Брат Кадфаэль пошел к часовне вместе с монашеским хором, а рядом с ним вышагивал брат Адам из Ридинга. Путь процесси пролегал по широкой улице, тянувшейся вдоль монастырской стены, мимо большого, покрытого вытоптанной травой треугольника ярмарочной площади. Затем богомольцы еще раз свернули направо и двинулись по дороге, пролегавшей через пожухлые от солнца поля и пастбища, по обочинам которой попадались домишки и хозяйственные постройки. Дорога тянулась до самого конца предместья, где на фоне ясного небосклона на вершине изумрудно зеленого холма отчетливо вырисовывалась темная приземистая часовенка. Рядом с ней из-за длинного плетня, огораживавшего сад, виднелась крыша приюта. По пути шествие становилось все более красочным и многолюдным, ибо житель предместья в лучших праздничных нарядах выходили из своих домов и присоединялись к процессии.
В маленькой темной часовне Святого Жиля места хватило только для братьев и самых именитых горожан. Остальные богомольцы сгрудились у входа, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шеи в надежде хоть краешком глаза увидеть, что происходит внутри.
Брат Кадфаэль шевелил губами, почти беззвучно повторяя слова псалмов и молитв, и следил за тем, как пламя свечи играло на серебряном узоре, покрывавшем великолепную дубовую раку Святой Уинифред, высившуюся на алтаре часовни, как и четыре года назад, в тот день, когда ее доставили сюда из Гвитерина. Он сам добился права в числе восьми братьев нести ковчег из часовни в обитель, но теперь размышлял о том, были ли его помыслы достаточно чисты и нельзя ли счесть такое желание претензией на некие особые отношения со святой. Правда, намерение нести раку можно было расценить и как смиренное стремление к покаянию. В конце концов, ему уже за шестьдесят, дубовый ковчег, как помнилось монаху, изрядно тяжел и больно врезается в плечо, а путь до обители достаточно долог, чтобы основательно притомиться. Ежели после такой прогулки у него прихватит поясницу, сразу станет понятно, одобряет ли Святая Уинифред то, что он некогда совершил в Гвитерине.
Служба закончилась. Восемь избранных ратьев примерно одного роста подняли раку на плечи. Величественно склонив седую голову, приор Роберт ступил сквозь низенькую дверь из полумрака часовни навстречу свету солнечного утра, и нетерпеливо дожидавшаяся толпа раздалась в стороны, чтобы дать дорогу святой. Теперь порядок процессии был несколько иным. Впереди, как и по дороге в часовню, шествовал приор, за ним - хор, за хором - братья с ракой на плечах, а по бокам от них богомольцы с крестами, хоругвями и свечами и многочисленные прихожанки с гирляндами живых цветов. Грянул торжественный гимн, и чинная процессия двинулась в аббатство, чтобы с благоовением и восторгом доставить в монастырскую церковь и установить на алтаре святые мощи или то, что эти невинные души почитали святыми мощами.
«Любопытно, - подумал Кадфаэль, старательно подлаживая шаг под остальных братьев, несущих раку, - кажется, нынче рака полегче, чем была в прошлый раз. Могло ли такое произойти всего за четыре года?»
В свое время Кадфаэль немало узнал о свойствах человеческой плоти, и живой, и мертвой. Ему довелось побывать в затерянной среди пустыни галерее пещер, в которых жили, умирали и были погребены первые христиане. Он знал, что плоть усыхает под воздействием сухого воздуха и от некогда грузного тела может остаться лишь легкая, почти невесомая оболочка. Но то в пустыне! Однако, что бы ни находилось внутри, дубовая рака легко лежала на плече монаха, ничуть не отягощая его.
На обратном пути к аббатству Мэтью и Мелангель, находившиеся в самой гуще ликующей, распевающей псалмы толпы, оказались во власти какого-то волшебства. Пройдя всего лишь полмили, они уже были полностью охвачены радостным возбуждением: сердца переполнял восторг, голоса вливались в общий вдохновенный хор. В радостном порыве они, казалось, забыли и об окружающих, и о самих себе, став частью некоего мистического единства. Когда юноша и девушка поворачивались друг к другу, они видели лишь исполненные одинакового благоговения глаза и подобное нимбу сияние солнечного света вокруг волос. Ни разу за все время пути они не перемолвились ни словом, да у них и не было нужды в словах. Но особого накала восторг достиг, когда за ярмарочной площадью шествие свернуло к монастырским воротам, откуда возглавляемая особо величественным в своей высокой митре и торжественном облачении аббатом вышла встречная процессия. Обе распевавших псалмы колонны слились воедино, так же как слились воедино звуки священного гимна.
Это был миг величайшего торжества. Молитвенный экстаз охватил паломников, сладостные песнопения потонули в гомоне ликующих восклицаний. Мелангель услышала поблизости протяженный вздох и возглас, исполненный глубочайшего восторга, и обернулась к Мэтью. Радостный кик вырвался у молодого человека непроизвольно, он даже не сознавал этого. Глаза Мэтью светились, на лице сияла счастливая улыбка. Подняв голову, девушка не отрываясь смотрела на возлюбленного широко раскрытыми глазами. До сих пор ей случалось видеть только жалкое подобие его улыбки, да и то лишь краткий миг, ибо она тут же сменялась печальной сосредоточенностью, что застявляло сострадательное сердечко Мелангель сжиматься от жалости. Такого радостного, счастливого выражения на лице Мэтью она не видела никогда. После того как две группы монахов встретились, порядок процессии в очередной раз несколько изменился. Впереди шествовали братья, несшие кресты и хоругви, за ними - аббат Радульфус, приор Роберт и хор брата Ансеьма, а следом - брат Кадфаэль и его семеро товарищей со своей драгоценной ношей, со всех сторон окруженные толпой богомольцев, старавшихся протолкнуться как можно ближе к святыне, чтобы коснуться рукой полированной дубовой раки или хотя бы рясы одного из носильщиков.
Когда шествие достигло монастырских ворот, брат Ансельм, уверенно руководивший хором, возвысил свой прекрасный голос, и псалом грянул с удвоенной силой. К тому времени брат Кадфаэль пребывал словно во сне: тело его ступало по земле, шагая в такт со своими товарищами, дух же воспарял все выше и выше над толпой вместе с поднимавшимися над ней ликующими восклицаниями, звуками торжественного гимна и возносившимся в синеву небес вдохновенным голосом брата Ансельма. процессия вступила на большой монастырский двор, забитый дожидавшимися возвращения святыни богомольцами так, что яблоку негде было упасть. По приближении братьев толпа стала расступаться, освобождая проход к церкви. Тесные ряды паломников раздвигались медленно, что несколько задержало продвижение процесии и вернуло брата Кадфаэля к действительности. Несшие раку братья остановились, и Кадфаэль впервые за все время шествия огляделся по сторонам. Позади заполнявших двор людей, стремившихся пристроиться так, чтобы все было видно и слышно, он приметил Мэтью и Мелангель. Молодой человек и девушка тоже старались найти для себя подходящее местечко. Монаху показалось, что у них обоих слегка кружится голова, как у людей, не знавших вкуса хмельного и впервые отведавших крепкого вина. А почему бы и нет? Он ведь и сам прошел весь путь от часовни, пребывая во власти пьянящего воодушевления, и, в то время как ноги двигались, повинуясь завораживающему ритму, сердце рвалось ввысь вослед песнопениям. Но как бы глубоко ни проникся Кадфаэль духом церковного церемониала, отрешенность его не была полной: витая мыслями в небесах, он твордо стоял ногами на земле, нимало не тяготясь своей ношей.
Наконец движение возобновилось. Несшие раку братья вступили под своды церкви и, пройдя нефом, свернули направо к ожидавшему их огражденному алтарю. Над ними нависала согреваемая солнцем громада храма. Внутри царил полумрак, было тихо и пусто, ибо никто не должен был входить сюда, пока покровительница обители не вернется на свое место.
Когда рака была установлена на алтаре, в церковь чинно вошли и заняли свои места ведомые аббатом и приором братья, за ними последовали провост, старейшины городских цехов и именитые горожане, и, наконец, в прохладный полумрак каменной пещеры храма хлынула с залитого солнцем двора толпа богомольцев. Народ прибывал, пока не заполнил все пространство нефа. Восторженные возгласы сменило благоговейное молчание. Все затаили дыхание; казалось, даже огоньки алтарных свечей не трепетали, а их отражения на серебряной отделке раки были неподвижны, как драгоценные блестки.
Аббат Радульфус выступил вперед и дал знак к началу торжественной мессы. Молитвенный настрой объединял всех собравшихся в храме, взоры их были прикованы к алтарю, уши ловили каждое слово службы. За долгие годы монашества порой бывало, что во время богослужения брат Кадфаэль не мог полностью сосредоточиться на молитве и отрешиться от сиюминутных забот и тревог. Но на сей раз все было иначе. На протяжении всей мессы он даже не различал лиц отдельных богомольцев и не отделял себя от них. Он словно слился воедино со всеми, чей дух был устремлен к небесам, пребывая в каждом из них, так же как и любой из них пребывал в нем. Монах и думать забыл о Мелангель и Мэтью, о Сиаране и Руне, он не озирался по сторонам, чтобы выяснить, пришел ли Хью. Лишь одно-единственное лицо стояло перед его внутренним взором. Он никогда не видел его, да и не мог видеть, хотя хорошо помнил те легкие, хрупкие кости, которые с такой заботой и благоговением извлек из земли, а затем со спокойным сердцем вернул в родную почву, дабы они покоились под сенью деревьев среди благоухающих зарослей боярышника. Ему было ведомо, что она дожила до преклонных лет, но по какой-то причине он всегда представлял себе юной, лет семнадцати-восемнадцати, такой, какой была эта дева, когда принц Крэдок посягнул на ее невинность. Ее тонкие кости заставляли думать лишь о юности, и смутно представлявшееся его воображению лицо было свежим, открытым,порывистым и прекрасным. Он видел это лицо не в первый раз, и сейчас, как всегда, святая смотрела куда-то в сторону, но почему-то именно теперь он надеялся, что она обернется к нему и одарит одобрительной улыбкой.
