— Ну, может, вы и не ошиблись, — заметила мудрая старушка, многозначительно посмотрев на Воловцова. — Жизнь, молодой человек, иногда выкидывает такие фортели, что только держись…
— Да, вы правы, — согласился с ней Воловцов. — Спасибо вам огромное за помощь.
— Полноте, молодой человек, — улыбнулась Мигунова. — Разве это помощь? Это просто часть жизненного опыта, которым я поделилась с вами, причем я как раз сама и получила наибольшее удовольствие от этого…
Она слегка склонила голову в прощании и удалилась, будто ее и не было только что в номере Стасько. Остался только легкий запах жасминовых духов, что так любят женщины пожилого возраста…
— Ну, что, господа, хватит на сегодня экспериментов и допросов, — произнес Воловцов. — Служба службой, но человеческие мозги тоже требуют отдыха не меньшего, нежели тело. Так что на сегодня — довольно…
— А что завтра? — поинтересовался Поплавский, которого, кажется, тоже увлекло расследование этого непростого дела с его столь неожиданными поворотами.
— Завтра я буду допрашивать купцов, что приходили к Стасько торговать часы, конюха Селищева, возможно, прислужника Малышевых Семку и ознакомлюсь с медицинским заключением о смерти коммивояжера, до которого еще не дошли руки. А потом отправлюсь в тюрьму снимать допросы с Глафиры и Киры Малышевых.
— А мы, господин судебный следователь? — задал вопрос за себя и за Поплавского городовой Самохин.
— А вы свободны, — тепло посмотрел на городового Иван Федорович. — Ну, а коли случится в вас надобность, так я непременно именно вас и призову… И благодарю за помощь.
— Рад стараться! — гаркнул Самохин.
— И я тоже… рад, — сдержанно произнес полицейский надзиратель, у которого вновь потухли глаза и опустились плечи. Уж такой народ эти меланхолики: найдут и грусть, и печаль, и душевную боль там, где таковых чувственностей и в помине-то нет. А затем от того сами и страдают, несказанно жалея себя и расковыривая неглубокие ранки печали до самых настоящих больших и болезненных ран. Порода у них такая…
Медицинское заключение было длинным, на нескольких страницах. Иван Федорович не любил читать подобного рода документы, да еще с полнейшей детализацией вскрытия и скучными анатомическими терминами, что всегда ввергало его в рассуждения о тленности и даже никчемности бытия. К чему все потуги и усилия на всем жизненном пути, коли конец один и, как тут ни крути, неминуем. Получалось, что человек — царь природы только на словах да в философских трактатах, давно покрытых плесенью и изъеденных мышами. На самом же деле всякий человек — в действительности не что иное, как тот же набор мяса, костей и ливера, каковой, к примеру, имеется у всякого животного: кролика, свиньи или даже крысы. К тому же, патологоанатомы в своем большинстве люди невероятно дотошные, любящие свое дело, и, осматривая криминальный труп, описывают все повреждения столь скрупулезно и детально, с выпячиванием различных форм повреждений, что невольно закрадывалась грустная мысль о том, что человек бывает куда более беспощаднее самого дикого лесного зверя. И что мозги, данные Господом для созидания, очень часто направлены на то, чтобы изощренно убивать и калечить себе подобных…
Но делать нечего, с подобного рода документами знакомиться нужно, ведь это одна из основных частей следственной работы, и обнаруженные повреждения могли много что рассказать о преступнике. По орудию убийства, силе нанесения ран, их количеству можно не только составить определенное представление о характере преступника, но и определить его пол, примерный рост, возраст и телосложение.
Первоначальная запись медицинского осмотра тела коммивояжера Стасько городовым врачом Андриевским гласила, что к моменту осмотра тела коммивояжера имелись налицо все явные признаки трупного окоченения. А поскольку окоченение начинается по прошествии не менее двенадцати часов с момента убийства, то сама смерть наступила восемнадцатого сентября не позднее четырех часов утра, поскольку осмотр городовым врачом, вызванным в меблированные комнаты Малышевой, происходил в четыре часа с минутами пополудни.
Итак, врач Андриевский нашел труп Григория Ивановича Стасько с явными признаками окоченения, то есть с трупным посинением на спине и животе. Волосы на голове и бороде были обильно пропитаны кровью, уже изрядно засохшей, особенно в области левого виска и левой ушной раковины. Из правого уха, носа и рта сочилась кровянистая жидкость. Глаза покойного коммивояжера были полуоткрыты, их роговая оболочка значительно помутнела. Рот был плотно закрыт, язык цел и зубами не прикушен. На левом виске, чуть выше ушной раковины, имелось рваное отверстие, замеряя которое, Андриевский полностью засунул в него свой указательный палец, что указывало на сквозной пролом височной кости вплоть до мозгового вещества. Более на теле никаких повреждений обнаружено не было.
Андриевский поначалу решил, что смерть коммивояжера наступила от асфиксии, то есть от насильственного удушения, произведенного сильным сжатием гортани рукою, на что указывал имеющийся красно-желтый сухой отпечаток от большого пальца на левой стороне шеи ниже угла левой челюсти. Однако отсутствие следов самозащиты — удушаемый ведь должен был непременно, пусть и непроизвольно, но сопротивляться, — а также багровой окраски лица и шеи, одинаково, как и ущемления языка между зубами, говорило о том, что удушение коммивояжера происходило уже после нанесения ему смертельного удара в левую височную область головы. Получалось, что Григорию Ивановичу Стасько вначале был нанесен у входной двери в его комнату один-единственный сильнейший удар, мгновенно лишивший его сознания и ставший смертельным. После чего (или даже одновременно) убийца хладнокровно сжал ему горло левой (не занятой) рукой, чтобы предотвратить хрипы агонизирующего тела, которые могли быть услышаны в коридоре, и чтобы удерживать тело в горизонтальном положении. Когда же Стасько затих и обмяк, убивец перетащил его тело от двери к фасадному окну и уложил его под этажерку с цветами, дабы сделать труп невидимым ни из фасадного окна с улицы, ни в дверную замочную скважину.
Удар был очень сильным, произведенным в то время, когда Стасько стоял к преступнику лицом, скорее всего, провожая его из своего номера. Возможно, он был нанесен рукою с надетым на кисть кастетом, или кулаком, с зажатой в нем свинцовой гирею. Получалось, что убийцею вполне мог быть один человек, физически очень крепкий и хладнокровный. Сам прием, использованный для убийства коммивояжера, говорил о том, что человек, применивший его, опытен, то есть знает, как убивать беззвучно и наверняка. А это, в свою очередь, указывало на то, что убийца использовал такой прием и ранее, а, стало быть, является в своем роде профессионалом, и убийство коммивояжера Григория Ивановича Стасько у него отнюдь не первое по счету. А может, и не второе…
К такому заключению Воловцов пришел, прочитав протокол первоначального осмотра трупа коммивояжера Стасько.
А еще Иван Федорович, читая протокол, несколько раз отрывался от него, поскольку никак не мог отделаться от ощущения, будто похожий протокол он некогда уже читал. И, как обычно бывает с подобными воспоминаниями, никак не мог вспомнить, когда это было, и было ли вообще. И чем более он пытался вспомнить, тем далее заходил в тупик…
— Вот, черт! — вслух выругался Воловцов. — Ну, почему всегда, когда очень нужно что-нибудь вспомнить, память наотрез отказывается помогать? Это для того делается, чтобы жизнь и служба медом не казались? Так они мне и без подобных выкрутасов памяти медом ничуть не кажутся…
Все же он заставил себя переключиться от навязчивого воспоминания, зная по опыту, что чем раньше перестанет пытаться вспоминать, тем быстрее память выдаст искомый результат, причем именно тогда, когда ничего подобного от нее и не ждешь…
Вскрытие трупа Стасько было произведено на следующий день, 19 сентября. Медицинское заключение, подписанное городовым врачом Андриевским и доктором Михалевым, гласило, что именно сильный удар предметом, имеющим длинную овальную выпуклость или закругленный, а, возможно, и острый конусообразный штырь (но не молотком, что был найден в комнате Стасько), и послужил причиной смерти коммивояжера. Этот удар сломал чешуистую часть височной кости и повредил само существо мозга на значительном пространстве, а также разрушил артериальные стволы, что вкупе и повлекло неминуемую смерть. Удушение же было произведено лишь с целью недопущения хрипов агонизирующего организма.
«Предмет, имеющий овальную выпуклость или закругленный или же острый штырь, — повторил про себя Иван Федорович, и вдруг догадка осенила: — Это же кастет с шипом…»
И снова где-то в глубинах памяти всколыхнулось смутное воспоминание, что он уже когда-то думал о таком кастете и, кажется, видел результаты его применения.
