— Я ничего не боюсь! Да я где угодно все сумел бы объяснить! Я обязан был принять меры предосторожности. Почем я знаю, кто вы такой?
— Ах, так? — сказал экспедитор, обходя полувосклицание-полувопрос инженера, за которым проглядывало страстное желание определенности. Какой угодно, но определенности. — Значит, вы обязаны были принять меры предосторожности. Допустим. Чего же, позвольте поинтересоваться, вы опасались?
— А я и не настаиваю, — миролюбиво согласился экспедитор. — И знаете, почему? Потому что мне и без вас преотлично известно, чего вы могли опасаться. Должны были опасаться. И, скажу вам откровенно, мало опасались.
— Не понимаю. — Голос инженера прервался. Он опустил глаза и увидел, что до сих пор сжимает полупустую рюмку. С внезапной отчаянной решимостью он опрокинул ее в рот и, поперхнувшись, закашлялся, покраснел, на глазах его выступили слезы.
— Выпейте воды. — Саенко налил ему полстакана нарзана. — И опять вы говорите неправду. Вы все прекрасно понимаете.
— Как вы смеете! — Инженер вскочил.
— Зачем вы так, Иван Михайлович? — мягко сказал Саенко. — Сядьте. И не надо кричать. Это, поверьте, прежде всего не в ваших интересах. Притворяетесь вы неумело. Сразу видно, опыта у вас мало. И нервы слабоваты. Подводят. А еще за рискованные дела беретесь.
Это была последняя попытка подхлестнуть себя, обмануть судьбу, отчаянное нежелание выпустить исчезающую надежду, расстаться с иллюзией, что все не так страшно, что это еще не конец.
Экспедитор посмотрел на Шевцова даже с каким-то оттенком сочувствия, как взрослый на неразумного ребенка.
— Вот тут вы правы. Я до сих пор не представился… — И он вытащил из кармана красную книжечку.
36. Всё остаётся по-старому
— Вы правы, — повторил я. — Вот мое служебное удостоверение. Фамилия моя Каротин, зовут Алексей Алексеевич. Последняя формальность теперь выполнена, и вы можете говорить со мною совершенно откровенно. Точнее, обязаны говорить откровенно.
— Я арестован? — бледными губами прошептал Шевцов.
— Не будем торопиться. Каждый в какой-то мере сам кует свою судьбу.
— Я не знаю, что было в конверте, — быстро, почти скороговоркой произнес инженер. — Поверьте слову благородного человека. Я выполнял чужую просьбу. Один человек знал, что я еду в Зимнику, и попросил меня передать этот злосчастный конверт. Понимаете? Мог ли я думать? Как откажешь интеллигентному человеку в такой пустяковой просьбе? Вот вы бы, я уверен, тоже не отказали бы. Ведь правда? Правда?
— Вполне возможно, — согласился я. — Следовательно, вы ехали в Зиминку не специально для того, чтобы передать конверт?
— Ну, конечно, конечно! — обрадовался Шевцов. — Именно! Это было случайное поручение, притом малознакомого мне человека. Шапочного, по сути дела, знакомого.
— А что было основной целью вашего путешествия?
— Э… видите ли… сугубо личное, я бы даже сказал… интимное… да, именно интимное дело. — Шевцов попытался игриво улыбнуться. — Вы меня понимаете?
— Женщина? — подсказал я. — Вы извините, что ставлю прямой вопрос, но…
— Что вы, что вы! — готовно перебил меня инженер. — Ради бога, разве я не понимаю!
— Раз так — отлично. И, простите меня еще раз, вы встретились?
— С кем?
— С женщиной, естественно. Конечно, старая любовь, не так ли?
— О, да, да, старая любовь. Увы, не удалось… Впрочем, точнее, повидался… почти…
— Эх, плохо сочиняете, Шевцов. Изобретательности у вас — ни на грош. Одни белые нитки. Ну, зачем вы так? Никакой женщины у вас в Зиминке нет. И вообще нет ни одной знакомой души. Да если б она и была, вы больше всего боялись бы такой встречи. Ведь вы же позаботились, чтобы никто не знал, куда вы едете. Домашним-то вы что сказали? Что отправляетесь к приятелю на дачу. В карты играть. Билет взяли до Харькова, хотя дураку ясно, что из Харькова вам к утру после выходного к началу занятий ни за что не вернуться. И по какому делу вы ехали и с кем встречались — мы отлично знаем.
Инженер совсем сник, голова ушла в плечи.
— Да-а, — огорченно протянул я, — неудачно началась наша с вами задушевная беседа. Разговаривать так дальше бессмысленно. Для вас, — уточнил я. — Дело ваше проиграно. Мой совет — не теряйте попусту времени. Я предложил вам разговор по душам не затем, чтобы играть с вами в кошки-мышки. Скажу откровенно: положение ваше тяжелое. Почти безнадежное. Но почти. Может, переиграем? Будем считать, что беседу мы еще не начинали. А?
— Хорошо. Я буду откровенен. Не стану скрывать: я знал, что везу в конверте. Чтобы передать его, я выехал в Зиминку. Но я не изменник, не шпион… Меня вынудили.
— Это другой разговор, — счел я своим долгом подбодрить Шевцова, и он, благодарно взглянув на меня, продолжал:
— Я совершил однажды ошибку. Огромную ошибку. Боже мой, если б я знал! — В голосе его было неподдельное страдание.
— И, вероятно, не одну?
— Да, вы правы, — согласился Шевцов. — В прошлом я офицер. Служил в разных частях у Деникина и Врангеля. В двадцатом году штабом генерала Слащева был прикомандирован к Железному полку. Знаете, был такой полк, сформированный из немцев-колонистов Юга России? С ним и довоевал до конца.
— Почему же вы не ушли с остатками врангелевцев за границу? Не успели?
— Я намеренно остался в Крыму. Жизнь на чужбине меня не привлекала. Кроме того, в Симферополе жила моя семья.
— Понятно.
— Я вернулся к семье. И вот тут-то сделал первую ошибку. Я зная, что, как бывший офицер, обязан зарегистрироваться. Но я побоялся. Побоялся, что меня арестуют или выселят, разлучат
