— Раз уж такое дело, то когда старший лейтенант придет дайте ему поспать хоть маленько.
— Конечно, Надежда Петровна, пусть поспит начальник.
Бочкарев, однако, не приходил. К страшной тревоге за жену прибавилась тревога за непутевого Константинова, грубо нарушившего воинскую дисциплину. «Где он? Что с ним? — думал Бочкарев, представляя в своем воображении самое худшее. — Замерз. Сбился с дороги»... Что только не приходило ему в голову. Домой он не звонил — боялся да и не хотел понапрасну тревожить Тоню; звонил ему дежуривший там Гоберидзе, тихонько докладывая: «Спит»... «Попросила воды»... «Дал лекарство»...
Константинов вернулся под утро. От жеребца шел пар, лошадь выбилась из сил и едва дошла. Выбился из сил и всадник. Он отдал поводья выбежавшему часовому, а сам, шатаясь и держа перед собой огромный тюк — закутанные в тулуп канистры, — побрел к офицерскому дому.
— Товарищ старший лейтенант, Константинов вернулся. Живой, — доложил дежурный по заставе.
— Где он?
— К вам домой пошел.
Бочкарев рывком поднялся со стула.
— Если понадоблюсь, я на квартире, — бросил он на ходу.
Порыв, ветра едва не сбил его с ног, и ему снова пришлось держаться за канат. Окна во всем доме светились. Войдя к себе в комнату, Бочкарев увидел обоих Стародубцевых, Гоберидзе и Константинова, который стоял, наклонясь к горячей грубке. Вид у него был измученный до предела.
— Товарищ старший лейтенант, — через силу начал он, завидя Бочкарева.
— Да будет вам... — прервал его начальник заставы.
— Вот для Антонины Кирилловны привез, — Константинов попытался улыбнуться. — Не остыла.
— Горячая, — подтвердила Надежда Петровна. Она уже принесла ведро, в которое выливала из канистры воду.
Тоня полусидела на кровати, прикрывшись одеялом, и смотрела на Константинова. Глаза ее лихорадочно блестели, губы пересохли, и она поминутно облизывала их.
— Сейчас, милая, сейчас станет тебе легче, вот попарим твою болячку — все и пройдет, — ласково приговаривала Надежда Петровна. Она попробовала воду рукой. — Горячевато, но ничего, потерпишь маленько. Ну, милая, давай-ка я развяжу твою ноженьку.
Стародубцева откинула край одеяла и стала сматывать бинт. Запахло йодом и еще чем-то очень неприятным. Тоня услышала этот запах, и слезы градом покатились из ее глаз.
— Нога у меня гниет, — простонала она. — Понимаете, нога гниет!..
Бочкарев молчал, зажмурившись от того, что услышал. Константинов весь съежился и отвернулся. Гоберидзе что-то пробормотал по-грузински. Старшина продолжал стоять в той же позе, ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Ничего, ничего, миленькая, вот попаришь свою ноженька сразу легче станет. Ты мне верь, — утешала Стародубцева.
Бочкарев открыл глаза и мучительно смотрел, как хлопотала около Тони Надежда Петровна.
Тоня поодолжала плакать. Она села на край кровати и опустила больную ногу в ведро с водой. Вода пузырилась и пахла сероводором.
— Тебе не горячо? — спросил Бочкарев, наконец обретший дар речи.
— Нет, не горячо, — ответила Тоня чуть слышно.
Он опустил руку в ведро и тут же отдернул: вода была очень горячая, но Тоня не чувствовала этого.
— Может быть, разбавить? — спросил Бочкарев
— Не надо. Оно чем горячей, тем полезней, — ответила Надежда Петровна. Она стояла возле Тони и гладила ее по голове.
Процедуру закончили через полчаса. Тоня вынула из воды ногу, неприятного запаха не было. Нога порозовела, а опухоль слегка уменьшилась.
Тоня расслабленно улыбнулась и вытерла кулаком слезы.
— Кажется, мне немного лучше, — сказала она.
— Вот видишь! — Бочкарев бурно обрадовался. — Я ж говорил!
Он глубоко, облегченно вздохнул и лишь сейчас вспомнил о Константинове. Тот по прежнему стоял возле горячей грубки и смотрел на Тоню. Противоречивые чувства испытывал Бочкарев. Он был искренне благодарен этому непослушному солдату за то, что он, рискуя жизнью, совершил почти что невозможное. И в то же время Бочкарев испытывал неприязнь к Константинову за его излишнее внимание к Тоне. Ему не нравилось, что этот человек сейчас смотрел на его жену, что в то недоброй памяти утро нес ее на руках. Наконец, и это было сейчас главным, Константинов грубо нарушил воинскую дисциплину и за это его надо было наказать по всей строгости устава.
Он тупо, в упор посмотрел на Константинова и встретился с его усталым, однако ж вызывающим и дерзким взглядом.
— Я вас должен немедленно арестовать, рядовой Константинов, — сказал Бочкарев внятно. — Я должен...
— Вася, опомнись! Как тебе не стыдно!- — перебила его Тоня. Полные слез глаза она переводила с мужа на Константинова. — Как тебе не стыдно, — повторила она чуть громче.
Бочкарев растерянно замолчал и посмотрел на старшину, словно спрашивая у него совета. Но Стародубцев стоял, опустив голову на грудь и плотно сжав губы. Он тоже не знал, что ответить. Ответила за него Надежда Петровна. Она никогда не вмешивалась в дела службы, но сейчас сочла своим долгом сказать слово.
— Повременил бы с арестом, Василь Иванович...
— Хорошо. Надежда Петровна... Но я не кончил. За проявленное мужество рядовому Константинову объявляю благодарность. С арестом пока подождем. Все.
Полагалось стать по стойке смирно, козырнуть и ответить по уставу: «Служу Советскому Союзу!», но здесь, на квартире начальника, рядом с больной Тоней, Константинов замялся и ответил домашним «Спасибо».
Он виновато улыбнулся.
— На обратном пути с дороги сбился, думал пропаду. Хорошо, что Орленок сам на заставу пришел.
— Иди отдыхай, Константинов. — сказал Бочкарев.
...Утром шквальный, небывалой силы порыв ветра сорвал крышу со склада, и несколько солдат вместе со старшиной с превеликим трудом укутывали брезентом продукты. Связи с ушедшими на границу нарядами по- прежнему не было. Надежды на то, что сегодня прилетит вертолет, — тоже.
Бочкарев пару часов поспал, пока у него дома дежурил Перепелица, а проснувшись, вспомнил о наказе доктора. Он разбинтовал Тонину ногу и увидел, что вокруг раны появились какие-то бронзового цвета пузыри, наполненные жидкостью, хотел было сказать об этом Тоне, но не сказал и был рад, что она даже не взглянула на свою ногу.
— Почти не болит, — сказала она. — Только вот что-то пальцы не очень слушаются.
Это открытие совсем ее не огорчило, а Бочкарев похолодел от ужаса, представляя, что это значит.
— Вот и отлично, — сказал он через силу. — Сейчас я тебе опять ниточку повяжу.
Целый час Бочкарев ходил из угла в угол сам не свой. Страшные мысли лезли в голову, нервное напряжение нарастало, особенно, когда он увидел, что нитка утонула, глубоко врезалась в набухшую ногу. Бочкарев до боли стиснул зубы.
— Ну, как там? — спросила Тоня.
— Порядок, Тонечка... Как вчера... Пойду вызывать доктора.
— Иди. Скажи ему, что после горячей ванны мне гораздо лучше. И вот еще что...
Бочкарев заметил, что Тоня была чем-то неестественно возбуждена. Если вчера она все время молчала и плакала, то сейчас ей все время хотелось говорить.
— Когда я поправлюсь, мы с тобой поедем в Крым. Правда, Вася? — произнесла она скороговоркой, и эти планы на будущее были в таком противоречии с ее теперешним состоянием, что Бочкарев испугался еще сильнее.
— Лучше всего в Ялту, — продолжала Тоня. — Или в Феодосию. Там, говорят, пляж песчаный, а в Ялте галька. Сходим в музей Грина, в галерею Айвазовского. Оттуда Коктебель недалеко, где жил Волошин...
— Я сейчас должен идти звонить доктору, Тонечка, — осторожно перебил жену Бочкарев. Он не мог больше ждать ни минуты, ему надо было немедленно обо всем рассказать врачу.
— Ну, иди, если ты так торопишься...
Михаил Михалыч был дома, он даже не поехал на аэродром. Пурга неистовствовала по-прежнему, и синоптики не могли ответить, когда она стихнет.
— Слушаю вас, товарищ Бочкарев. Докладывайте, как больная, — раздался в трубке знакомый голос.
Бочкарев рассказал обо всем — о появившихся пузырях и о врезавшейся глубоко в тело нитке, о том, что Тоня даже не почувствовала этого. И почему-то стала разговорчива, строит планы на будущее, будто и не больна совсем...
— Пальцами на ноге она может шевелить? — спросил доктор.
— Немного... Они у нее как бы не свои, Михал Михалыч.
— Ногти на ноге не синюшные? Ну, не синие?
— Кажется, — ответил Бочкарев упавшим голосом.
Михал Михалыч надолго замолчал, Бочкарев даже подумал, что нарушилась связь с отрядом.
— Слушайте меня очень внимательно, а еще лучше, возьмите ручку и записывайте, — каждое слово доктор выговаривал очень четко и громко. — У вашей жены газовая гангрена, и я не скрою, что ее жизнь в опасности. В большой опасности, — добавил он.
— Что же мне делать? — в отчаянии крикнул Бочкарев.
