– Могу ли знать, передовой вы наф, отчего не женитесь? – И Ванзаров непроизвольно тронул карман с письмом.
– Не так я жесток, чтобы осчастливить одну женщину, – самодовольно заявил криминалист. – Подумайте, сколько безутешных девиц оставила б моя женитьба. К тому же я не встретил такой идеал, как ваша Софья Петровна, счастливец!
– Да уж, счастливец…
Господа и дальше могли наслаждаться приятной беседой, но в кабинет явился до крайности серьезный ротмистр Джуранский:
– Из Первого Выборгского телефонирует пристав Шелкинг, несет какую-то околесицу, – с прямотой бывшего кавалериста рубанула «правая рука» и.о. начальника сыска. – Требует прибыть непременно вас.
На резонный вопрос, «какой же факт показался странным», ротмистр обвинил пристава в помутнении сознания и полной безалаберности в речах.
– Ну, Аполлон Григорьевич, с окончанием отпуска! – сказал Ванзаров, натягивая пиджак. – Любопытно, что ж такое низвергло смелого пристава в трепет дуфевный?
Августа 6 дня, года 1905, ближе к полудню,
очень жарко.
Отделение по охранению общественной
безопасности и порядка, Набережная реки Мойки, 12
Состояние духа вконец испортилось. Не пошел Александр Васильевич на торжественную литургию Преображения Господня в Казанском соборе и даже не изволил явиться в Петергоф на праздник лейб-гвардии Преображенского полка и гвардейской артиллерии, происходивший в Высочайшем присутствии, на который зван был по рангу. Не мог он радоваться в этот день, и все тут.
Причина кричала с газетных полос. Проклятая гидра впилась в горло империи и стиснула ядовитые зубы.
Поразмыслив, Александр Васильевич понял: добром это не кончится. Стоит России дать свободу, о которой с упоением воет интеллигентская орда, как страна захлебнется в крови. Начнут с Думы – кончат пугачевщиной. Почему? А не создан русский человек для свободы. Ему дубина нужна, чтоб била его вовремя, но не до смерти. Вот тогда будет он счастлив. Свобода в Англии хороша, а у нас не может быть ничего лучше просвещенной тирании. Русский человек – раб по исторической необходимости. А раб счастлив не свободой, но отсутствием бессмысленной жестокости. Александр III понимал это и правил счастливо. А этот… Империю трясет от шторма фабричных стачек и крестьянских пожаров. Еще позор Мукдена и Цусимы не забыт, еще тянется проигранная война. Нет бы стальной рукой умиротворить державу, а он вожжи отпускает! Ох, Петра бы…
Так или вроде, размышлял начальник «охранки» полковник Герасимов. Но и под пыткой не признался бы в том. Потому что старался о благе империи живота не щадя. Впрочем, самоотверженность была излишней. Все, чего смог он добиться в высших сферах, – продлить в столицах и Варшаве, да и то на пару месяцев, состояние усиленной охраны «для сохранения порядка и спокойствия». А какой порядок, когда выборы надвигаются?!
Александр Васильевич с грохотом отодвинул кресло и принялся мерить паркет, давя каблуками юфтевых сапогов солнечные отражения оконных рам.
Начальник Охранного отделения числился влиятельным лицом империи. Равняться с ним мог разве что вице-директор Департамента полиции Рачковский или товарищ министр внутренних дел Трепов, к тому же генерал-губернатор столицы. И все равно беспомощен он перед высшей глупостью.
В двери уверенно постучали. Полковник сорвался недовольным окриком. Вошел ротмистр Модль, его личный помощник.
Блестящая карьера жандарма научила Александра Васильевича доверять только тем, кого он сам закалил в суровых испытаниях. Выдержать проверку Герасимова смогли немногие; те, кто не пугался крови, исполняя приказы, быстро продвигались вместе с сюзереном. Полковник требовал преданности слепой и безоговорочной. При нем Модль служил лишь два года, но сумел доказать, что нервы у него отсутствуют и приказ замуровать живьем мать родную, выполнит не дрогнув. Натаскали его на выполнение самых сложных дел, о которых и знать не полагалось. Пока молодой жандарм не подводил, а дно Невы да глухие овраги надежно скрывали доказательства верности. В общем, ротмистр пользовался особым доверием.
Герасимов тепло поприветствовал помощника, предложив располагаться за столом совещаний:
– Чаю не желаете?
– Благодарю, господин полковник, довольно жарко.
– Тогда к делу. Удалось проверить информацию «Рафаэля»?
– Разрешите доложить?
– Прошу без формальностей.
– Слушаюсь… – Модль развязал картонную папку и пододвинул к начальнику. – Здесь собраны сведения касательно информации агента. Все подтверждается буквально. Указанное лицо…
Тут Модль осекся, как будто не в силах произнести нечто важное.
Не отрывая взгляд от бумаг, Герасимов кивнул.
– Исключаете ошибку или подтасовку? – спросил он, отчеркивая ногтем строчку.
– Выглядит натурально. Вероятность обмана крайне мала. К тому же… – Ротмистр выудил сложенную вчетверо бумажку, оказавшуюся фотографическим снимком. – Извольте взглянуть…
Портрет вызывал разнообразные чувства, из которых удивление казалось самым слабым. Герасимов укрыл мятую карточку в папку и спросил:
– Ваши выводы?
– Агент не блефует. Прикажете выйти прямо на объект?
– Ни в коем случае. Пусть «Рафаэль» сам опекает. Мы должны быть в стороне, хотя бы формально. Ну, возьмете его, что дальше? В камеру прятать? На явочной квартире держать? Нет уж, пусть погуляет на свободе. Раз ему это удавалось делать до сих пор.
Герасимов убрал папку в сейф и вернулся за стол:
– Теперь главное. Долго скрывать подобную бомбу не удастся. Решение предстоит принимать быстро, если не сказать здесь и сейчас. Выпускать нельзя, и отдавать в чужие руки такой подарок – верх легкомыслия.
Ротмистр проявил спокойную готовность:
– Приказывайте, господин полковник
– Голубчик, что приказывать! – Герасимов невольно повысил голос. – Тут приказы не подходят. Понимаете, чем рискуете?
– Так точно. Если готовы вы, я последую за вами не раздумывая. А погибать, так ведь раз.
В немигающих глаза помощника царило спокойствие и безмятежность, как в омуте. «Счастье-то – вот оно – не отдавать приказ, а не раздумывая повиноваться».
Александр Васильевич под взглядом этим вдруг понял, что прижат к стенке и отступать некуда. Как-то само собой так вышло.
– Прекрасно! – командирским тоном произнес он. – Я в вас не ошибся.
– Благодарю, господин полковник.
Начальник встал, подскочил и ротмистр, взяв стойку «смирно».
– Операцию приказываю начать сегодня же. Назовем ее «ВВП». Что и когда делать, вам известно. В эти дни особое внимание обратить на действия «Рафаэля». Не вмешивайтесь, но не упускайте из вида. Все должно произойти само собой. Тогда успех неизбежен. В случае малейшей опасности уходите в сторону и заметайте следы… Кого предлагаете на «ягненка»?
– Ванзарова из сыскной.
– Отличный кандидат, уж больно умен да прыток, пора и урезонить.
Оценив несомненную тонкость начальника еле заметной усмешкой, ротмистр козырнул и удалился. А полковник отер надушенным платком вдруг вспотевшее лицо. Глядя на Мойку, весело сверкающую за окном, прошептал он «выручальную молитву»:
– Чему быть, того не миновать.
Августа 6 дня, года 1905, одиннадцать, жарче.
1-й Выборгский участок 4-го отделения
С.-Петербургской столичной полиции,
Тихвинская улица, 12
Не миновать при появлении начальства сыновнего трепета, близкого к обмороку. На лицах читается «рады служить», спины гнутся в дугу, а на губах бродит улыбка обожания, придурковатая, но сладострастная. Начальство млеет, подчиненные мрут от счастья. В какое присутствие ни зайди, везде случаются этакие сердечные моменты. И верится, что подобная благость будет произрастать в государстве Российском вечно.
Появление самого помощника начальника сыскной полиции г-на Ванзарова, да в сопровождении самого г-на Лебедева, не говоря уже о самом г-не Джуранском, повергло участок в торжественное молчание. Даже пристав Шелкинг нервно теребил отворот мундира.
Мило улыбнувшись и крепко потискав ладонь подполковника, Родион Георгиевич поинтересовался происшедшим. Пристав забегал глазами и, тревожно икнув, предложил осмотреть находку.
Гостей подвели к лавке, на которой стоял массивный предмет, скрытый грязной рогожкой. Отведя взгляд и, кажется, набираясь сил, Шелкинг сдернул покрывало.
Всеобщему обозрению предстал сундук мореного и лакированного дуба, по виду старинный, в согбенных фигурках католических святых на всех бортах и с распятием на центральной панели. Крышку – не круглую, как полагается, а остроугольную – венчал заборчик шпилей, словно снятых с костела. Вещь казалась искусной поделкой.
– Внутри… – процедил сквозь зубы Ксаверий Игнатьевич, словно боясь разбудить кого-то.
Крышка поддалась легко, открыв источник странного запаха, ощутимо витавшего в участке.
