Болдуин приехал сюда против воли — по настоянию епископа Эксетерского. Он сам не верил в успех, однако полагал, что многим из облеченных властью нельзя доверять, а если власти бесчестны, не пристало ему негодовать, ничего не сделав, чтобы исправить положение. И вот он здесь, недавно избран в парламент и готов исполнить свой долг — поддерживать честь и неподкупность государственного правосудия, насколько то в его силах.
При этой мысли губы его искривились в усмешке. Он готов был смеяться над собой. Он — сельский рыцарь. Дома, в Девоне, он хорошо знал все обстоятельства жизни. Здесь же горожане казались ему чужаками, а он им — иноземцем. К тому же тут, в том числе и в парламенте, было немало тех, кто охотно помогал губить его орден.
Он знал, что дом епископа Эксетерского стоит у самого Темпля, к западу от городской стены, на берегу реки Флит. Правду сказать, Болдуин мог бы провести Саймона этой дорогой, но не стал. Ему нужно было время, чтобы подготовиться к повторному испытанию — к новому взгляду на земли Темпля. А потому он выбрал дорогу по южному берегу Темзы, и они въезжали в Лондон через разводную часть на огромном Лондонском мосту. Отсюда, решил он, легче будет повернуть на запад.
Однако, оказавшись за мостом, в пределах городских стен, Болдуин с тяжелым сердцем взглянул на предстоящий путь. Если уж не избежать дороги мимо зданий, принадлежавших когда-то ордену, лучше перед тем отдохнуть. Никому не пойдет на пользу, если он отправится туда теперь, усталый и подавленный.
— Поезжай за мной. Я знаю, где можно остановиться, — сказал он и первым въехал в великий город, уводя Саймона на восток, подальше от лондонского дома епископа — вернее, огромного дворца на самом берегу Темзы.
Уильям де Монте Акуто в задумчивости стоял посреди зала своего дома. Немногие даже в Лондоне знавали такое богатство, каким владел этот невысокий человек, одетый в богатый алый камзол с меховой оторочкой по вороту. Владел — и утратил его.
Совсем недавно он был сильным, здоровым мужчиной с резкими чертами лица, которыми втайне гордился. Сильный квадратный подбородок, прямой нос, лоб, не тронутый шрамами даже после множества морских сражений. Он привык видеть восторг в глазах женщин.
Теперь не то. Голубые глаза, когда-то лучившиеся уверенностью, запали, устремленные в себя. Морщинки смеха сменились страдальческими складками по сторонам губ — следами тревог и потерь. Да, немногие знавали такое богатство — и совсем немногим пришлось увидеть, как оно тает, словно дым.
— Продолжай, — велел он.
Этот гневный тон стал обычным для него. С тех пор как Уильям лишился удачи, в нем постоянно кипела ярость, каждую минуту готовая прорваться. Но к предательству он не был готов. Да, в деловых вопросах оно почти неизбежно — но не среди своих! Всякий, кто когда-либо отправлялся в плавание, чтобы сколотить небольшое состояние, знает: многие купцы не слишком отличаются от пиратов. Ничего личного, разумеется, но если подвернулся случай перехватить чужой груз вдали от любопытных глаз, только дурак не сделает этого. Это естественно.
Но тут другое дело. Оно касается человека, которого он вырастил, которому он доверял бы и на краю света, как доверяет господин самому верному из своих рыцарей. Это нестерпимо!
— Мастер, мне, право, жаль…
— Я сказал: продолжай! — тихо напомнил Уильям.
Он, и не глядя на вестника, знал, как подействовал на него этот холодный тон. Всякий, кто служил ему так долго, как старик Пирс, помнил, что такой голос выдает его бешенство больше, чем взгляд.
— Я выследил его, как ты приказывал. Как ты и думал, он прошел к берегу у дома епископа Винчестерского.
Когда-то Уильям владел участками земли в самом Лондоне. В давние времена, когда он был богат. Но не теперь. Все, что у него осталось, — это маленькое поместье в Суррее, неподалеку от Саутуорка.
— Искал шлюху? — с надеждой спросил Уильям.
Может, парень только затем и отправился к дому епископа. Там водилось столько девок, что их прозвали «винчестерскими гусынями». Епископ жирел от их доходов, а для парня в эти годы — скоро двадцать — нет ничего естественнее, чем прогуляться к ним, побаловать себя.
— Там он не остановился. Двинулся дальше, мастер.
Уильям прикрыл глаза.
— И?..
— Мастер, мне очень жаль. Я могу только рассказать, как было.
— Так рассказывай!
— Я не терял его из виду. Он прошел мимо башни Святого Фомы к Бермондси. Там ждала женщина. Джульетта Капун.
— Значит, я не ошибся. Он предал меня, — тяжело произнес Уильям.
Развернувшись, он медленно прошел к столу, опустился в большое кресло, силясь сдержать слезы. Подняв взгляд, он кивнул.
— Ты хорошо справился, Пирс. Очень хорошо.
Он едва слышал извинения слуги и не заметил его ухода. Что ж, хоть Пирс остался ему верен. Предательство он считал худшим из зол.
И особенно — предательство сына.
Нехорошо дразнить послушников, но таков освященный временем обычай, и когда послушник принялся расспрашивать о призраке, брат Лоуренс не мог упустить случая. Не так уж долго ему оставаться наставником Джона, и его долг — поведать ему о несчастной судьбе обители. Позже, неторопливо прогуливаясь по галерее, он поймет, что натворил, но пока монах наслаждался ужасом на лине молодого послушника, внимавшего историям о призраках.
— Звали ее леди Алиса, — с удовольствием повествовал он.
Основную канву предания он, конечно, знал наизусть, но, чтобы придать истории правдоподобие, ее следует расцветить подробностями, а за двадцать лет, проведенных в монастыре, воображение его воспарило высоко.
— Ее поручили заботам монахов, а любовником ее стал капеллан, сильный, высокий парень по имени… Френсис. Его прислали сюда приглядывать за ней, но в ней жил неукротимый дух вожделения. Она поддалась искушению и мучила молодого Френсиса, покуда тот тоже не сдался перед соблазном. Однако Френсис, понимая, что любовь их ведет прямиком к беде, пытался вырваться из ее когтей. Слишком поздно, несчастный. Слишком поздно! Страсть не дала им разлучиться, и, боюсь, они искали объятий друг друга. Я знаю… — он беспомощно развел руками, — их поступок ужасен. Так согрешить в обители Господней… и не раз, как я слышал. Разумеется, Господь прогневался.
Лоуренс умел также заставить слушателя поволноваться, и пока он подыскивал подходящее окончание истории, волнение послушника росло на глазах.
— И что же, брат? Что с ними случилось?
Лоуренс грустно покачал головой.
— Они погибли. Оба. Но, говорят, никто не нашел их тела. Видишь ли, иные думали, что они решили бежать из монастыря, где клялись провести жизнь в служении Богу, и ночью, пробираясь через болота, сгинули в трясине. Другие говорили, что в раскаянии они бросились к реке и утопились. Но истина скрыта в книгах настоятеля. Ты и не знал, что у него имеются хроники со времен основания монастыря? И в них, как я слышал, сказано…
Он понизил голос, озираясь, и послушник с круглыми от ужаса глазами склонился еще ближе к рассказчику.
— …В них сказано, Джон, что огромное чудовище, подобное дьяволу, явилось и унесло их. И зрелище это было так ужасно, что многие из видевших его пали замертво, а иные не опамятовались и до конца своих дней.
Он отстранился, кивнул, приняв вид всеведущего мудреца.
— И с тех самых пор, как говорят люди, здесь видят их призраки — особенно в этом подземелье. Понимаешь? Ведь здесь-то их и застали на месте преступления. Понял?
Мальчишка понял. Никто в монастыре не смог бы отрицать, что мысли об этом грехе приходят им на ум чаше, чем что-либо еще.
— Так пусть это станет для тебя уроком. Мужчина, совершивший смертный грех этого рода, проклят, но монах! Он проклят навеки, как и та шлюха, с которой он сошелся. Никогда не забывай об этом, Джон, не то и тебе явится призрак, чтобы манить за собой. Огромный, высокий призрак с большими загребущими ручищами, чтобы утащить тебя в ад!
Звон колокола прервал его.
— Скорей, парень. Пора вымыть руки перед вечерней.
— Я только…
— Что?
— Разве такое преступление страшнее всех других?
— Может быть, и не всех. Приказ короля арестовать и заточить в Тауэре настоятеля Уолтера — тоже страшное преступление перед Богом. Он покарает виновных.
Лоуренс взглянул на серьезно кивающего юнца. Великие небеса, лучше бы ему умерить тон. Он позволил мальчишке заметить свою обиду, а это небезопасно после того, как арестовали и увели их настоятеля. Настоятель Уолтер всегда был упорным защитником прав и вольностей Бермондси — и чем поплатился? Обвинение в содействии побегу самого ненавистного королю Эдуарду изменника — лорда Мортимера, сумевшего выбраться из лондонского Тауэра и добраться, как говорят, до Франции. И ему нечего сказать или сделать в свою защиту. Когда обвинитель — король, никакие оправдания не помогут.
