Дон Теодор густо покраснел — то ли от смущения, то ли от обиды — и извлек из своей тумбочки банку клубничного джема. Молча подошел к столику и водрузил банку в самый центр, предварительно сняв крышку. Также молча он вернулся на место и продолжил копаться в столе.
— Клубничный джем — моя слабость, — заявил вдруг вышедший из ступора Перестукин и присоединился к нам со своей чашкой.
Но попировать всласть мы не успели. У Светланы на столе запиликал телефон, и она вынуждена была прервать трапезу.
— Это тебя, — выслушав, протянула мне трубку. — Шеф.
Я поспешно вскочил. Шеф, то есть мой непосредственный начальник, заведующий отделом новостей Григорий Ефимович Разумовский, он же Колобок, был человеком быстрым и скорым на выводы. Людей Григорий Ефимович оценивал исключительно по их способности реагировать на «внешние раздражители», как он выражался. У него самого эта скорость была близка к световой. Что совсем не вязалось с его комплекцией, за которую он и получил свое забавное прозвище. Шеф действительно не ходил и не бегал, он катался. Точнее, перемещался на своих коротких ножках настолько стремительно, что частенько не вписывался в крутые повороты редакционных помещений, заставленных столами и шкафами, и порой бывал причиной местных катаклизмов, обрушивая полки с разложенными бумагами и сметая со столов рукописи и корректуры.
— Слушаю, Григорий Ефимович, — схватил я трубку.
— Где вас носит, Котов? — сварливо осведомился Колобок. — Вам что, особое приглашение нужно? Я же сказал вам в пятницу: чтобы с утра были у меня в кабинете!
— Елы-палы! — только и смог выговорить я и выскочил из комнаты.
Разумовский действительно в пятницу, подписывая мое заявление, буркнул что-то типа «жду вас в понедельник», но я счел фразу чисто фигуральной.
— Вот что, Дмитрий Алексеевич, — сказал он, изучая мою смущенную физиономию, — я понимаю, что в медицине крайне важно все тщательно обдумывать и взвешивать, и торопливость зачастую может выйти боком не только пациенту, но у нас здесь — отдел новостей. А новость, она только тогда новость, когда свежая, с пылу с жару, прямиком с места своего рождения. И в этом случае скорость реакции на нее репортера имеет огромное значение!
— Совершенно с вами согласен, — поддакнул я, чтобы не выглядеть уж полным идиотом.
— Очень хорошо. Но с другой стороны, случаются события, требующие тщательной проверки, перепроверки, наконец более детального изучения, прежде чем о них следует сообщать читателю. Но и здесь мы не должны пускать на самотек! Поэтому от расторопности и скорости мышления изучающего материал журналиста зависит, насколько быстро и во всей полноте событие будет донесено до потребителя.
— Весьма тонкое наблюдение, — ляпнул я и тут же прикусил язык.
Колобок несколько секунд пристально вглядывался мне в глаза, затем, видимо решив, что я сказал от чистого сердца, неожиданно продолжил:
— Поручаю вам первое задание. Надеюсь, вы уже слышали об ограблении в краеведческом музее?
— Да, — соврал я, не моргнув глазом.
— Очень хорошо. Так вот, это как раз тот самый случай, когда одного факта мало. «Ну, ограбление, ну, музея — и что?» — скажет наш придирчивый читатель. И будет прав! Ограбление — это не новость, это не пища для ума. Интерес представляют обстоятельства дела, участники события, мнения разных сторон.
Колобок сделал многозначительную паузу.
— Да-да, конечно, — поспешно отреагировал я, надеясь, что правильно.
— Вот вы и займитесь этим, — заключил шеф.
— То есть как?
— Буквально. Разберитесь: кто, каким образом, с какой целью… Не мне же вас учить!
Разумовский снова пристально уставился на меня, словно взвешивая мои кондиции, и я, сделав решительное лицо, поспешил ретироваться из начальственного кабинета.
Вернувшись в редакцию, я налил себе полную чашку уже остывшего чая и залпом выпил. Потом в три приема сжевал бутерброд и снова наполнил чашку. В комнате присутствовал лишь Дон Теодор и наблюдал за моими действиями с видимым интересом. Когда я принялся за второй бутерброд, Федя глубокомысленно изрек:
— Заедание стрессов калорийной пищей ведет к ожирению.
— Наедаюсь впрок, — пояснил я. — Как верблюд.
— Вообще-то они пьют впрок, а не едят. Наедаются хищники. Потому что не знают, когда им в следующий раз улыбнется удача на охоте.
— Грамотный, да?
— Образованный. Я так понимаю, тебе дали задание. И не из легких.
— Кошмар!
— А поконкретнее?
— Ограбили краеведческий музей. И мне надо разобраться, что да как.
— Ага. Независимое журналистское расследование.
— Тьфу на тебя!
— Как минимум, колонка в «уголовке». А это — тысячи три знаков. Не хило! — заключил Дон Теодор. — Если понадобится моя помощь, звони, — он перебросил мне свою визитку.
— Я даже не знаю, с чего начать! — возопил я в отчаянии.
— Спокойно, сэр, эмоции вредны. Особенно в таком деле, как независимое расследование.
— Да я ж не смогу…
— Сможешь. Начни… — как это у вас, медиков?.. — собирать анамнез. То есть пойди в музей и покрутись там, расспроси людей, поговори со следователем.
— Спасибо, Федор. — Я искренне пожал ему руку. — Ты вселил в меня надежду — аналогия удачная.
Рассовав по карманам казенный диктофон, блокнот, визитки и пару бутербродов, я покинул редакцию.
Летний день уже разгулялся вовсю, но жары не обещал. Солнце лишь выглядывало в просветы кучерявых облаков, разливая по улицам приятное тепло. До музея я решил добираться пешком, чтобы собраться с мыслями и настроиться на нужный лад. Полчаса по освеженным ночным дождем улицам, под сенью тополей и кленов — это куда приятнее, чем тряска в переполненной «маршрутке» или медленная езда в сонном, как улитка, троллейбусе.
Богатое воображение рисовало мне картины одну заманчивей другой. Мне виделось, как я крадусь под покровом ночи к тайному убежищу грабителей, бесшумно снимаю стоящего «на стреме» громилу и, завладев его огромным пистолетом, беру в плен остальную банду, ошеломленную моим внезапным появлением. Или наоборот, я путем хитрых вопросов заставляю проговориться главного подозреваемого — директора музея, а он, поняв, что попался, пытается от меня откупиться и выкладывает целый кейс «евриков», но я неподкупен, гордо отвергаю гнусное предложение и сдаю мерзавца и его подельников в руки подоспевшей опергруппы. Блицы, крики «ура!», занавес.
Я очнулся перед самым входом в музей. Когда живешь всю жизнь в относительно небольшом городе, ходить по нему можно даже с закрытыми глазами, а уж на «автопилоте», думая о чем-нибудь приятном и отвлеченном, — запросто. А город наш, хоть и достаточно древний — четыреста лет, не кот чихнул! — топографически вовсе не представляет собой чего-то сложного. Говорят, любой, самый захудалый городишко где-нибудь в Средней Азии или у арабов невозможно пройти без проводника — настолько запутаны там улочки и переулки. А в наших городах, особенно в сибирских, где пространства хоть отбавляй, ни к чему сложности и путаница. Один раз прошел и запомнил без труда.
Театр, как известно, начинается с вешалки. Музеи в этом смысле не оригинальны, но наш краеведческий все же начался с бдительного дежурного смотрителя.
— Музей закрыт!
Сухонький суровый старичок в вылинявшем кителе советского образца храбро загородил мне дорогу. Седые кустистые брови для пущей важности съехались к вздернутому носу-пуговке, а такие же белые усы, слегка потравленные по концам никотином, встопорщились не хуже тигриных.
— Так это же хорошо, отец! — жизнерадостно воскликнул я, протягивая руку. — Дмитрий Котов, журналист из «Вестника».
— Журналист? — прищурился дед, однако руку подал. Пожатие оказалось на удивление крепким. — А ну, покажь удостоверение!
Я продемонстрировал, не без гордости, новенькие хрустящие «корочки» с золотым тиснением «Еженедельная газета „Городской вестник“». Дедок внимательно изучил мое фото, сличил с оригиналом, пожевал губами и заключил:
— Новенький.
— Ага, первое задание, — решил я не скрывать своей неопытности.
— И что же это за задание?
— Так ограбили же музей! Вот я и пришел разузнать, что да как?
— А уже были вчерась тут двое, из «Ведомостей», — развел руками дед. — Все записали…
— Все да не все, — не сдавался я. — И потом, с кем они говорили?
— С начальством, конечно.
— Вот! А я, наоборот, с вами хочу поговорить. Вы-то наверняка много чего знаете, что и начальству неведомо?
— Вестимо! — улыбнулся наконец дедок. — Нам, смотрителям, намного виднее, что где делается, да кто куда ходит, на что смотрит… На то мы и смотрители!
— Вот и хорошо! — искренне обрадовался я. — Давайте где-нибудь присядем и поговорим. Как вас по имени-отчеству?
