д) Право Ричарда на корону было неоспоримо доказано соответствующим парламентским актом и поддержано народом. Мальчики не имели права на корону и не представляли опасности для Ричарда.
е) Если бы Ричард беспокоился по поводу недостаточной обоснованности своих прав, ему нужно было бы избавиться не от мальчиков, а от юного Варвика, который был вторым после Ричарда претендентом на корону, но именно его Ричард провозгласил своим наследником после смерти сына.
ГЕНРИХ VII
Предварительное впечатление:
Авантюрист, искавший покровительства при чужих дворах. Имел честолюбивую мать. О его частной жизни ничего предосудительного не известно. На государственной службе не состоял. Как явствует из его поступков, превалирующая черта — коварство.
Относительно предполагаемого преступления:
а) Для Генриха было чрезвычайно важно, чтобы мальчики ушли из жизни. Уничтожением акта, который доказывал незаконное происхождение мальчиков, он сделал старшего принца королем Англии, младшего — вторым человеком в королевстве.
б) В акте, который Генрих провел через парламент, он обвинял Ричарда в абстрактных тирании и жестокости, однако не счел нужным упомянуть о юных принцах. Из этого можно сделать только один вывод: мальчики были еще живы и было известно их местопребывание.
в) Мать мальчиков была лишена средств к существованию и пострижена в монахини через восемнадцать месяцев после коронования Генриха.
г) Генрих без промедления изолировал всех возможных наследников и держал их под арестом, пока у него не появлялась возможность, не привлекая особого внимания, избавиться от них.
д) У Генриха не было законных прав на корону. После смерти короля Ричарда королем Англии de jure[27] должен был стать юный Варвик.
Написав последнюю строчку, Грант впервые подумал о том, что Ричард вполне мог узаконить своего сына Джона и объявить его наследником. Такое уже бывало, и не единожды. Да и весь клан Бофортов, включая мать Генриха, состоял из потомков даже не незаконного союза, а двойного адюльтера. Ничто не мешало Ричарду узаконить «шустрого и добродушного» мальчика, который, ни от кого не скрываемый, жил в его доме. Но он не изменил себе и, даже не помыслив ни о чем подобном, объявил наследником сына своего брата. Даже в горе этот человек сохранил здравомыслие. Здравомыслие и фамильную гордость. Незаконнорожденный сын, каким бы он ни был, не должен занять трон Плантагенетов, пока жив законный претендент — сын брата.
Удивительно, как фамильная гордость или, проще говоря, чувство семьи дает себя знать во всей этой истории, начиная с Сисели, которая повсюду сопровождала своего мужа, и кончая ее сыном, признавшим своим наследником сына брата своего Георга.
И точно так же Грант в первый раз со всей очевидностью осознал, насколько атмосфера, которой дышала эта семья, свидетельствует в защиту Ричарда. Мальчики, которых он будто бы убил, словно жеребят-двойняшек, были сыновьями Эдуарда, и Ричард, вне всяких сомнений, хорошо знал этих детей.
Тогда как для Генриха они были не больше чем абстрактные символы, препятствия на его пути. Возможно, он даже никогда не видел их. Оставив в стороне вопрос характеров, все равно можно почти с твердой уверенностью настаивать, что из двух мужчин подозрение вызывает только Генрих.
Разложив весь материал по пунктам, Грант увидел, насколько подозрительным было отношение Генриха к акту, утвердившему право Ричарда на престол. Если, как настаивал Генрих, притязания Ричарда были нелепыми, тогда самым разумным было бы устроить повторное чтение документа и доказать его лживость. Но он ничего такого не сделал. Наоборот, употребил всю свою власть, чтобы уничтожить даже память об этом акте. Вывод один: право Ричарда на корону, подтвержденное парламентским актом, было неоспоримым.
Когда Каррадин вновь появился в больнице, Грант уже осваивал путь от постели до окна и обратно и был так горд этим, что Пигалице пришлось напомнить ему о малышах полутора лет от роду, проделывающих то же самое. Но насмешки Гранта не задевали.
— А вы говорили, что я пробуду у вас несколько месяцев! — радостно кричал он.
— Да бросьте вы, мы очень рады, что вы быстро поправились, — строго заметила она и добавила: — Кроме того, мы рады, что вы освободите нам койку.
После этих слов Пигалица быстро выскользнула за дверь, мелькнув светлыми кудряшками и накрахмаленной юбкой.
Грант лег и некоторое время осматривал свою маленькую «тюрьму» почти с благодарностью. Ни один человек, стоявший на полюсе или на вершине Эвереста, не чувствовал, должно быть, того, что почувствовал он, стоя возле окна после нескольких недель абсолютной неподвижности. Так думал Грант.
Завтра он пойдет домой. К себе домой, под опеку миссис Тинкер. Правда, полдня ему все равно придется проводить в постели, но зато полдня он будет ходить, хоть с костылями и палками, но ходить, как все люди. И наконец-то он станет сам себе хозяином. Избавится от опеки ловкой малышки, по которой, несмотря на всю благодарность, скучать не будет.
Великолепно!
Он уже выплеснул свою радость на сержанта Уильямса, который, вернувшись из Эссекса, заглянул к нему, и теперь ждал Марту, чтобы еще раз похвастаться своим вновь обретенным человеческим видом.
— Как вы поработали с историческими книжками? — поинтересовался Уильямс.
— Лучше некуда. Доказал, что они всё врут. Уильямс ухмыльнулся.
— Наверняка против таких, как вы, есть закон. Вы не забыли о пятом отделе? Припишут вам измену, или lese-majeste, то есть оскорбление монарха, или что-нибудь еще. Все может статься. На вашем месте я был бы осторожнее.
— Сколько буду жить, никогда больше не поверю ни одной исторической книжке, честное слово.
— Не зарекайтесь, — наставительно произнес Уильямс, всегда отличавшийся неколебимым здравомыслием. — Была королева Виктория, был Юлий Цезарь, покоривший Британию, был 1066 год.
— А вот насчет этой даты у меня появились большие сомнения, — сказал Грант. — Вы закончили дело в Эссексе? Кто был ваш подопечный?
— Законченный негодяй. Слишком с ним нянчились всю жизнь, даже после того как он начал лет в девять подворовывать у матери. Может быть, хорошая порка в двенадцать лет спасла бы ему жизнь, а теперь, что ж, миндаль не успеет зацвести, как его повесят. Кстати, весна в этом году будет ранняя. Я, как приехал, каждый вечер работаю в саду, темнеть стало позже. Скоро вы тоже глотнете свежего воздуха.
Потом он ушел, здоровый разумный человек, каким и должен быть тот, кого в детстве пороли ради его же блага, а Грант остался ждать следующего гостя из внешнего мира, куда он вот-вот должен был вернуться сам, и обрадовался, услышав знакомый осторожный стук в дверь.
— Входите, Брент! — весело откликнулся он.
И Брент вошел.
Но это был не тот Брент, которого он видел в последний раз.
Тот был само ликование. Освобожденная энергия.
Этот был обыкновенным худеньким мальчишкой в непомерно длинном и широком пальто, несчастным и совершенно растерянным.
Грант с тревогой смотрел, как он нетвердым шагом пересек комнату. Из кармана его пальто не высовывалась ни одна бумажка.
«Что ж, — с философским спокойствием подумал Грант, — все это очень забавно, но осечка, по-видимому, была неизбежна. Наивные любители взялись за серьезное исследование да еще надеялись что-то доказать. Если профессионалы в Скотленд-Ярде попадают в тупик, они не зовут на помощь любителей, так почему же я поставил себя выше историков? Я хотел доказать себе, что не ошибся в своей характеристике человека на портрете, и не захотел испытать стыд, узнав, что посадил преступника в кресло судьи. Однако теперь, как ни крути, придется признать ошибку и смириться с ней».
А может, ему как раз этого и хотелось. Может, в глубине души он чувствовал, что слишком уж возгордился своей проницательностью?
— Здравствуйте, мистер Грант.
— Здравствуйте, Брент.
Мальчику сейчас гораздо хуже. Он еще в том возрасте, когда верят в чудеса и обижаются на лопнувший шарик.
— Что-то вид у вас сегодня грустноватый, — сказал Грант с нарочитой веселостью в голосе. — Что-то не получается?
— Все не получается.
Каррадин уселся на стуле, мрачно уставился в окно и долго не отводил глаз от воробьев.
— Неужто вам еще не надоели эти чертовы птицы? — хмуро спросил он.
— В чем дело? Вы все-таки отыскали следы большого шума, поднятого в связи с исчезновением мальчиков еще при Ричарде?
— Хуже.
— Да? Что-нибудь опубликовали? Какое-нибудь письмо?
— Все не то. И намного хуже. Нечто весьма… весьма солидное. Не знаю даже, как вам сказать. — Брент сердито смотрел на воробьев. — Чертовы птицы… Я никогда не напишу книгу, мистер Грант.
