– Мама, – Саша погладил руку матери на своем плече, – не бойся за меня. Сейчас столько людей едут по всей стране, я среди них буду незаметен. Я проберусь к Мите.
Катя прижалась к брату с другой стороны, сказала горячо:
– Сашенька, ты такой умный, такой изобретательный! Ты все сделаешь, я знаю. Только не оставайся там и Митю не оставляй.
– Да, сынок, пожалуйста, не уходи с ними… дальше.
Саша понял, что вопрос уже решен, что все согласились.
– Вот увидите, все будет хорошо, – уверил радостно. – Митя вернется… Мы вместе вернемся.
Викентий Павлович поднялся, сказал жене и дочери:
– Дорогие девочки, идите к себе, отдыхайте. Завтра с утра – сборы. Раз уж все решили, то медлить не будем. Идите, мы с Сашей еще кое-что обговорим.
Понимая, что отец тоже волнуется, Саша сказал:
– Папа, я же твой сын. И анализировать ситуацию умею, и перевоплощаться в разные обличья. По нашей территории поеду поездами, они ведь ходят?
Саша сам не заметил, как сказал «по нашей», но Петрусенко улыбнулся про себя: что ж, молодежь быстро адаптируется. Ответил сыну:
– Да, до Таганрога ходят, а, может быть, уже и до Ростова.
Он вспомнил, что месяц назад в Ростов-на-Дону вошла армия Буденного.
– Ну вот, – подхватил Саша, – туда доеду под своим именем, ну а дальше – посмотрю по обстоятельствам. Если надо, снова стану Шуркой, сыном пекаря. А если надо – юнкером, пробирающимся в корпус генерала Кутепова.
Он засмеялся, и Викентий Павлович невольно залюбовался юным, открытым лицом сына, его обаятельной улыбкой. Подумал с нежностью: «Мальчик мой…» Голос у него дрогнул, когда он сказал:
– Вот, Саша, ты идешь следом за своим любимым Митенькой. Я верю, ты все сделаешь как надо.
Митя Кандауров прошел через длинную арку Тоннеля и вышел на Вокзальную улицу. Отсюда уже был виден огороженный двор и двухэтажный каменный дом. Двор был пуст, и Митя невольно замедлил шаг – а вдруг девушка по имени Елена выйдет. И когда он уже открывал калитку, она в самом деле появилась в дверях соседнего деревянного строения, стоящего почти вплотную к дому. У Мити перехватило дыхание и радостно забилось сердце. Потому, наверное, он не смог вымолвить и слова, только неловко кивнул. Девушка так же молча склонила голову в ответ, у него полыхнули щеки, и, проклиная себя, он быстро прошел к своему входу.
В этом доме жилье для Мити устроил Виктор Уржумов. Тогда же сразу он и сказал Мите:
– Тут рядом барышня одна живет… Держится скромно, но меня не проведешь, не простая штучка. Очень она мне нравится! Я ей тут по благородному знаки внимания оказываю и продуктами помогал, то да се. Она улыбается, вежливо благодарит, но… В гости набивался – не зовет. Зовут Елена. С ней брат живет, мальчишка еще, лет пятнадцать. Тоже вежливый, но дружить не желает. Ну, ничего, я все равно ее уломаю. Времени, правда, мало…
Уржумова Митя вновь встретил всего четыре дня назад, когда со своим Алексеевским полком добрался наконец до Новороссийска. Не виделись они с самого декабря девятнадцатого года. Тогда, почти сразу после ухода из Харькова, их пути разошлись. Под Ростовом-на-Дону шли тяжелые бои, и Дмитрий ушел-таки в действующую армию, к алексеевцам. Виктор уговаривал его не делать этого. Он продолжал служить в военно-санитарном ведомстве и от ведомства устроился в санитарный поезд «Единая, неделимая Россия». Привел Митю в поезд, показал отлично оборудованный вагон-операционную, вагоны-палаты для раненых, купе для врачей и санитаров, свое отдельное купе. Завел пообедать в столовую, где висели портреты Деникина и Корнилова.
– Я устрою тебя здесь, не сомневайся, должность подходящую организую. Купе будет твое собственное. Зачем тебе эта кровавая бойня? Ты что, не видишь, что все катится в тартарары!
Митя отказался. Поблагодарил, конечно, но отказался. Он еще раньше понял, что у Виктора не было таких патриотических чувств, как у него, не было боли за убитого государя, обиды за растерзанное Отечество. Когда Уржумов произносил название своего поезда, его губы иронично кривились. В купе у Виктора Митя видел чемоданы – их, кажется, стало даже больше… Что ж, это его дело, а у него самого – другой путь.
От Ростова им пришлось отступить, но, перейдя Дон, полк занял позиции под Батайском. На какое-то время даже показалось – начинается возрождение! Атаки отбивались, и алексеевцы переходили в наступление. Теперь никто не сказал бы о подпоручике Кандаурове, что он «не боевой офицер»: он умело располагал позиции, первый поднимался в атаку, и солдаты шли за ним беспрекословно. А пули не трогали его. Митя даже думал, что в своем первом бою, в Харькове, он получил ранение потому, что был неопытен. А храбрых и умелых пули обходят…
Да, алексеевцы держали оборону так стойко, что красные оставили их в покое. Поняли, что у Батайска фронт не прорвать, обошли и всеми силами навалились на позиции Кубанской армии у станицы Великокняжеской. Большевистская разведка, видно, неплохо работала: у кубанцев и настроение было иное, и дезертирство процветало, целыми группами они сдавались в плен, переходили к красным. Конница этого их знаменитого Буденного прорвала фронт и стала окружать Добровольческий корпус. Алексеевцы получили приказ отходить, чтоб не оказаться в кольце. И они влились в поток отступающих, который неудержимо потащил, понес, покатил их к Новороссийску. Началась февральская оттепель, и кубанский чернозем стал грязным месивом, которое неисчислимые обозы, конские копыта, солдатские сапоги превращали в болото. Донцы и кубанцы должны были повернуть на Таманский полуостров, а добровольцы следовать к Новороссийску. Но армия большевиков неожиданно форсировала Кубань и отрезала отход к Тамани. И тогда все потоки хлынули к Новороссийску.
Дмитрий шел вместе с солдатами за обозом, где, беспорядочно сваленные, лежали ружья, пулеметы, патроны. Впереди и сзади тянулись такие же обозы, пехота, верховые, грохотали телеги, люди ругались, мимо проносились конные отряды… Митя заторможенно думал: не похоже ли их отступление на бегство наполеоновских войск по Смоленской дороге? У Толстого в «Войне и мире» хорошо описано… У него не было даже горечи, только усталость, да пробивалась неясная мысль, которую он изо всех сил не хотел прояснять: «Зачем мне это?.. Оставил своих, ушел… Куда? Ведь даже не увижу их больше…»
Новороссийск был переполнен людьми. В основном, конечно, военными, но было много и штатских, явно не местных господ. В военном губернаторстве, где разместилось руководство армиями, штабс-капитан посоветовал Дмитрию:
– Устраивайтесь сами. С жильем очень трудно, к гостиницам и не подходите. Ищите частные квартиры, но уж подальше от бухты и не в центре. Здесь все забито. Рекомендую попытать счастья в Станичке или в поселке Мефодиевском. Правда, это ненадолго, пока не решится вопрос с эвакуацией в Крым. Неделя – дней десять…
На улице Мартыновской у отеля «Европа» Митя остановился. По лестнице вверх и вниз сновали офицеры. Кто-то не пускал солдат, тащивших сундук, дородный полковник, шедший сзади, стал ругаться, ему кричали: «Нету номеров, даже подселить некуда!» Вокруг гостиницы был разбит настоящий походный лагерь: сдвинутые обозы, сваленные вещи, даже натянуты палатки. В двух местах горели костры, солдаты грелись. Преодолевая охватившую его апатию, Митя стал оглядываться: у кого бы спросить дорогу на эту самую Станичку? И тут его хлопнули по плечу.
– Кандауров! А вот и ты. Куда ж нам друг от друга деваться!
Это был Виктор Уржумов – бодрый, веселый, в теплом новеньком полушубке и смушковой шапке. Митя обрадовался: в этом людском водовороте появился не просто знакомый – земляк, соратник, брат погибшего друга и сам друг. А Виктор критически оглядел его потертую шинель, белую с синим околышем алексеевскую фуражку, прищелкнул языком:
– Да, сквозь огонь и медные трубы…Только что явился? – кивнул на заплечный мешок. – Где-то уже остановился?
– Да вот ищу Станичку. Знаешь, где это?
– Еще чего! – тут же заявил Уржумов. – На Станичке хорошо будет летом, там море рядом, пляжи. А сейчас это окраина, захолустье. Пойдем со мной, я ведь тут уже две недели. Поезд наш приехал, когда сюда еще войска не хлынули, так я легко жилье нашел, здесь рядом, на Вокзальной улице. Три комнаты отхватил, две жилые и столовая. Одну тебе уступлю. Пойдем, пойдем!
Он подхватил Митю под руку, повел, продолжая говорить:
– Сейчас здесь столько народу, что все равно заберут, а если ты поселишься, глядишь, уже и не тронут, все-таки два офицера. Повезло нам – и мне, и тебе. А то навязали бы бог знает кого… Митя, мы снова вместе, я рад!
Виктор оставил себе большую комнату, смежную со столовой, товарищу отдал ту, что была поменьше. Митю это устраивало, и особенно то, что располагалась комната в тупиковом ответвлении коридора, как бы сама по себе. Уржумов унес кое-какие свои вещи, вновь зашел, стал рассказывать:
