— Восполните что, мой господин?
Вопрос задала Розамунда де Гюйак, уловившая последние слова мужа. Джеффри наблюдал за ней из-за плеч Анри, который развернулся лицом к супруге. А всех троих с близкого расстояния рассматривал Нед Кэтон. Джеффри склонился в поклоне и произнес:
— Моя госпожа.
— К чему такая церемонность, Джеффри, — ответила она улыбаясь. — Может, вы меня поцелуете?
Чосер тоже улыбнулся, они поцеловались и пристально оглядели друг друга. Вот она совсем рядом. Изменилась ли? Да, немного. Но какое это имело значение? Сохранила ли красоту? Да, она все еще красавица.
Розамунда повернулась к мужу и сказала:
— Так что все-таки мы должны восполнить?
— Я говорил о недостатках нашего стола в постный день, дорогая.
— Наши гости восполнят любой кулинарный недостаток. Они — лучшая приправа к нашей снеди.
Перед тем как отойти, чтобы поприветствовать других гостей, она изящно улыбнулась Джеффри. Среди прочих приглашенных Чосер узнал человека, с которым Розамунда беседовала возле пруда. Супруга Анри была любезна со всеми. Куда бы она ни направилась, всюду лица светлели, озаренные улыбкой.
— Мы поговорим попозже, Джеффри, — сказал де Гюйак. — Встретимся сегодня вечером.
Чосер признательно склонил голову. Конечно, Анри была ведома цель его визита, а если он не знал, то, несомненно, догадывался.
Скромный рожок протрубил начало трапезы, гости двинулись толпой к столу, где были рассажены согласно старшинству и благородству происхождения, и после принесения молитвы в зал вступила процессия слуг с блюдами. Первыми кравчий с помощником внесли хлеб и масло, затем дворецкий в сопровождении своего помощника принесли наполненные до краев кувшины с вином. Следом шли слуги с блюдами, полными рыбных яств и деликатесов, с подносами, на которых стояли горшочки с рыбной похлебкой и пироги, а также чаши с разнообразными соусами, медами для подслащивания и всем прочим, что полагается подавать на пирах.
Над столом витала смесь английского, французского и окситанского языков, похожая на смешение исходивших от блюд пряных запахов — имбиря, уксуса, корицы, миндаля. Много говорили о недавней неудачной охоте на кабана. Пора охоты еще не пришла, но в окрестностях появился ужасный вепрь, он убил не то двух, не то трех крестьян. Нельзя допустить, чтобы зверь свирепствовал и дальше.
Предположение Чосера, что паренек, которого он видел в саду, сын Гюйака, оправдалось. Молодой Анри прислуживал отцу за столом — так полагалось: разрезал мясо, когда оно бывало на столе. Кроме сына, Джеффри увидел и двух миловидных девушек, дочерей Розамунды и Анри. Когда Чосер жил здесь пленником, они были еще совсем маленькими и редко появлялись на людях.
Была небольшая группа благородных гостей, которые пользовались первенством перед англичанами и потому сидели ближе к лорду и леди Гюйак. Особенный интерес вызывал человек, сидевший слева от Розамунды. Джеффри его уже видел в саду. По другую руку от него сидела дама, на вид чуть старше его. Чосер развернулся, чтобы помочь соседке взять рыбы с общего для них блюда, и заодно поинтересовался, не знает ли она того человека, что занял привилегированное место рядом с графиней.
Соседка — женщина, прямо сказать, не молодая, но с живыми голубыми глазами в тонкой паутине морщинок — отозвалась без промедления:
— Вы имеете в виду ее супруга?
— Его я знаю, — сказал Чосер, — а вот того, другого…
— Гастон Флора… Владетель замка на соседних землях. По нему этого не скажешь, если знать, сколько времени он здесь проводит.
Джеффри рассказал про экипаж с эскортом, пронесшийся мимо них в лесу этим утром, и высказал предположение, что Флора спешил на охоту.
— Можно и так сказать, — согласилась соседка тоном, который недвусмысленно означал, что она никогда не пришла бы к такому умозаключению.
— А та, что рядом с ним, это его жена?
— Вы очень любопытны для гостя — английского гостя.
— Когда-то я провел здесь немало времени, — оправдался Чосер.
— Нет, это не его жена. Жена Флора отошла в иной мир. Эта женщина не имеет к нему отношения, и потом, она для него несколько старовата. Вы не находите?
— Я казнил бы себя за такую бестактность, если бы позволил себе сказать о женщине что-либо подобное, мадам.
Соседка Чосера, которая была намного старше той, по ком она только что прошлась, шутливо пригрозила ему ложкой:
— Вздор! Я за сто шагов распознаю сплетника, что уж говорить, если он у меня под носом. Согласитесь, вы любитель посплетничать.
— Вы раскрыли мой секрет, — ответил Джеффри.
— Ага! — обрадовалась женщина, отправляя в рот ложку. Сняв салфеткой пятнышко жира на подбородке, она продолжила заговорщицким тоном: — Хотите, я расскажу еще кое-что?
— Конечно.
— Вот вы предположили, что он спешил на охоту. Знайте же, что жертва, которую преследует Гастон Флора, это никакой не зверь, а женщина, притом замужняя.
Чосер бросил взгляд на центр стола. Розамунда де Гюйак наклонила голову к гостю. Казалось, они беседовали о чем-то личном, как и тогда, в саду. Теперь, правда, разговор вел Гастон Флора.
— Вы сказали, что у него еще недавно была жена? — спросил Чосер.
Пожилая соседка отложила ложку и ткнула ножом в блюдо с креветками в уксусе. Чосер поторопился убрать свою руку подальше от креветок. Всем известно, сколько людей лишились пальцев из-за того, что не вовремя сунули руку в блюдо.
— Ах, да, у Гастона Флора была жена, — успела сказать, пожилая женщина прежде, чем креветка исчезла у нее во рту. Джеффри дождался, пока она с видимым наслаждением прожевала пищу. — Говорят, она умерла после грандиозного пиршества. Вроде как от переедания…
— Как вы сказали?
— Забудьте про это, — ответила женщина, вытирая губы салфеткой. В такие короткие паузы, когда пораженный собеседник терялся, она получала истинное удовлетворение. — Я ничего не говорила.
— Пощадите же собрата-сплетника.
— Флора — влиятельный человек, едва ли не такой же, как Анри де Гюйак. Распространять про него слухи небезопасно.
— Мне не терпится разузнать побольше, мадам.
— С какими вещами вы пристаете к почтенной даме!
Она метнула в Джеффри острый взгляд и наколола на нож еще одну креветку. Тут заиграла музыка. К этому времени гости наелись, и в галерее показался певец с виолой. Певец, как бы примериваясь, поводил смычком по струнам и заиграл сладостный напев. Но слова порой были жгучими, как те блюда, которые только что подавали на стол. Пока он пел, публика хранила молчание. Чосер тем временем любовался медленным перемещением последних солнечных отблесков по каменной стене напротив западных окон. Певец допел песню до конца, пропел ее еще раз, а потом пажи зажгли свечи и масляные светильники. Тени в зале стали глубже.
— Англичанин, вы поняли, о чем эта песня? — спросила пожилая соседка.
— Не до конца, — ответил Джеффри.
— Эта песня — дань женщине, — пояснила она и запела на удивление звучным голосом:
Vous estes le vray saphir
Qui peut tous mes maus garir et terminer.
Esmeraude a resjoir,
Rubis pour cuers esclarcir h conforter.
Гости за столом, возобновившие было разговоры, замолкли и внимали пению. Когда она закончила, гости захлопали или застучали по столу костяшками пальцев. Глаза пожилой дамы почти исчезли в морщинистых складках, когда она принимала аплодисменты, кивая то налево, то направо.
— Наконец, я понял, мадам, — произнес Чосер, — вы истинный сапфир, который излечит и прекратит все мои страдания, изумруд, приносящий радость…
— …рубин, очищающий и успокаивающий сердце, — закончила она вольный перевод.
При этом она смотрела не на Чосера, а туда, где сидела Розамунда между супругом и Гастоном Флора.
* * *
Часть гостей, что ходила смотреть представление на площади, вернулась к своим делам и развлечениям, а гофмейстер отправился к Анри де Гюйаку доложить об утопленнике. Анри кивнул, сделал замечание об опасностях на реке и дал знак сенешалю, Ришару Фуа, что готов повидать Джеффри Чосера.
Вернувшись в свои покои, Розамунда открыла историю о Николетте и кастеляне и углубилась в чтение.
В ту ночь кастеляну снилась Николетта. Он снова говорил с ней в ее комнате. Он убеждал ее, что любит, а сам не мог оторвать глаз от ее лица и синих глаз. На сей раз, кажется, его слова возымели действие, какого он ждал. Она же больше не взывала к чести, а просто положила свою руку на его.
— Так вы принимаете мою любовь? — спросил он.
— Я даю слово, что буду любить вас, — ответила прекрасная леди, — но только после кончины моего мужа.
В этот момент, словно по волшебству, открылась дверь, и в комнату вошел супруг дамы. Он вернулся с охоты и еще не успел сменить платье. В руке у него было копье, испачканное кровью кабана. Кастелян — чье сердце вострепетало от слов любви из уст его дамы, но чуть не оборвалось, когда она сказала об условиях этой любви, — предстал перед владетелем замка.
