— Вот что, братцы, — Иванов строго осмотрел явившихся, давая почувствовать важность того, что намеревался сказать. — Сейчас вам будет предложена для опознания фотографическая карточка. Вы будете рассматривать её по одному; пока один смотрит, остальные стоят на лестнице. Между собою не переговариваться, мнениями не обмениваться. Кто посмотрел — уходит, кто ещё не посмотрел — его не останавливает и вопросов не задаёт. Дело серьёзное, потому не дурковать! Всё ли ясно?
— Так точно, вашбродь! — по — военному чётко хором ответили дворники.
— Пётр Кондратьевич. — Иванов обратился к домоправителю. — Я попрошу вас побыть вместе с дворниками на лестнице, направлять их к нам по одному и проследить за точностью выполнеия моего распоряжения.
Домоправитель вытянулся по стойке «смирно»:
— Будет сделано в наилучшем виде, господин сыскной агент!
Однако, с опознанием по фотографии ничего не вышло. Никто из дворников не мог припомнить факт появления Аркадия Штромма рядом с «яковлевкой» двадцать четвёртого апреля. Сыщики даже закрывали листом бумаги вторую фигуру на фотографии, дабы её присутствие не сбивало дворников с толку, но на конечном результате это никак не сказалось.
Распрощавшись с последним дворником, Иванов в расстроенных чувствах присел было к столу, но Гаевский предложил позвать домоправителя:
— Давай спросим у него…
— Домоправитель ничем помочь не сможет, если уж дворники Штромма не опознали, — возразил Агафон, но Владислав настоял на своём. Он пригласил домоправителя в контору и положил перед ним фотографию.
— Петр Кондратьевич, взгляните на этот фотопортрет. Постарайтесь припомнить, не встречали ли вы кого — либо из этих людей в утро убийства госпожи Барклай? Возможно, вы видели кого — то из них накануне? Быть может, кто — то из них попадался вам где — нибудь поблизости — около дома, на лестнице, во дворе? — пока домоправитель рассматривал карточку, Гаевский испытующе вглядывался ему в лицо.
Пётр Кондратьевич взял портрет в рамке двумя руками и, подойдя для надёжности поближе к окну, некоторое время его изучал. Затем поднял глаза и посмотрев куда — то вдаль, повыше крыш домов напротив, проговорил:
— Мне кажется, я его видел в то утро. Но было ещё довольно рано, ещё до девяти, водовозы только уехали со своими бричками, а они всегда примерно в половине девятого уезжают, редко задерживаются… Я вышел на Садовую, на тротуар, значит, надо было проверить, как дворники подмели, и увидел этого господина… Дай Бог памяти! Думаю, это был именно он, тот, что постарше. Этот человек за афишной тумбой стоял, на дом смотрел.
Сыщики переглянулись.
— А вы ничего не путаете? — строго спросил Иванов. — Именно тот, что постарше и именно в день убийства?
— Господа агенты, ну, не казните меня, если я чего не того сказал… Но кажись, он. Мужчины на этом фотопортрете весьма похожи, можно ведь и спутать! Пальто такое… длинное, чёрное, драповое, недорогое… Без всяких знаков чиновной принадлежности.
— И долго он за тумбой стоял?
— А кто ж его знает? Кабы я знал, что убийство будет и вы его искать станете, уж я бы проследил! Я вдоль дома прошёлся, тротуар осмотрел, да и к себе повернул.
— А дальше?
— В контору к себе пошёл, делами занимался. А отсюда, из окна, мне улица не видна. Сами полюбуйтесь.
Агафон подошёл к окну. Дейсвительно, отсюда был виден только вход в подворотню, под арку. Другой же конец арки с выходом на Садовую улицу, был скрыт от глаз. Зато хорошо просматривалась ближайшая часть двора, куда выходили две черные лестницы от парадных подъездов и еще две лестницы внутриквартальной части обширного дома. Кроме этого двора «яковлевка» имела ещё три: у одного из них был свой отдельный выезд на улицу через арку, а два других связывались переходами с первыми дворами, но своих выездов на улицу не имели. Соединённые между собою, застроенные сараями и флигелями, эти дворы образовывали довольно сложную систему переходов со множеством проходных подъездов и тупичков, что делало их весьма привлекательными для всякого, кто хотел бы запутать след и оторваться от преследования.
— Н — да, — крякнул Иванов. — А это, часом, не окна ли барклаевской квартиры?
Он указал на окна в бельэтаже в той части «яковлевки», что стояла под прямым углом и хорошо просматривалась из конторы домоправителя.
— Так точно — с. Это кухня, там далее. где глухой простенок — чуланы, а это окно — спальня хозяйкина. Когда окно во двор — оно лучше, оно, знаете ли, всё же потише будет, чем на проезжую улицу.
Сыщики, покончив с опознанием по фотопортрету, помчались было в порт, но потом изменили решение и направились в главную контору «Рижской пароходной компании» на Невском проспекте. Рабочий день уже близился к концу, так что велик был риск не застать управляющего, однако, на удачу сыскарей тот оказался на месте. Пожилой седовласый немец Иоганн Кейтель немало разволновался при появлении полицейских, через минуту на его столе уже появились несколько толстых подшивок «судовых росписей» парохода «Александр Второй», которые управляющий бестолково перелистывал, сбивчиво отвечая на вопросы сыщиков.
— На маршруте Рига — Гапсаль — Ревель — Санкт — Петербург у нас ходят три корабля: «Леандр», «Адмирал» и «Александр Второй». Рейсы через день, — бормотал Кейтель. — Маршрут весьма популярен. Самый лучший из кораблей «Александр Второй», он как правило полон всегда.
— Вот что, господин Кейтель, нас интересует список лиц, перевезённых «Александром Вторым» рейсом, окончившимся двадцать четвёртого апреля сего года, — без долгих околичностей заявил Владислав Гаевский. — Таковой у вас есть?
— Безусловно, есть. После каждого рейса капитан сдаёт нам свою «судовую роспись», то есть сводную ведомость о всех грузах и лицах, находившихся на борту за время плавания на маршруте.
— Посмотрите, был ли на борту корабля некий Штромм?
— Так — так… — управляющий развернул на весь стол длинную, склеенную из нескольких листов, «простыню» и углубился в её изучение. — Вот вижу! Каюта первого класса, палуба «А», третья по левому борту. Хорошая каюта, кстати, спальня, кабинет, уборная. Господин Штромм поднялся на борт в Гапсале в пять часов пополудни двадцать третьего апреля. Сошёл с корабля в пассажирской гавани Санкт — Петербурга в одиннцадцать часов десять минут.
— Как имя — отчество господина Штромма? — поинтересовался Иванов.
— Э — э… тут только инициалы «А. В.», уж извините… Просто, видимо, вахтенный переписал фамилию с посадочного талона, обычное дело…
— Что значит «извините»? — повысил голос Иванов. — Вы должны требовать при посадке предъявление паспорта! Посадочный талон заполняется в кассе со слов покупателя. который может назвать любые имя и фамилию! А если в талоне будет написано «Государь Император», то вы так и запишите в своей «судовой росписи», что дескать, Государь Император изволил плыть на вашем корабле? Бар — р–р — дак!
С досады Агафон ударил кулаком по столу. Лоб управляющего покрылся испариной, а щёки и подбородок пошли пятнами. Господин Кейтель не знал, что именно случилось, но уже понял, что над его компанией сгущаются тучи.
Сыщики поднялись со своих мест. Владислав Гаевский, свирепо покосившись на управляющего, мрачно прогворил:
— «Судовую роспись» беречь как зеницу ока. И упаси вас Бог что — то в ней исправить после нашего ухода! Скоро её затребует прокуратура окружного суда, так что будьте готовы предоставить по первому требованию…
Сыскные агенты вышли на улицу, синхронно посмотрели на небо, где собирались тучи первой весенней грозы.
— Куда поедем? К Путилину или Эггле? — спросил Гаевский.
В кабинете Ивана Дмитриевича Путилина явственно чувствовалось напряжение. Казалось, им заряжен сам воздух помещения; оно ощущалось в позах присутствующих, в том как они разговаривали. Начальник Сыскной полиции Путилин и товарищ прокурора окружного суда Эггле заслушивали рассказ сыскных агентов Иванова и Гаевского о результатах их розысков; то, что они говорили во многом меняло прежние выводы следствия.
— Аркадий Штромм действительно отсутствовал в Петербурге с двадцатого апреля, — говорил Гаевский. — И он на самом деле вернулся в город двадцать четвёртого числа. Но не в двенадцатом часу дня, а без десяти минут шесть утра. Он приехал ревельским поездом, спокойно позавтракал и уже около половины девятого находился возле «яковлевки». Он дождался ухода Толпыгиной, спокойно вошёл в квартиру Мелешевич. У хозяйки не было оснований его не пустить. Он убил сначала хозяйку, а затем и вернувшуюся прислугу, но появление Волкова смешало его планы. Штромм покинул квартиру, захватив одну из двух связок ключей, висевших там на гвозде на кухне. А в одиннадцать часов десять минут в Петербурге появился его младший брат Александр, приплывший на корабле «Рижской пароходной компании».
