– Да, – согласился он, – ты не имеешь отношения к ее смерти. Но неужели под твоей красивой оболочкой нет ни такта, ни деликатности?
– Нисколько! Но даже если бы они у меня и были, муж мой, ты был бы мною очарован?
Филип промолчал.
– Вот то-то! – сказала Хлорис.
– Согласен! Удар чувствительный. И все же, мадам, если бы вы не отсутствовали в ту ночь, когда убили Молли…
– Прекрати, это заходит слишком далеко! Филип, в ту ночь я не была виновна в измене так же, как не была виновна в преступлении. Может, есть что-то еще, муж мой, в чем ты найдешь меня невиновной?
– Лишь в том, что ты такая, какая есть. Хлорис, ты любишь сладкие вина?
– Нет, я их ненавижу. А что?
– А Молли любила сладкие вина?
– Обожала. Никогда не могла против них устоять. Да в чем дело?
Хлорис подалась вперед и поставила подсвечник на стол, Филип двинулся ей навстречу. Он взял ее за подбородок, и на губах ее снова заиграла улыбка. Когда он сжал ее слишком сильно, она стиснула зубы.
– Хлорис, ты только что сказала, что не боишься сидеть у трупа Молли.
– Я и не боюсь. Неужели мне бояться ее призрака?
– Нет, мадам. Если в комнате и есть призраки, то это вы и я.
Она попыталась отпрянуть, но он держал ее крепко.
– Филип, ты не дурак и не сумасшедший. Я никогда не считала тебя безумным, даже когда называла тебя так. Ты едва не обманул меня! – Хлорис тяжело вздохнула. – Клянусь, никогда я так тобой не восхищалась, как тогда, когда узнала, что ты дрался с Тоби Торнтоном с незаряженным пистолетом и уложил его на пол столовой. Но берегись, мой дорогой, – с ним еще не покончено. Если он вынудит тебя драться на шпагах, ты покойник. А мне невыносима мысль о твоей смерти!
Он ответил не сразу.
– Полагаю, тебе ничего не известно о нашей будущей жизни – через сто пятьдесят лет! Да, вижу, ты понятия не имеешь, о чем я. И все же я тебе расскажу… Хлорис, через полтора столетия в этой самой комнате мы с тобой будем ужасно ссориться. У тебя будет служанка. Я дам тебе все, что ты хочешь, хотя у меня не будет ни пенни сверх того, что я заработаю собственными руками. О, комната и дом будут выглядеть по-другому! Перед домом будет теннисный корт, а за ним – жилой квартал. Но вы, мадам, будете так же бегать вверх и вниз по этой лестнице на свидания, как и сейчас. Твой любовник будет жить в многоквартирном доме – сейчас таких нет – в Челси. Однажды ночью тебя не окажется дома, а твоя служанка будет убита. Найдутся свидетели, которые расскажут, что произошло. Они…
Потрясенный Филип понял, что воспоминания тают и ускользают. В жутковатой спальне было темно, горела только свеча да его потайной фонарь. Перед его глазами были лишь красные губы Хлорис и ее возведенные к потолку глаза.
– Ты не можешь ничего помнить, Хлорис. И все же мой рассказ задевает тебя – щекочет, словно перышко, проникшее сквозь толщу времен. Ты испугалась! Еще одна сказка, и я тебя покину.
– Покинешь? – вскричала Хлорис.
– Каждый человек на земле хотя бы однажды переживал одно и то же. Бывают женщины, которых любишь. Бывают другие, которых хочешь. В молодости, по глупости, я полагал, что две эти ипостаси нельзя совместить. Одна женщина возбуждает плотские желания, при виде ее невозможно устоять…
Хлорис улыбнулась особенной улыбкой, острой, как бритва, и отпрянула.
– Ее видно насквозь. Несмотря на показной ум, она настоящая пустышка. Бросаются в глаза ее снобизм, жадность, мелочная озабоченность тем, что скажут люди, ее стремление к громкому титулу. И все же устоять против нее невозможно. Но вдруг развеиваются чары, и…
– Ты очень поэтичен, муж мой!
– Я крайне вдохновлен, мадам. Кстати, не называй меня мужем. Хотя ты этого не знаешь, мы уже разведены.
Хлорис вскочила:
– Опять твоя деревенская дурочка?
– Если угодно, называй ее так. Сегодня, с полудня и до того, как я отправился сюда, я находился с ней в комнате, в которой обыкновенно прячутся беглые преступники. И, будь я поумнее, я понял бы все уже давно. Любовь, нежность и страсть могут сочетаться в одной женщине. А теперь подавай на развод, Хлорис, или я сам подам иск против тебя. Ты получишь столько денег, сколько пожелаешь.
– Филип!
– Спокойной ночи, Хлорис.
Взяв со стола фонарь, он опустил воротник плаща и зашагал к лестнице.
Розовый халат Хлорис распахнулся. Ненависть до такой степени переполняла ее, что он в первый миг не узнал ее лица. Рука метнулась к красному шнуру.
Филип обернулся через плечо.
– Да, звони, – сказал он. – Зови своих проклятых констеблей! Пусть меня лучше поймают как закоренелого преступника – хотя, я думаю, в моем теперешнем состоянии трое меня не удержат, – чем страдать в твоих объятиях или объятиях твоей продолжательницы. Еще раз спокойной ночи.
– Я увижу, как тебя повесят!
– Интересно, – задумчиво произнес Филип, – что случилось с моими свидетелями из дома напротив через сто пятьдесят лет? Никак не могу припомнить. Какая жалость, мадам, что человек не в состоянии запомнить своего будущего!
Он закрыл за собой дверь и, нисколько не торопясь, стал спускаться по лестнице.
Свеча в потайном фонаре почти догорела. Звонка из спальни он не услышал, хотя с лестницы его и не могло быть слышно. До его ушей донесся лишь слабый шум. Он было остановился, но вскоре пошел дальше.
Филип вышел на улицу, прикрыв за собой дверь. Пересек двор и пошел по аллее, стараясь как можно меньше скрипеть по гравию. Часы на конюшне громко пробили три раза. Но даже тут не поднялась тревога – весь дом крепко спал. И он пустился в дальний путь до Лондона.
Луна была почти не видна, а потом и совсем скрылась. Несколько раз на пятимильном участке между «Пристанью» и заставой Гайд-парка Филип поворачивал не туда. Однако, находясь в возбужденном состоянии, он вытащил потайной фонарь, сунул его в карман плаща, набросил плащ на руку и зашагал вперед, насвистывая.
Длинные белые ворота заставы преграждали путь; сторож спал. Поднырнув под загородку, Филип направился на Пика-дилли, миновав жутковатое белое здание фабрики. До сих пор ему попадались только старики сторожа, бродящие по улицам с фонарем и колотушкой и громко выкликавшие, который час. Бросив взгляд на его дорогое платье, они лишь дружески ухмылялись.
– Пропустили последнюю карету, сэр?
– Боюсь, что так, старина.
– Что ж, удачи вам!
– И вам того же!
– Половина пятого, – возвысил голос сторож, – приятное, сухое утро!
И лишь на Лестер-Сквер, за которой располагался квартал публичных домов, Филип впервые увидел какие-то признаки жизни. Были открыты несколько лавок, торгующих спиртным, однако здесь не царило веселье. Из дверей распивочной вывалился человек – можно было ставить десять к одному, что он облачен в темное старье.
В начале шестого, перед самым рассветом, Филип постучался в дверь дома мистера Сэмюэля Хордера, что за «Львом и ягненком». Если не считать потайного хода, жилище мистера Хордера не сообщалось с пивной. Вчера, когда Филип и Дженни проходили через «Льва и ягненка», пивная показалась им довольно грязным заведением с боксерским рингом в задней комнате.
Филип постучал в наружную, отполированную дверь. Потом постучал еще и еще. Услышав шевеление за дверью, он громко заявил, что прилетел на голубиных крыльях. Потом пропел то же самое, выговаривая слова на современный лад.
Изнутри откинули засов и цепочку, и на пороге показался Сэмюэль Хордер в длинном ночном колпаке с кистями и шерстяной ночной фуфайке. И лишь после того, как мистер Хордер запер за своим гостем дверь, светя себе тонкой свечой на блюдечке, он устремил на Филипа злобный взгляд острых птичьих глазок.
– Вы сильно запоздали, милорд.
– Верно, но я ведь здесь. Или вы полагали, что я нарушу свое слово?
– Нет, – отвечал мистер Хордер, помолчав. – Я вам верил. – Он зажег другую тонкую свечку в жестяной подставке. – Пойдемте наверх, в тайник. Завтра можете спать допоздна, а после у нас много дел.
– Прежде чем я засну, сэр, я должен отправить два письма. Есть у вас перо, чернила и бумага?
– Вы найдете их в тайнике, – отвечал мистер Хордер. – А теперь – наверх!
Они прошли четыре лестничных марша, устланных красным турецким ковром, который удерживали на ступенях тяжелые медные стержни. Споткнувшись па полпути, Филип понял, насколько он устал. Голова у него кружилась, крошечный огонек свечи казался окруженным огромным ореолом.
Однако вскоре они оказались наверху. Чтобы попасть в тайник, надо было очень сильно нажать на головку гвоздя, на котором будто бы должна была висеть картина, – ряд таких гвоздей был вбит по верхнему краю деревянных панелей. В сторону отъехала тяжелая каменная дверь; изнутри она была обита войлоком, чтобы не пропускать звук. Филип скользнул в тайник, задвинул за собой дверь и устало прислонился к ней спиной.
