– Господа! Вам чего? – пробормотал он испуганно и начал пятиться назад к двери. – Я сейчас людей позову, – прошептал мужик еле слышно.
– Не в твоих интересах, – сухо ответил я, прицелившись ему в лоб из пистолета.
– Да что же это на свете делается? – запричитал лакей. – Нехристи! Смилуйтесь!
– Ты потворствовал встречам Марии Олениной с господином Кириллом Левицким в стенах этого благословенного дома? – грозно прошипел я.
– Ничему я не потворствовал! – замахал руками лакей. – Только пускал их в свою каморку… – насупился он.
– Так, значит, правда, – ошеломленно проговорил Кинрю, который все еще отказывался верить своим ушам. – В тот день, когда на балу едва не случился пожар, ты проводил через черный ход Левицкого? Это он в белом бурнусе расхаживал здесь во дворе под окнами?
– И что в этом такого страшного? – пролепетал лакей.
– Ничего, – я убрал пистолет. – Вот и все, что требовалось доказать, – мрачно констатировал я.
Этой же ночью мне сделалось хуже, моя рана оказалась не такой легкой, как я решил поначалу. Она открылась, и я всю ночь простонал в бреду. Позже Кинрю мне рассказывал, что Мира ни на минуту не отходила от меня, даже когда приехал Алешка Лунев со своим чемоданчиком. Он ни о чем и расспрашивать не стал – сразу взялся за свои хирургические инструменты. В этот раз они даже ни разу не поругались с Мирой, которая выполняла роль сестры милосердия и не смыкая глаз ухаживала за мной.
Очнулся я только на рассвете и первое, что увидел, это были встревоженные глаза моей индианки.
– Ну, наконец-то, – простонала Мира и, словно подкошенная, рухнула в кресло. На нее было страшно смотреть – такой измученной она выглядела.
– Лошадей уже запрягли? – осведомился я, приподнимаясь на постели. Каждое мое движение отдавалось пульсирующей болью в висках. Стены хороводом закружились перед глазами.
– Чего? Чего? – переспросил Лунев, часто-часто заморгав своими белесыми ресницами. – Друг мой, ты, верно, все еще бредишь?
– А что, собственно, происходит? – в свою очередь поинтересовался я. – Мы же должны были утром ехать в Отрадное… А за тобой кто послал? Разве я уже успел распорядиться?
– Без тебя распорядились, – отозвался Лунев. – Ну, надо же, чего несет! – Он облегченно расхохотался. – Кажется, кризис миновал, – заметил доктор уже серьезнее.
– Так это все из-за моей раны? – осведомился я, наконец, начиная понимать, что случилось. – Так не стоит обращать на это особенного внимания, – я пожал плечами. – Нам надо торопиться, пока сестрица Мари не свела Елену в могилу!
– Как бы вас, Яков Андреевич, в могилу не свели, – Мира подчеркнуто обратилась ко мне на «вы».
– Нет уж, дружочек, подождем пару дней, – ответил доктор, – а вот как полегчает, тогда и поедем! В имении за Элен есть кому присмотреть, – добавил он. – Граф Владимир, Наталья Михайловна…
– Сестрица Мари, господин Кузнецов, певец с псевдонимом Алекс… – продолжил я.
– А ты не мог бы подробнее? – поинтересовался Лешка. Ему-то еще не была известна история с тенором из Каменного театра.
Тогда я пересказал ему все, что мне удалось выяснить за последние дни.
– Что-то я тогда не совсем понимаю роль Кузнецова, – задумчиво проговорил Лунев, когда я замолчал. – Неужели он потворствует связи своей невесты? Не верится что-то!
– Об этом нам еще и предстоит узнать в имении, – ответил я. – Но мне кажется, что ему обо всем неизвестно. Он, конечно, заинтересован в том, чтобы графиню Елену признали недееспособной, да и свадьбу ее с Раневским он расстроил намеренно, но вот насчет роли Артиста Кузнецов вряд ли осведомлен… Впрочем, там будет видно!
– Интересно, Наталья Михайловна в какую сторону смотрит? – вставила свое слово Мира. – Вряд ли она, в случае чего, отважится вступиться за падчерицу… Ведь если дело откроется, ее дочери каторга светит! Свести с ума родную сестру…
– Ну, это еще доказать надо, – заметил я.
– А если ее этот Артист убьет? – настаивала на своем Мира. – И они обставят все это как самоубийство?
– Ты вынуждаешь меня поторопиться в Отрадное, – ответил я.
Золотой дракон бросил на индианку убийственный взгляд.
– А я поеду с вами в Отрадное? – осведомился Лунев, вымыв руки. Мира подала ему полотенце.
– А без вас, господин доктор, я его туда и вовсе не отпущу, – сурово ответил мой ангел-хранитель. Мне стало казаться, что Мира и Юкио Хацуми в моем собственном доме решают все за меня.
– Разумеется, ты с нами едешь, – ответил я в свою очередь Алешке, – но только вовсе не из-за меня, а из-за того, что Елене Олениной может потребоваться твоя помощь! Я не уверен, что за ней ухаживает знающий врач… Я вообще ни в чем не уверен! Мира, ты когда-нибудь встречалась с Мари, Кузнецовым или Натальей Михайловной? – обратился я к индианке. Графа Владимира в расчет я не брал. Он видел Миру мельком и то только ночью, когда кто-то поджег деревянный флигель Олениных. Вряд ли граф узнает ее.
– Нет, – не раздумывая ответила индианка. – А что?
– Мы выдадим тебя за цыганку, которая отстала от табора, – поделился я своим планом с друзьями. – Тебя поселят в людской. Так нам больше удастся в имении выведать. Ты не против?
– Разумеется, нет, – устало вздохнула моя индианка.
– Иди спать, милая, – улыбнулся я ей.
* * *
Через несколько дней мы тронулись в путь. Имение Олениных располагалось неподалеку от Петербурга. Только вот Миру предварительно понадобилось переодеть, для этого я вместе с Луневым съездил в Новую деревню, где остановились цыгане. Мне хотелось, чтобы в Отрадном все выглядело как можно более правдоподобным. Миру мы тоже взяли с собой, да она и не возражала. Ей хотелось проводить со мной по возможности больше времени.
Седовласые цыганки запели сладкими голосами:
«К нам приехали родные, наши гости дорогие…» – Лунев щедро разбрасывался ассигнациями. Его в таборе знали, похоже, он нередко проводил здесь знойные ночи.
Мне невольно вспомнились отзывы о глубоком, красивом теноре Левицкого. Надо же, выискался упырь!
«Ай да конавела претро дело…» – Молодая черноволосая цыганка собирала серебро, звенящее на подносе. Моя Мира внимательно прислушивалась и приглядывалась к тому, что происходило вокруг. Некоторые цыганки бросали на нее ревнивые взгляды пронзительных черных глаз. Мне показалось, что она превосходила их красотой – такая же черноглазая, с живым блеском в глазах, стройная, с удивительно прекрасными чертами лица, смуглой бархатной кожей, узкими запястьями и длинными пальцами, которыми только совсем надавно научилась перебирать звенящие струны гитары.
– Помочь надо, гости дорогие? – спросила молодая цыганка с золотыми кольцами, которые раскачивались в ушах. – Поможем, – весело пообещала она, придирчиво оглядев индианку с головы и до пят.
– Наша она, – вынесли вердикт старые цыганки, будто достоверно знали, из какой страны моя Мира, чувствовали ее жаркую кровь и, возможно, даже ее способность к предвидению. Моя индианка не хуже любой из этих цыганок с низкими голосами и черными как вороново крыло волосами могла предсказать прошлое, настоящее и будущее любого из нас.
– Зов предков, – прошептал мне Лунев на ухо.
– Наверное, – пожал я плечами.
Молодая цыганка увела Миру в шатер. Я было ринулся за ней, но доктор остановил меня.
– Они ей ничего плохого не сделают, – заявил он уверенно, – а ты только помешаешь, если пойдешь!
Я послушался и остался ждать. Теперь я, кажется, начинал понимать индианку, которая каждую секунду своей жизни проживала в страхе за меня.
Наконец, Мира вышла из шатра в длинной юбке с оборками, в узкой блузке, плотно облегающей высокую грудь, звеня кольцами серег, с густыми монистами из серебряных монет на груди, вперемешку со стеклянными бусинами.
Черные волосы моей индианки были распущены, их едва прикрывал газовый шарф, смоляной завиток на виске притягивал взгляд будто магнитом, рукава разрезные, на плечах – цветастая шаль.
– Мира, – прошептал я завороженно. – Милая моя Мира!
Даже пристрастный Лунев соглашается:
– Хороша! Ох, как хороша! – Алешка даже хлопнул меня по плечу.
Индианка интуитивно почувствовала, что что-то во мне изменилось по отношению к ней. Ее черные глаза лучились от счастья. И счастье это было такое томительное и глубокое, что все мы понимали, что вечно оно продолжаться не может. Но от этой мысли никому грустно не было, мы пили шампанское, которое цыганки подносили нам, громко смеялись, подпевали сладкоголосому хору и собирались в путь – выручать Елену Оленину.
* * *
Ночью мы беспрепятственно миновали усадебные ворота и устремились к родовому гнезду семейства Олениных. Здесь-то когда-то и зародилась легенда о вампире, преследующем несчастных женщин, которые должны были пострадать за свою прародительницу, отвергнувшую когда-то чью-то любовь, пылкую и страдальческую, повлекшую за собой самоубийство – смертный грех, самый страшный… Самоубийц не хоронят на освященной земле, вот и бродят их души по свету в поисках утешения или… отмщения!
