Ансельм покраснел и опустил глаза.
— Да, вы верно разгадали смысл моих слов. Мой брат и две сестры были значительно старше меня: между тем, как мы появились на свет, наши родители потеряли нескольких детей, отправившихся в лучший мир. Но и после моего рождения отец и мать имели еще потомство. Боюсь, в отношениях со своими младшими братьями я унаследовал от старшего его греховную надменность.
— Но вы явили мудрость, вовремя поняв, что такие отношения должны раз и навсегда остаться в прошлом вместе с детскими играми.
Ансельм буквально просиял.
— И все же мои младшие братья, навещая меня здесь, не упускают случая напомнить мне о прежних грехах — конечно, без всякой злобы. Их слова побуждают меня к еще большему смирению.
— А Генри так и не понял того, что поняли вы?
— Возможно, с моей стороны греховно так говорить, но, повзрослев, Генри не научился сдержанности. Он всегда стремился настоять на своем и готов был на все, чтобы этого достичь.
— Что такого мог сделать Генри, что заставило бы Роберта его убить — убить человека, с которым он вместе вырос, того, кто в ближайшем будущем должен был стать его шурином?
— Я точно так же не нахожу этому объяснений, как и вы, друг мой. Они, хотя и не были в юности близки, врагами, однако, тоже не были. Встречаясь, оба держались пусть несколько натянуто, но вежливо. До самого последнего времени я не видел, чтобы они гневались друг на друга.
— Что же изменилось?
— Я не знаю. Впервые я заметил перемену, когда два семейства собрались, чтобы обсудить условия брачного союза.
— Думаете, Генри не пожелал делиться своими владениями? — спросил Томас и недоверчиво покачал головой, словно не соглашаясь с самим собой. — Нет, это было бы слишком глупо. Он не мог не понимать, что любой, кто женился бы на его сестре, получил бы что-то в качестве приданого. Если же мужем должен был стать Роберт, то земли, по крайней мере, не ушли бы в чужие руки.
— Ничего не могу сказать, брат, поскольку сам ничего не слышал о причине ссоры. Согласен, так вести себя было бы чересчур даже для Генри. Несмотря на свою себялюбивую и падкую до удовольствий натуру, он бы, скорее, предпочел, чтобы земли перешли к покладистому Роберту. Воистину, не мог же он не понимать, что этот зять окажется щедрее прочих, ссужая деньгами, случись лорду Генри оказаться в стесненных обстоятельствах вследствие своей неумеренной приверженности мирским забавам.
Рассуждения священника несказанно удивили Томаса. Несмотря на свою отрешенность от мира, отец Ансельм оказался далеко не наивным.
— У Генри были долги?
Ему пришла в голову новая мысль. Что, если убийца — человек, которому Генри был должен деньги?
— Кажется, он еще не познакомился с этой ценой греха, хотя уже пошел по кривой дорожке. Он не желал отказывать себе ни в одном из мирских удовольствий, даже ради спасения души от вечного огня преисподней. Я однажды застал его, когда он, словно лесной сатир, прижал к стене сарая молочницу. Солдаты в Вайнторп-Касле радостно приветствовали его приезд, потому что он набивал их карманы деньгами, играя с ними в кости. Его духовник говорил мне, что этот человек давно бросил прислушиваться к его увещеваниям. Мои собственные усилия тоже были встречены насмешками.
— Сейчас, когда море адского пламени разверзлось у него под ногами, он, наверное, горько сожалеет, что не слушался мудрых советов. — Томас оттолкнулся плечом от холодной стены и засунул руки в рукава, пытаясь согреться. Собственное ханжество заставило его болезненно поморщиться. Разве до того, как попасть в тюрьму, он сам больше прислушивался к чьим-то советам, чем Генри? Разве было бы ему сейчас хоть какое-то дело до того, что говорят другие, если бы Джайлз предстал перед ним с распростертыми объятьями, с глазами, сияющими любовью?
— Я не забываю его в своих молитвах.
Томас был тронут искренностью, прозвучавшей в голосе Ансельма. Без сомнения, святой отец сделал бы то же самое и для него, подумал Томас, неважно, насколько отвратительными показались бы тому его грехи. Он улыбнулся Ансельму с большей симпатией, чем когда-либо прежде.
— Так вы говорите, Генри многих девиц лишил девичества у стены или на соломенной подстилке. Тогда разве не удивительно вам показалось, что его отец прилюдно, во время обеда выставил на посмешище мужские способности сына?
— Нет. Я не думаю, что сэр Джеффри поставил под сомнение мужскую силу своего отпрыска. Скорее, так мне кажется, он хотел пристыдить его, чтобы он вел себя в этом отношении как подобает христианину, то есть женился и с должной серьезностью, в супружеской любви произвел на свет наследников.
Самому Томасу не пришло бы в голову усмотреть в жесте, с которым сэр Джеффри бросил на колени своему сыну кабаньи бубенцы, христианское упование, что Генри перестанет портить молочниц.
— Довольно праздных разговоров, — произнес отец Ансельм, потянув Томаса за рукав. — Я думал навестить мальчика, Ричарда. Я слышал, он любит занимательные рассказы, а у меня в запасе есть одна-другая весьма поучительная притча. Потом я собирался пойти в часовню помолиться. Хотите, брат, мы отправимся вместе?
Томас был тронут желанием святого отца сделать что-то для мальчика. В то же время он сильно сомневался, что рассказы Ансельма о святых — если, конечно, драконам не отводится в них главного места — вряд ли смогут заинтересовать Роберта.
— Нет уж, святой отец. Боюсь, что мой пост и так слишком затянулся и я ослабел более, чем сам наш Господь счел бы благоразумным. Скоро я присоединюсь к вам, но сначала мне нужно пойти на кухню и немного подкрепиться.
Ансельм воззрился на него с неодобрением:
— Мне знаком этот взгляд, брат. Вы хотите мяса. Избегайте искушения! Опуститесь на колени рядом со мной и молите Господа даровать вам силу, в которой нуждается ваше слабое тело!
Томасу стоило немалого труда не рассмеяться.
— Меня привлекает вовсе не мясо, святой отец. Все дело в одной кухарке, которая сгорает от желания…
Лицо Ансельма побледнело от ужаса.
— …согреть мой желудок малой толикой эля, чтобы мне лучше стоялось на коленях во время молитвы. Или даже в поварихе, которая желает насытить мое тело малой толикой сыра, чтобы я с большим усердием мог возносить свой голос к небесам. Идите. Не сомневаюсь, когда я присоединюсь к вам, вы еще будете в часовне.
Когда они попрощались, Томас обернулся и посмотрел вслед Ансельму, который медленно и осторожно начал спускаться по ступенькам. Несмотря на все свои поддразнивания и манеры этого человека, которые при всем желании трудно было назвать приятными, теперь он знал, что у святого отца доброе сердце. Томас удивился, обнаружив, что начинает понемногу привязываться к нему.
— Не прикидывайся дурочкой, дочь!
Адам с силой хлопнул ладонью по гобелену, украшавшему стену его спальни.
— Он стоял над телом с окровавленным кинжалом в руке. Что еще нужно знать судье, чтобы повесить моего сына?
Элинор почувствовала, как ее лицо каменеет от подступающего гнева.
— Что ему нужно знать, спрашиваете вы? Да хотя бы то, что Роберт никогда бы не убил человека в припадке гнева.
— Кто не убил бы?
— Мой брат. Ваш сын.
— Тогда ты плохо знаешь мужчин.
— Такое предположение напрашивается само собой, милорд, только оно далеко от истины. Если вы не знаете, что входит в круг моих обязанностей как настоятельницы Тиндала, позвольте мне напомнить вам, что я там руковожу повседневной жизнью и мужчин, и женщин. Итак, приходится сделать вывод, что вы и слыхом не слыхивали о страшных событиях, случившихся как раз тогда, когда год назад я оказалась там. Видимо, все дело в том, что моя обитель расположена слишком далеко от королевского двора.
Она тоже повысила голос.
— Ты говоришь непозволительным тоном, дитя.
— И я уже не дитя, отец. Я уже давно взрослая женщина.
Огромным усилием Элинор заставила себя говорить тише.
С лицом, раскрасневшимся не хуже, чем у дочери, Адам собрался было ответить, но вместо этого с усталым вздохом опустился в кресло.
— Мне не хочется с тобой спорить, Элинор. Да, конечно, как невеста Христова ты совершенно взрослая. Но пойми, пожалуйста, и то, что всякому отцу трудно смириться с тем, что напоминает ему об одной вещи: что он уже не так юн и полон сил, как ему бы хотелось.
— В тебе больше жизни, чем во всех этих зеленых юнцах, которым ты, по твоим словам, завидуешь. Это они будут смотреть на тебя как на лучший образец мужества. — От его примирительного тона Элинор несколько успокоилась. Потом она улыбнулась: — Спор наш ни к чему не приведет. И Роберту от этого тоже не будет пользы.
— Согласен. Чтобы между нами и дальше был мир, я вдобавок скажу тебе, что слышал про твои подвиги в Тиндале. Со всеми подробностями. Твоя обитель расположена не так уж далеко, чтобы люди при дворе не превозносили до небес твои ловкость и умение. — Неожиданно он погрустнел. — Я слышал предостаточно, чтобы мне как твоему отцу можно было гордиться тобой, Элинор.
