— Да неужели ты не найдешь такого? Я сам, помню, мальчонкой не вылезал из реки — и нырял с обрыва, и рыбу удил, — плавать научился, наверное, раньше, чем ходить. В Шрусбери, надо думать, многие с детства привычны к воде, и наверняка есть такие, кто знает реку вдоль и поперек.
Что верно, то верно, такие знатоки имелись, и Кадфаэль был знаком с лучшим из них. Во всем, что касалось Северна, этому человеку не было равных — он помнил каждый островок, каждую излучину, каждую мель, и в любое время мог безошибочно предсказать, где будет выброшен на берег любой попавший в воду предмет. Имя этого малого было Мадог, но многие знали его под прозвищем Ловец Утопленников. Когда в горах Уэльса, далеко в верховьях реки, таяли снега и Северн выходил из берегов, немало семей, потерявших своих близких, обращались к нему за помощью. Случалось ему отыскивать и тела утонувших детишек, оставленных на минутку без присмотра, пока их матери развешивали на кустах выстиранное белье, да и взрослых рыбаков, опрометчиво отправившихся на лов в утлых, обтянутых кожей лодчонках из ивовых прутьев, выпив перед этим слишком много крепкого эля.
Мадог не обижался на свое прозвище, хотя главными его занятиями были перевоз и рыбная ловля. Ведь утопленники нуждаются в христианском погребении, и кому-то все равно надо их вылавливать. Так почему бы и не ему, если у него это получается лучше, чем у кого бы то ни было? Если ты помогаешь ближнему упокоиться с миром, этим можно только гордиться. Брат Кадфаэль уже много лет знал этого человека — такого же, как и он сам, немолодого, немногословного валлийца, не раз обращался к нему за помощью и никогда не встречал отказа.
— Даже по нынешнему мелководью, — задумчиво пробормотал монах, — Мадог сумел бы провести лодку от реки вверх по ручью и подогнать ее поближе к аббатству, боюсь только, обратно ей не пройти. Осядет скорлупка — вас ведь там трое будет: сам лодочник, ты, да еще Фиделис в придачу. Но можно вот что придумать — до самого мельничного пруда ручей довольно глубокий, плотина не дает ему обмелеть. Если бы Мадог подогнал свой ялик к пруду, мы могли бы сплести из прутьев носилки и отнести тебя к мельнице…
— Дотуда я и пешком могу дойти, — решительно заявил Хумилис.
— Будь осмотрительнее, — возразил Кадфаэль, — побереги силы, они тебе в Сэлтоне пригодятся.
Травник заметил, что бледное лице Хумилиса слегка порозовело: сама мысль о возможности повидать любимые с детства края, далее если и придется распрощаться с жизнью там, где она началась, придала больному бодрости.
— Кто знает, может, эта поездка пойдет тебе на пользу, — вздохнул Кадфаэль.
— Так ты замолвишь словечко отцу аббату?
— Непременно, — пообещал травник, — как только вернется Фиделис, я тут же отправлюсь к отцу Радульфусу.
— Скажи ему, что время не терпит, — промолвил Хумилис и странно улыбнулся.
Аббат Радульфус, как всегда внимательный и серьезный, выслушал Кадфаэля и задумался, не торопясь дать ответ. За окном обшитых темными деревянными панелями аббатских покоев, пробиваясь сквозь пелену облаков, нещадно палило жаркое, похожее на раскаленную докрасна сковороду, солнце. Стоял такой зной, что розы успевали и распуститься, и осыпаться за одни сутки.
— А хватит ли у него сил, чтобы вынести этот путь? — спросил наконец аббат. — И не слишком ли тяжкое бремя мы возлагаем на брата Фиделиса, ведь ему придется взять на себя ответственность за больного на все это время.
— Именно то, что силы брата Хумилиса убывают день ото дня, и заставляет поторопиться, — сказал Кадфаэль, — Если уж вообще организовывать эту поездку, то только сейчас — медлить нельзя. Брат Хумилис верно говорит, что это не может существенно повлиять на то, сколько ему осталось жить, — несколькими днями больше, несколькими меньше, вот и вся разница. Что же касается брата Фиделиса, этот юноша добровольно возложил на себя все тяготы забот о друге, никогда не уклонялся от них, и сейчас, безусловно, останется верен себе. А если Мадог возьмется их отвезти, они попадут в надежные руки. Никто не знает реки лучше него, и он заслуживает всяческого доверия.
— В этом я полагаюсь на твое слово, — кивнул Радульфус. — Но согласись, рискованно затевать такое дело. Правда, брата Хумилиса я понять могу — он просит об этом по зову сердца. Но ты хоть подумал о том, как усадить его в лодку? И потом, ты уверен, что в Сэлтоне его ждет радушный прием, что о нем позаботятся?
— Отец аббат, когда лорд Мареско постригся в монахи, Сэлтон отошел его кузену, которого он почти не знает. Но нынешний лорд сдает землю и дом в аренду, а арендатор родом из тех краев и помнит брата Хумилиса еще ребенком, да и слуги в доме остались старые. Мы сплетем носилки из ивовых прутьев и отнесем больного к мельничному пруду, а там его будет дожидаться лодка. Слава Богу, от лазарета до мельницы рукой подать.
— Коли так — решено, — согласился аббат. — И думаю, нам лучше поторопиться. Ты, надо полагать, знаешь, где отыскать этого Мадога, вот и займись этим. На сегодня я освобождаю тебя от всех других обязанностей. А если ты с ним столкуешься, то не худо было бы им уже завтра пуститься в путь.
Кадфаэль поблагодарил аббата и удалился, довольный результатами беседы. В прежние времена он, случалось, покидал обитель и без спросу, правда, тому всегда находились веские оправдания. Ныне разрешение было получено, и монах с удовольствием предвкушал возможность прогуляться в город. Обед за семейным столом с Элин и Хью вместо однообразной строгости монастырской трапезной — это уже само по себе праздник. А разве не славно побродить вдоль реки, поискать Мадога, поболтать о том о сем с рыбаками, да и с самим Ловцом Утопленников? Однако прежде чем уйти из обители, Кадфаэль заглянул к брату Хумилису, чтобы сказать ему, что дело улажено. У постели больного, как обычно, сидел Фиделис, заботливый, внимательный и старавшийся не бросаться в глаза.
— Аббат Радульфус дал тебе разрешение, — заявил Кадфаэль с порога. — А мне он велел сегодня же отправляться в город и поискать Мадога. Так что ежели я договорюсь с лодочником, ты уже завтра сможешь двинуться в путь.
Позади дома Хью Берингара, что возле церкви Святой Марии, имелся небольшой тенистый фруктовый сад, посередине которого был разбит цветник и стояли скамьи, обвитые плющом. На одной из них, вдыхая аромат цветов, сидела Элин Берингар, а поблизости в траве играл ее сынишка Жиль. Малышу еще только к Рождеству должно было исполнится два года, но для своего возраста он был высоким и плотным, твердо стоял на крепеньких ножках и, видно, был похож, на кого-то из отдаленных предков, а не на смуглого худощавого отца и не на стройную белокурую мать. Кожа у мальчика была гораздо светлее, чем у Хью, но темнее, чем у Элин. Головку малыша украшали золотистые кудряшки. В этом кареглазом несмышленыше уже чувствовалась незаурядная сила воли, чем, впрочем, он походил на обоих родителей. Все лето стояла жара, и малыш играл нагишом, отчего с головы до пят почернел, как лесной орех.
Жиль был счастливым обладателем хитроумной игрушки — двух вырезанных из дерева ярко раскрашенных рыцарей с укрепленными на шарнирах конечностями. Стоило подергать за нити, как рыцари начинали приплясывать и рубить друг друга мечами с чрезвычайно кровожадным видом. Констанс, служанке Элин, всецело посвятившей себя заботам о маленьком тиране, пришлось оставить его, чтобы распорядиться о приготовлении обеда, и мальчонка тут же шумно потребовал, чтобы крестный поиграл с ним вместо нее.
Кряхтя и шутливо сетуя на свои старые ноги, Кадфаэль присел на корточки и, взявшись за нити, повел в бой одного из рыцарей. В такого рода искусстве монах поднаторел с тех пор, как у него появился крестник. Он знал — нужно вести себя осторожно. Не приведи Господи, малыш догадается, что крестный ему поддается, — крику не оберешься. Гордый наследник Берингаров считал себя истинным рыцарем и страшно обижался, если кто-то сомневался в том, что он способен одолеть любого в честном бою. Однако, с другой стороны, поражение тоже отнюдь не приводило его в восторг. Так что монаху приходилось проявлять настоящую виртуозность, чтобы крестник не догадался, что ему подыгрывают, и мог гордиться честно одержанной победой.
— Если хочешь поговорить с Хью, придется немного подождать, — промолвила Элин, с улыбкой глядя на сынишку, увлеченно дергавшего за нити, — он вернется домой к обеду. У нас сегодня оленина — Хью решил, что за лето оленей развелось столько, что можно и охоту устроить.
— Ручаюсь, — с усмешкой отозвался Кадфаэль, — что и иные вполне добропорядочные горожане пришли к такому же выводу.
Разговаривая, он не забывал энергично манипулировать нитями, так что меч деревянного рыцаря молотил воздух, как ветряная мельница.
— Что ж тут такого, — улыбнувшись в ответ, сказала Элин, — если простой человек и побалуется олениной, какая в том беда? Хью знает, когда и на что можно закрыть глаза. Пусть и бедняки запасутся хорошим мясом — королю в его нынешнем положении все равно не до оленей. Хотя долго это, наверное, не продлится. — Говоря это, Элин склонилась над своим шитьем, время от времени бросая ласковый взгляд на сидящего на траве голенького малыша, в упоении дергавшего деревянного рыцаря за нити крепкими загорелыми ручками. — Роберта Глостерского все его друзья уговаривают согласиться на обмен, да он и сам понимает, что императрица Матильда без него как без рук. Ему придется уступить.
