской глади. Создавалось впечатление, что в окрестностях поселился волшебник, который решил стать художником. Он сегодня надумал поработать над этюдом: готовил основу для картины, смахивал с холста нанесённые ранее, но не понравившиеся с утра объекты. Один взмах магической кисточкой – исчез берег, другой взмах – поселковая котельная, дымящая в две трубы, ещё взмах – сопки, заслоняющие горизонт. На какое-то время голубая картинка замерла – художник раздумывал, что бы такого примечательного изобразить на высвободившемся месте. Но он был не простым пейзажистом, а настоящим творцом. Поэтому на огромном холсте один за другим стали появляться стада оленей, бегущих к краю моря, тундра, утопающая в фиолетовых подснежниках, чёрные блюдца озёр с кипящей в них рыбой. Извилистые протоки, словно слаломные трассы, выписывали между водоёмами замысловатые повороты, закладывали крутые виражи, образуя ажурный рисунок, придавая полотну гармоничную законченность.
О, Боже! Так это же карта! Небесный художник рисует карту! Не узнать очертания оконечностей двух материков – Чукотки и Аляски – было невозможно. А вот появился и мост между ними! Туда устремились скопившиеся на берегу стада животных, потом поспешили и люди в охотничьих кухлянках, вооружённые луками и копьями. Огромная разноцветная радуга мерцающими огнями и переливами нависла над фантастическим мостом. Она чуть задержалась на самой конструкции, придав ей большую сказочность и нереальность, но огненные всполохи заслонили собой людей и животных, которые к тому моменту исчезли за горизонтом.
Корабля, о котором кричал мальчик, Гулидов не успел разглядеть. Волшебная картинка исчезла. Небесный художник, по-видимому, нашёл себе другое развлечение.
– Работают, до сих пор работают! – проронил Гулидов.
– Кто работает? – мальчишка был ошеломлён увиденными чудесами и явно не хотел признавать рукотворность наблюдаемого явления.
– Соседи наши через Берингов пролив работают. Пошли скорее, – не стал углубляться в существо дела Гулидов.
Настала пора прощаться. Он обшарил свои карманы в поисках чего-то ценного. Но, как назло, ценнее пробки от коньяка с выдавленными на ней буквами КВЗ от вчерашнего застолья в них ничего не оказалось. Снял с руки швейцарские часы Frederique Constant и вручил мальчишке.
11 Таинственная сапропель20
– Сраный алмазный король! – с этими словами грузное тело Рвачёва плюхнулось на заднее сиденье «мерса». – Хрен ему, а не отсрочка, бля!
Банкир бросил рядом с собой позолоченный Vertu.
– Домой! – скомандовал банкир водителю.
Зная крутой нрав «золотого унитаза» – так за глаза называл Пентюхов своего работодателя, – немецкие лошадки резво рванули с места. Вырулили на Новую Ригу. За окном мелькали высоченные гранитные заборы, за ними – черепичные крыши домов обитателей замков, принадлежащих радетелям и защитникам национальных интересов. «Пора», – решил Пентюхов.
– Что за незадача приключилась, Викентий Ларионович? – осторожно поинтересовался он у «унитаза».
– На дорогу смотри! – сердито буркнуло в ответ.
«Самый лучший день приходил вчера…» – рингтон второго мобильника голосом Лепса сообщил телу о звонке президента банка. «Приеду – прибью Стеллку! Надо же установить этот музон на вызов Самого», – решил подчинённый этого самого Самого.
– Аркадий Семёнович! Очень-очень рад услышать вас именно в этот час, когда… – начал было по привычке с придыханием банкир, но в мгновение осёкся: – Э… а-а, да я… и как… так точно… и я… да-да… а-а… да, конечно! Будет исполнено, Аркадий… Семёнович! – Последнюю фразу, по-видимому, мог расслышать только ненавистный ему Лепс, зарывшийся где-то в глубине телефонного аппарата.
– Грёбаный Нипорукин! – снова выругался «унитаз». – Брать три с лишним лимона гринов на баб не влом, а отдавать я должен?! Бля, сука! Видел же я его с курчавой тёлкой на ювелирной выставке в «Манеже». Колечко, видите ли, та примеряла. Да не какое-то доморощенное, а от Grizogono! С огромным брюликом! Надо было тогда ещё ему эти караты в нос засунуть, а не лыбиться и не раскланиваться в ответ! Бля! Всё норовит с проекта соскочить, перестраховывается. Или забздел? Ну, я ему, бля, устрою небо не в алмазах, а в клеточку…
– Кто-кто? Нипорукин? – откликнулся на гневную тираду шефа Пентюхов.
– Да, он, сука, бывший президент компании «АТОКА»! Пальцы веером перед нами метал, дружбой с самим Кудиновым прикрывался, сволочь! Теперь грины отдавать отказывается, гарантии, мол, ему Sobirunbank давал. Да только в кризис накрылась их контора! А «Ваш банк» причём? Смылся, гад! Где его теперь сыщешь?
– Водителя его знаю, – вдруг заявил Пентюхов.
– Так-так… Интересно! Говори! – Унитаз подался вперёд, упёршись грузным торсом в уютной кошарелевской рубашке в сиденье водилы.
