По расчетам Леденцова, Модест Трофимович должен был с утра находиться на занятиях, но на всякий случай сыщик решил все же навести справки у дворника. К удивлению Гиацинта, тот сообщил, что студент вроде как приболел и сегодня никуда не пошел, а его матушка очень о нем беспокоится.
– Золотая женщина, – с уважением сказал дворник. – Все для сына делает, да и он, надо сказать, оченно для нее старается. И учится хорошо, не то что лоботрясы некоторые…
Арапов становился все подозрительнее и подозрительнее – не потому, само собой, что хорошо учился, а потому, что слег в постель аккурат после убийства Ольги Верейской. Душа Леденцова затрепетала: неужели?.. Перепрыгивая через две ступени, он взлетел на предпоследний этаж и постучал в дверь квартиры, в которой жили Араповы.
Отворившая дверь маленькая горничная с длинной косой, уложенной вокруг головы, очевидно, спутала прыткого сыщика с кем-то, потому что сказала: «Пожалуйста, доктор, входите, мы вас очень ждали. Заболел молодой наш барин, прихворнул, а что с ним такое да как его вылечить – ничего не понятно…»
И через минуту Леденцов очутился в длинной, довольно тесной комнате, в которой, судя по всему, жили исключительно книги. Книг было анафемски много, и они выглядывали отовсюду: из шкафов, со стола, со стульев и даже из-под подушки на кровати. Люди, возможно, допускались сюда и даже могли здесь задержаться, но при условии не мешать основным жильцам и всячески уважать их права.
Впрочем, в это мгновение Гиацинта интересовал только один человек, который лежал на кровати и вид имел настолько страдальческий, что подозрения сыщика нечувствительно стали обращаться в уверенность.
– Мне очень жаль, что вас побеспокоили, доктор, – промолвил Арапов, глядя куда-то в потолок. – Я совершенно здоров, только не вполне хорошо себя чувствую. Но ведь это с каждым случается, не так ли?
– Я не доктор, – сказал Леденцов, доставая записную книжку. – Я из сыскной полиции. – И он представился, не уточняя, впрочем, зачем ему понадобилось видеть Арапова.
Если Гиацинт рассчитывал на какую-то особенную реакцию, то его ждало разочарование. Услышав, что гость – полицейский, студент лишь перевел на него взгляд и вяло приподнял брови.
– В самом деле? И что же привело вас ко мне? Если вы по поводу утюга, который у нас украли в прошлом году…
– Нет, – отрезал Леденцов, не давая сбить себя с толку. – Я пришел к вам поговорить о Дмитрии Ивановиче Чигринском.
– Боюсь, я недостаточно хорошо знаком с этим господином, чтобы обсуждать его персону с полицией, – довольно-таки колюче заметил Модест.
– Но вы все же с ним знакомы?
– Весьма поверхностно. Я попросил его надписать карточку для матери. Она любит его мелодии.
– А вы?
– Что – я?
– Как вы относитесь к господину Чигринскому?
– Я уже сказал: я недостаточно хорошо его знаю, чтобы делать о господине Чигринском какие-то выводы.
– Отлично, давайте тогда поговорим о вашем знакомстве. Вы приходили к нему позавчера?
– Да. В университете была скучная лекция, и я решил, что могу ее пропустить.
– Каким вам показался господин Чигринский?
Арапов побагровел.
– Послушайте, господин Леденцов…
– Я уже слушаю вас, и очень внимательно.
– Вам не кажется, что ваши методы попахивают инквизицией? – пылко спросил студент. – Если уж вы знаете, что я был у этого господина… то знаете и то, как он меня встретил… и что он сказал о моих стихах! – В голосе Модеста зазвенела неподдельная обида.
– Вы были задеты его суждением?
Арапов помрачнел.
– Я не спал всю ночь… Утром меня начало знобить. Мама встревожилась, послала за доктором… Но я не могу ей сказать, что я вовсе не болен, просто дело в этом… в человеке, которого она считает замечательным композитором, а он всего-навсего… пшик! Модный музыкант… Мода пройдет, его мелодии никто и не вспомнит…
– Тогда я, простите, не понимаю, почему вы так на него обиделись, – мягко заметил Гиацинт. – Если он, как вы говорите, пшик и вообще не композитор…
В словах сыщика просматривалась определенная логика, но бог весть отчего студент, услышав их, надулся.
– Может быть, и так… но, согласитесь, как-то неприятно выслушивать про стихи, излившиеся из твоего сердца… стихи, на которые ты потратил столько фантазии, столько в них вложил… А он говорит – они ничего не стоят! И я, получается, не поэт… Зачем тогда жить? Зачем на что-то надеяться, чего-то ждать, когда… когда…
На его глазах выступили слезы. «Бог ты мой, – подумал изумленный Гиацинт, – а дело-то, оказывается, куда серьезнее, чем я думал…»
– Что вы делали после того, как ушли от господина Чигринского?
– Ничего. Гулял.
– По петербургским улицам?
– Ну, – протянул Модест, и по блеску его глаз сыщик понял, что студент заготовил для него нечто язвительное, – знаете, как-то затруднительно гулять по московским или тверским улицам, когда сам находишься в Петербурге…
– Правда ли, что вы какое-то время следовали за господином Чигринским, которому также в голову пришла фантазия погулять по улице?
Тут Арапов как-то нервно заерзал на кровати и стал кутаться в одеяло.
– Мгм… Так он что же, принес на меня жалобу? Однако он еще хуже, чем я думал…
– Никто на вас не жаловался, просто в этот день с господином Чигринским произошла серьезная неприятность, и мы проверяем все обстоятельства. Скажите, когда вы шли за ним, вы не заметили чего-нибудь особенного?
– Особенного? – изумился студент. – Где? В чем?
– Я не знаю. Возможно, вам что-нибудь показалось странным…
– Разумеется, показалось, – обидчиво пропыхтел студент. – К нему кто ни попадя подходил просить автографа… Вот что журнальная слава делает, когда ваши фотографии в прессе публикуют…
Леденцов не знал, что можно на это ответить. Сказать, что существует множество особ, портреты которых печатают в журналах куда чаще и к которым не то что за автографом, а даже за подаянием никто не подходит? Хороший довод, но сильно он поможет незадачливому стихотворцу, зацикленному на своей обиде?
– А что с ним случилось? – с надеждой спросил Модест.
Гиацинт развел руками и сделал каменное лицо. Тайна мол, следствия…
– Он соблазнил чью-то жену, и его побили? – вдохновенно предположил студент. – Поэтому в газетах ничего нет?
Тут, признаться, Леденцов на мгновение утратил дар речи.
– А…
– Я так и подумал, что дело неладно, – объявил студент, оживляясь. – Потому что с Гороховой до Фонарного он мог дойти куда короче, а вместо того сделал крюк на набережную Невы… И еще этот человек в карете…
– Что за человек? – насторожился сыщик.
– Откуда же мне знать? Такой… серьезный, с черной бородой…
– Борода на пол-лица?
– Да-да, – обрадованно закивал Арапов, – это он! Я бы не обратил на него внимания, но он ехал в карете навстречу Чигринскому, а потом развернулся и стал двигаться за ним, словно следил…
– Вот как? Не помните, где именно это было?
– Недалеко от дома в Фонарном переулке. Дмитрий Иванович, стало быть, вошел, а карета остановилась примерно в сотне шагов, у тротуара… А сильно господин Чигринский пострадал?
– Вы вынуждаете меня раскрыть тайну следствия, – промямлил Леденцов. – Мне начальство строго-настрого запретило…
При слове «начальство» он почему-то подумал об Амалии Корф и смешался окончательно.
– Скажите, вы больше не заметили ничего подозрительного?
– А что еще я мог заметить? – пожал плечами Модест. – Он вошел в дом, а я подумал, что выгляжу глупее некуда, и поспешил домой.
– Вы можете объяснить, зачем вы вообще последовали за Дмитрием Ивановичем?
– Конечно, могу. Я хотел заставить его переменить свое мнение… Хотел прочитать ему еще свои стихи, – с надеждой добавил студент.
Тут, надо сказать, видавший виды сыщик утратил дар речи вторично.
– Разумеется, ни к чему хорошему это бы не привело, – вздохнул Арапов, который по-своему истолковал молчание собеседника. – Что такие, как этот Чигринский, понимают в поэзии? Поэтому все, что в наши дни остается поэту, это уповать на время, которое все расставит по своим местам…
В дверь постучали, и через мгновение на пороге показалась опрятная старушка. Бывают физиономии, на которых крупными буквами написано: злодейство, но куда реже встречаются лица, которые только увидишь и сразу же поймешь, что перед тобой очень чистый, очень хороший и по-настоящему добрый человек. Каждая морщиночка матери Арапова источала доброжелательность, приветливость и заботу. Седоватые волосы слегка вились у висков, а в руке она осторожно держала небольшой поднос, на котором стоял стакан с каким-то настоем.
– Модестушка… Что сказал доктор?
– Это не доктор, – смущенно пробормотал студент, – это, гм…
– Брат одного из однокурсников, – быстро подсказал Гиацинт. Было просто немыслимо в присутствии такой женщины разговаривать о полиции, расследовании и прочей грязноватой суете.
