Лорд Джон заменил пиво «Кингз-Линн» двумя бутылками «Нюи Сен-Жорж». Хорошее бургундское, заверил он Пауэрскорта, есть мощный стимулятор мыслительных процессов.
— Джонни… — Пауэрскорт оторвался от своих венецианских грез, погадав напоследок, так же ли трудно было иметь дело с нотаблями, шествующими вокруг площади Святого Марка, как с членами королевской семьи Британии. — Пора подвести кое-какие итоги.
— Я тоже размышлял об этом убийстве, Фрэнсис. Сдается мне, оттолкнуться нам пока особенно не от чего. Эти старые зануды хотя бы позволили тебе поговорить с членами семьи о том, что происходило в ночь убийства?
— Там было много старых зануд, Джонни. Но, полагаю, старый зануда, которого ты имеешь в виду, это сэр Уильям Сутер, распорядитель Сандринхема.
Пауэрскорт с горечью вспомнил просьбы, с которыми он обратился к личному секретарю. Если предполагается, что он будет проводить расследование, так надо же позволить ему задать хотя бы несколько вопросов. Хотят они, чтобы он раскрыл это страшное преступление, или не хотят? Они хоть представляют себе, насколько трудной становится его задача в отсутствие сведений, на которые он мог бы опереться?
Все было пустой тратой времени. Сэр Уильям заверил его, что никто в доме не слышал ничего необычного и что Пауэрскорту нет решительно никакой нужды обременять себя расспросами, — они никуда его не приведут и лишь расстроят попусту семью, которой и так-то приходится нелегко.
— Думаешь, им есть что скрывать? Что они, возможно, пытаются защитить кого-то из своих? И потому не желают ничего говорить? — лорд Джонни уже завершил возню с пробочником и теперь вглядывался в бокал, наполнившийся густо-рубиновым «Нюи Сен-Жорж».
— Вероятно. Очень вероятно. Не думаю, однако, что исходить нам следует именно из этого. Давай-ка, Джонни, вернемся к самому началу. Кто мог испытывать желание убить принца Эдди, герцога Кларенсского и Авондэйлского?
— Ладно, ладно, давай поразмыслим о мотивах, — Фицджеральд отхлебнул вина, дабы оживить мыслительный процесс. — Предположим, что ты — правительство. Не один из министров, а правительство в целом. Существует Виктория, замуровавшаяся в Виндзоре, или Осборне, или Балморале[36], или где-нибудь еще, вечно одетая в черное — в знак траура по принцу Альберту и Джону Брауну[37]. Долго ей не протянуть. И тогда на троне окажется Эдуард. Король Толстопуз, собственной персоной.
Уж не обладает ли бургундское властью обращать тех, кто поглощает его, в республиканцев, утверждая трехцветный флаг не силой оружия, но с помощью пыльных бутылок «Премье Крю»?[38]
— Он ведь станет Эдуардом VII, не правда ли? — продолжал лорд Джонни. — Думаю, с ним они так или иначе сладят. Правительство, то есть. Напридумывают кучу всяких церемоний, чтобы он мог то и дело переодеваться. Но посмотри, кого они получат на троне после него. Безразличного, ко всему придурковатого гомосексуалиста. Хотел бы ты, будучи премьером или министром иностранных дел, сражаться за Британию, во главе которой стоит подобный гаер? Так почему бы не избавиться от него уже сейчас? Как тебе такая идея? — Джонни Фицджеральд выглядел чрезвычайно довольным собой, как если бы ему удалось с первой же подачи выбить бэтсмена, послав мяч в калитку.
— Возможно, так они и сделали, Джонни. Мысль отнюдь не дурная. Кто-то из конюших, подкупленный одной из секретных служб, о которых говорил Шепстоун, направляется в Сандринхем, чтобы спасти страну. Думаю, это вполне возможно. Но, правда, существует одно обстоятельство, заставляющее меня усомниться в правоте подобного объяснения.
— Что такое, Фрэнсис, уж не хочешь ли ты сказать, что правительство страдает обострениями нравственного чувства?
— Разумеется, нет, — усмехнулся Пауэрскорт. — Шкала времени — вот что внушает мне сомнения. Я думаю, что разные люди используют разные шкалы времени. Если ты человек королевской крови, говорил мне Роузбери, шкала времени у тебя очень длинная, длиннее даже, чем у аристократии. Ты думаешь о выживании твоего дома, о том, чьи головы будет раз за разом украшать корона — и думаешь на двадцать, на пятьдесят лет вперед.
Если же ты — правительство, шкала времени у тебя очень короткая. Дальше следующих выборов ты просто не заглядываешь. Пока Эдди не занял трон, серьезных неприятностей от него ждать не приходится, а это когда еще будет, намного позже того дня, в который страна очередной раз отправится к избирательным урнам. Вот почему утверждение, что случившееся — дело рук правительства, кажется мне малоправдоподобным. Хотя и не совсем уж невероятным.
— Ладно, будем считать, что на скачках, посвященных памяти принца Эдди, правительство попало в аутсайдеры — ставки один к двадцати, — лорд Джонни сложил пальцы крышей и тщательно оглядел их. — В таком случае пора заняться делами семейными, — радостно объявил он. — Счастливыми семьями. Королевскими семьями. Жизнью в семье. И смертью в семье. Кто из родных мог захотеть избавиться от него? Давай начнем с Виктории. — Лорд Джонни поднял крышу, сложенную им из пальцев, над головой, изобразив корону. — Ты — Королева. Императрица, первая в Британии с римских времен. Ты Виктория, твоим именем названы водопады, целая пустыня в Австралии, железнодорожные станции. И ты хочешь, чтобы семья твоя навсегда осталась на троне. Наш давний друг Эдуард, король Толстопуз, вызывает у тебя, как претендент на трон, большие сомнения. Однако они и в сравнение не идут с теми, которые внушает тебе его старший сын.
Подумай о них, Фрэнсис. Викторию всю жизнь преследуют воспоминания о ее нечестивых дядьях, о дяде Кларенсе — обрати внимание на имя, друг мой, — наплодившем десяток незаконнорожденных детей, о жутком старом повесе, дяде Камберленде. А был еще дядя-король, дядя Георг IV, с его любовницами и дебошами в Брайтонском павильоне[39] и в каких угодно местах. Теперь же у тебя имеется внук, внук Кларенс, похоже, соединивший в себе все их пороки, добавив к ним еще один, собственный.
Что тебе делать? Скрепя сердце, ты роняешь слово, очень негромкое, о том, что без него семье было бы жить куда легче, а услышав о его кончине, радостно облачаешься в глубокий траур.
— Тебе следовало податься в прокуратуры, Джонни. Хорошо, версию обвинения, выдвинутого против Ее Величества, мы выслушали. А как насчет того, чтобы предъявить обвинения отцу потерпевшего?
Лорд Джонни вылил из первой бутылки остатки вина и поднял бокал, держа его против света.
— Принца Уэльского? Думаю, тут все еще проще. Помнишь шантаж, с которого началась вся история? Предположим, что шантажист угрожал разоблачить не принца Уэльского, а его сына. Наилучший способ избавиться от шантажиста состоит в том, чтобы избавиться от сына — тогда принца и шантажировать будет нечем. Разве ты не говорил мне, что отец хотел на два года убрать его из страны, отправив в культурное и политическое турне по Европе — в своего рода «Путь повесы»[40] девятнадцатого века? Ну, а когда у него это не вышло, он просто устранил Эдди. Ладно, теперь твой черед. Что ты скажешь о матери, Фрэнсис?
— Я не слышал о принцессе Александре ни одного дурного слова, — чопорно ответил Пауэрскорт. — Считаю, что она вне подозрений.
— Ты, часом, не влюбился немного, там, у моря, в дочь морского царя, а, Фрэнсис?
— Думаю, в нее все немного влюбляются, Джонни. Такой уж она человек.
— Понятно, — лицо лорда Джонни стало до крайности серьезным. — И мне, стало быть, придется теперь сообщить о столь печальном развитии событий леди Люси? Уверен, это разобьет ее сердце, Фрэнсис. А она так хорошо отзывалась о тебе во всех лондонских гостиных.
Пауэрскорт сделал вид, что сейчас запустит в друга подушкой.
— Не припутывай сюда леди Люси. Это дело личное, — и Пауэрскорт густо покраснел. — Хорошо, что ты можешь сказать о брате, Джонни? Сестер я от подозрений освобождаю, вместе с матерью.
— Брат, брат… — Фицджеральд глубоко задумался, похоже, ставка на брата представлялась ему верным вложением средств. — Брат — человек весьма основательный, не так ли? Он надежен, наш Георг, — несколько пресен, не весьма силен по части мозгов. Ты, помнится, говорил мне, что он не любит перемен. Господи, это в его-то возрасте. Сколько ему, двадцать пять? И все же одного у человека с таким характером не отнимешь. Трон пришелся бы ему в самую пору. Туповатый, скучный, навряд ли способный причинить хоть кому-то какие-либо неприятности — идеальный король, совершенный монарх. Так что либо заговорщики, кем бы они ни были, знали, что у них имеется превосходная замена устрашающему Кларенсу, либо сама эта замена заговор и учинила и, проскользнув в соседнюю со своей дверь, перерезала брату горло. Все просто.
— Уверен, Джонни, что таким манером ты способен состряпать дело против любого, практически, обитателя Норфолка, умеющего обращаться с ножом. Давай-ка теперь попробую я.
