Я убрала вуаль, чтобы глубже вдохнуть воздух. Наслаждаясь видом — вогнутым полумесяцем залива с темно-фиолетовым Везувием на востоке и с овальной крепостью Кастель дель Ово на западе, — я встала в экипаже и обернулась. Изабелла мгновенно дернула меня, заставляя сесть. Впрочем, сама она при этом сохраняла невозмутимое, царственное выражение лица, с расчетом на зрителей.
Наш экипаж с грохотом вкатился в главные ворота замка; по бокам от них высились башня Стражи и Средняя башня. Башни соединяла беломраморная триумфальная арка Альфонсо Великодушного, возведенная моим прадедом, дабы увековечить его победоносное вступление в Неаполь в качестве нового правителя. Это было первое из множества новшеств, произведенных им в разрушающемся дворце, и как только арка была завершена, прадед перенес свою резиденцию в Кастель Нуово.
Когда мы проезжали под более низкой из двух арок, я взглянула на барельеф, изображавший Альфонсо в его экипаже и приветствующих его дворян. Высоко наверху — так, что она поднималась выше башен, — статуя Альфонсо вскинула руку к небу; король был полон сил и воодушевления. Я тоже чувствовала воодушевление. Я была в Неаполе, со мной были солнце, море и мой брат, и я была счастлива.
Я и подумать не могла, что меня когда-нибудь лишат этой радости.
Как только мы очутились во внутреннем дворе и главные ворота закрылись, мы вышли из экипажей и направились в Большой зал. Там стоял самый большой стол в мире, накрытый для пира. На нем красовались вазы с оливками и фруктами, всевозможный хлеб, два жареных кабана с апельсинами в пасти, жареная фаршированная птица и разнообразные дары моря, включая сочных маленьких лангустов. Еще там было много вина «Лакрима Кристи», «Слезы Христовы»; это вино делали из греческого винограда, растущего на плодородных склонах Везувия. Нам с Альфонсо вино разбавляли водой. Зал был украшен всяческими цветами. Огромные мраморные колонны были задрапированы полотнищами золотой парчи с отделкой из синего бархата, а по ним вились гирлянды пунцовых роз.
Нас встретила наша мать, мадонна Трузия; мы побежали к ней. Старый Ферранте любил ее, и его нимало не волновало, что она родила моему отцу двоих детей без благословения церкви. Как всегда, она поцеловала нас и обняла. Я подумала, что она — самая красивая женщина здесь. Она прямо-таки сияла, невинная золотоволосая богиня среди стаи коварных ворон. Как и ее сын, она была добра и простодушна и думала не о политических преимуществах, которые она могла бы приобрести, а о любви и утешении, которые она могла дать. Она села между мной и Альфонсо, а Изабелла — справа от меня.
Ферранте сидел во главе стола. На некотором отдалении за ним высилась арка, ведущая в тронный зал, а оттуда — в его личные покои. Над аркой висело огромное полотнище с королевскими знаками Неаполя, золотыми лилиями на темно-синем фоне, — флёр-де-лис, унаследованный со дней правления анжуйцев.
В тот день эта арка обладала для меня особой притягательностью; она была моей дорогой к открытию.
Когда пир закончился, позвали музыкантов и начались танцы, а старый король наблюдал за ними с трона. Мой отец, даже не взглянув на нас, детей, взял нашу мать за руку и повел танцевать. Я воспользовалась общим весельем, чтобы ускользнуть от утратившей бдительность Изабеллы и доверить брату свою тайну.
— Я собираюсь найти мертвецов Ферранте, — сказала я ему.
Я вознамерилась войти в личные покои короля без его дозволения — непростительное нарушение этикета даже для члена семьи. Для чужого человека это было бы государственной изменой.
Глаза Альфонсо над кубком сделались круглыми и большими.
— Санча, не надо. Если тебя поймают, я даже не знаю, что сделает отец.
Но я уже много дней боролась с нестерпимым любопытством и больше не могла сдерживать его. Я слыхала, как одна служанка говорила донне Эсмеральде, моей няньке, жадно собирающей слухи о королевской семье, что это правда: у старика есть тайная комната с мертвецами, в которую он регулярно наведывается. Служанке было приказано вытирать с них пыль и подметать пол. До этого момента я наряду с прочими членами семьи считала, что все это слухи, распущенные врагами деда.
Я была известна своей дерзостью. В отличие от моего младшего брата, который старался радовать взрослых, я постоянно совершала бесчисленные детские преступления. Я забиралась на деревья, чтобы подглядывать за родственниками, занятыми брачными отношениями, — один раз это было осуществление брака, свидетелями при котором были король и епископ, и оба они увидели, как я глазею на них через окно. Я прятала жаб за пазуху и выпускала их на стол во время королевских трапез. И я же в отместку за предыдущее наказание украла на кухне кувшин оливкового масла и вылила его содержимое на порог отцовской спальни. Но моих родителей обеспокоило не столько само оливковое масло, сколько тот факт, что я в десять лет использовала свои лучшие драгоценности, чтобы подкупить стражника, приставленного ко мне, и ускользнуть.
Меня всякий раз бранили и запирали в детской на срок, который варьировался в зависимости от тяжести проступка. Но мне было все равно. Альфонсо охотно оставался пленником вместе со мной, утешал и развлекал меня. И потому я была совершенно неисправима.
Осанистая донна Эсмеральда, хоть она и была служанкой, не испытывала по отношению ко мне ни страха, ни почтения. На нее королевская кровь впечатления не производила. Хоть она и была простолюдинкой, ее отец и мать служили сначала при дворе Альфонсо Великодушного, потом при дворе Ферранте. Она присматривала еще за моим отцом. В те времена донне Эсмеральде было лет сорок пять, и она представляла собой впечатляющую фигуру: она была ширококостной, крепкой, с массивными бедрами и челюстью. Ее волосы цвета воронова крыла, густо усеянные серебряными нитями, были собраны в тугой пучок и убраны под темную вуаль; она носила черное платье, бесконечный траур, хотя ее муж умер почти четверть века назад — он был солдатом на службе у Ферранте. После этого донна Эсмеральда стала исключительно набожной; на ее высокой груди покоился золотой крестик.
У нее не было детей. И хотя она никогда не любила моего отца — на самом деле она почти не скрывала своего презрения по отношению к нему, — с тех самых пор, как Трузия произвела на свет меня, Эсмеральда обращалась со мной, как с родной дочерью.
Хотя она любила меня и изо всех сил старалась оберегать, мое поведение всегда вызывало нарекания с ее стороны. «Ну почему ты не можешь вести себя так, как твой брат?»
Этот вопрос никогда не задевал меня. Я любила своего брата. На самом деле я хотела быть более похожей на него и мою мать, но не могла подавить свою натуру. Тогда Эсмеральда придумала, чем меня уязвить:
«Ты такая же противная, как и твой отец в этом возрасте…»
Тогда же, сидя в огромном обеденном зале, я посмотрела на моего младшего брата и сказала:
— Отец никогда не узнает. Взгляни на них…— Я показала на взрослых. Они смеялись и танцевали. — Никто и не заметит, что меня тут нет. — Я помолчала. — Но как ты можешь утерпеть, Альфонсо? Неужели тебе не хочется узнать, правда ли это?
— Нет, — рассудительно ответил он.
— Но почему?
— Потому что это может оказаться правдой.
Лишь позднее я поняла, что он имел в виду. Но в тот момент я раздраженно взглянула на него, а потом развернулась, взметнув зеленую шелковую юбку, и принялась пробираться через толпу.
Никем не замеченная, я проскользнула под аркой и ее великолепным сине-золотым полотнищем. Мне казалось, я единственная, кто бежал с праздника. Я ошибалась.
К моему удивлению, огромная, обшитая панелями дверь, ведущая в тронный зал, была слегка приоткрыта, как будто кто-то хотел затворить ее, но не до конца преуспел. Я осторожно потянула ее ровно настолько, чтобы проскользнуть в образовавшуюся щель, а потом закрыла дверь за собою.
Зал был пуст, поскольку стражники сейчас приглядывали за своими подопечными в Большом зале. Тронный зал значительно уступал Большому в размерах, но внушал почтение. У центральной стены стоял трон Ферранте: сооружение из темного дерева, покрытое искусной резьбой, с сиденьем из красного бархата, установленное на небольшом помосте высотой в две ступени. Над ним высился балдахин с неаполитанскими лилиями, а с одной стороны от потолка до пола поднимались сводчатые окна, открывая великолепный вид на залив. Сквозь окна, не закрытые ставнями, лился солнечный свет, отражаясь от белого мраморного пола и беленых стен и создавая ощущение сияния и легкости.
Это место казалось слишком светлым, чтобы скрывать какие бы то ни было тайны. Я задержалась на мгновение, оглядываясь по сторонам; мое возбуждение и страх росли. Я боялась, но, как всегда, любопытство превозмогло страх.
Я повернулась к двери, ведущей в личные покои деда.
До сих пор я побывала в них лишь однажды, несколько лет назад, когда Ферранте лежал с сильной лихорадкой. Врачи, убежденные, что он умирает, собрали всю семью попрощаться с ним. Я не была уверена в том, что король вообще помнит меня, но он положил руку мне на голову и одарил меня улыбкой.
