Комиссар снова усмехнулся:
– Ограбили же вы пожилую мадам Фурко, которая еле ходит…
– О да! – криво улыбнулась Соланж побелевшими губами. – Такая добрая старушка… Она делала колобки для бродячих животных из остатков фарша и битого стекла, разбрасывала их, а потом наблюдала, как животные умирают в муках. И смеялась. Я только три месяца у нее и продержалась. Иногда меня так и подмывало дать ей самой отведать битого стекла. Но ведь нельзя, это убийство.
– У тебя на все готов ответ, как я погляжу.
– Повторяю: мы не грабили графа Ковалевского. И Филипп его не убивал. Когда я услышала об убийстве, то сильно испугалась и спросила, где он был. Брат ответил, что в ту ночь находился совсем в другом месте.
– Где?
– В Шантийи, со своей невестой.
– Это не алиби.
– Он поклялся мне, что не убивал графа и не забирался в дом. Памятью нашей мамы поклялся. Значит, не мог мне солгать!
В голосе девушки прорезались истерические нотки.
– Ладно, поговорим теперь о деле. Тебе известно, что у графа Ковалевского были две связки ключей?
– Конечно.
– Тебе знакома эта?
Папийон протянул ей связку ключей, снабженную элегантным брелоком.
– Да. Она обычно лежала в ящике его стола. Хозяин не так уж часто брал ее с собой. А тут одного ключа не хватает…
– Да, нет того, что от двери черного хода. Как ты думаешь, кто мог его взять?
– Граф никому не давал свои ключи. А взять – зачем? У слуг были свои ключи.
– Тем не менее один исчез накануне убийства, и именно через черный ход тот, кто убил графа, проник в дом и покинул его. Ты по-прежнему настаиваешь на том, что не знаешь, кто мог взять ключ?
Соланж задумалась.
– Обычно господин граф, когда отправлялся на яхту или на свидание к мадам Тумановой, брал с собой эту связку. Может быть, его убила она?
– Да, но зачем? Разве женщина что-нибудь выигрывала от смерти Ковалевского?
– По-моему, нет. Тогда, может быть, ключ украла Элен?
– Горничная Тумановой? А ей зачем? Она тоже замешана в каких-нибудь ограблениях?
– Не знаю, но девица мерзкая, – выдвинула типично женский довод Соланж. – Из тех пакостных тихонь, от которых никогда не знаешь, чего ожидать. Хотя… – Мадемуазель Бонту мгновение поразмыслила. – Нет, вряд ли. Элен просто тупая бельгийка, которая предана своей хозяйке потому, что та когда-то не дала ей умереть с голоду. Если бы она что-то сделала, то только по просьбе хозяйки.
– А у той нет никакой причины убивать графа, – усмехнулся Папийон. – Если, конечно, не считать того, что тот ее бросил.
– Ей это было все равно. Я же сказала вам: Туманова его не любила.
В дверях, постучав, показался Бюсси и доложил:
– Патрон, мы нашли номера второго.
Номером вторым Папийон и его люди договорились обозначать брата Соланж.
– Да? И как он?
– Все отрицает. К моменту задержания он успел выпить, но говорить с ним можно.
– Ладно. Тогда передай мадемуазель Мелло, чтобы тот записал показания, а номера второго доставь сюда.
Бюсси увел Соланж и вернулся один.
– Где Филипп Бонту? – удивился комиссар.
– Сейчас приведу, патрон. Тут такое дело: звонил Тулонжон.
– И?
– Просил передать, что барон Корф и та девица, Роза Тесье, застряли «У Максима». А до того офицер повел ее в дом моды Дусе и купил для нее дорогое платье.
– Да? – как-то неопределенно хмыкнул Папийон.
– Точно. И еще одно. Вы спрашивали, не видел ли Тулонжон у пруда еще кого-нибудь, кроме Корфа. Так вот, он вспомнил, что приметил издали какого-то типа. Вроде бы тот шел от пруда, то есть теоретически мог бросить… ну, вы сами понимаете.
– Приметы, Бюсси, приметы!
– В том-то и беда, что Тулонжон не обратил на него внимания. Ему только показалось, что мужчина был одет довольно бедно. Наш агент был занят слежкой за Корфом и не хотел отвлекаться.
– Возраст его он не запомнил? Молодой, старый? Хоть что-нибудь!
– Тулонжон сказал, что не станет фантазировать. Ему показалось, самый обыкновенный человек. Вы думаете, это важно? По-моему, поведение Корфа и этой девицы доказывает, что дело нечисто. По-хорошему, их обоих можно было бы и арестовать. Ясно, как день, она его покрывает, а офицер ей платит за молчание.
– Терпение, Бюсси, терпение, всему свое время, – проворчал комиссар. – Давай-ка лучше сюда Филиппа Бонту. Посмотрим, что типчик запоет после того, как я побеседовал с его сестрой.
Тонк, танк, сказали большие часы. Тонк, танк, тонк, танк… Потом они нежно прозвенели три раза и деловито застучали дальше.
Три часа ночи, подумала Роза. Она застыла на краешке кресла, стиснув в ладонях чашку горячего кофе, который ей принесла молчаливая горничная. На диване напротив дверей сидела светловолосая дама с золотисто-карими глазами и внимательно слушала, что ей говорил Михаил. Разговор велся по-русски.
– Одним словом, – закончил молодой человек, – мы убежали.
Тонк, строго сказали часы. Амалия метнула на сына хмурый взгляд.
– Скверная история. Та особа, которая звала на помощь, тебя видела?
Михаил покраснел.
– Конечно. Я же пробежал мимо нее… Просто, знаешь, я подумал, что ей может понадобиться помощь. – Он взглядом указал на Розу.
Баронесса вздохнула.
– Хорошо. Теперь давай еще раз, с самого начала. Девушка – свидетельница, которая видела кого-то возле особняка в ночь убийства. Сегодня, то есть уже вчера, тебя забрал Папийон, чтобы провести опознание. Свидетельница тебя «не узнала». Ты в порыве благодарности повел ее к мэтру Дусе, купил ей дорогое платье, потом вы сидели «У Максима», а по возвращении мадемуазель в родные пенаты ты зашел вместе с ней и увидел два трупа. Все так? Я ничего не упустила?
– Да, но…
– Вот именно, что «но»! Почему ты повел свидетельницу к Дусе? Ты пытался ее подкупить? Это тебя она видела возле особняка?
Михаил закусил губу и с трудом выдавил из себя:
– Да, я там был.
– Почему девушка не сказала об этом комиссару?
– Не знаю.
– Ты ей что-нибудь обещал?
– Ничего.
– Она что-нибудь просила у тебя? Может быть, денег?
– Нет. После опознания мадемуазель Тесье даже не хотела со мной разговаривать.
Амалия поглядела на Розу, сжавшуюся в уголке кресла. Странное поведение для свидетеля? Конечно, странное. Но баронесса была устроена так, что привыкла находить всем странностям объяснение. Самым простым был бы, конечно, шантаж, но моя героиня не стала торопиться с выводами.
– А теперь давай поговорим о том, что ты делал с одиннадцати вечера до четверти третьего утра со вторника на среду. Итак, ты отправился к особняку графа. Зачем?
– Хотел поставить ему на вид недопустимость его поведения.
– А если по-человечески?
Михаил вскинул на мать разом потемневшие глаза.
– Я и сам не знал, что буду делать. Но меня так и подмывало… – Молодой человек запнулся. – Подмывало врезать ему как следует. Когда я переходил через перекресток, ветер сдул с меня фуражку и швырнул ее под колеса автомобиля. Только тогда я заметил, что накрапывает дождь. Прохожие попрятались, на улицах почти никого не было. Эта девушка пыталась заговорить со мной, но я не стал ее слушать. Вскоре я был возле графского особняка.
– Что дальше?
– Дальше… Я ходил туда-сюда, не решаясь позвонить в дверь. Это было невыносимо…
Мать легонько коснулась руки сына.
– Я знаю.
– К тому же было уже слишком поздно. А потом у меня пошла кровь от волнения.
– Что?
– У меня пошла кровь из носа, – беспомощно проговорил Михаил. – Как у гимназиста, понимаешь? Я был на войне, и даже там со мной такого не случалось!
– И что было дальше?
– Я вытер кровь и поспешил домой. Но на площади опять наткнулся на нее, – молодой Корф снова кивнул на Розу. – А на опознании она так на меня посмотрела, что я сразу же понял: узнала. И был уверен, что девица укажет на меня Папийону. Только она этого не сделала. Отцу бы не понравилось, если бы мне пришлось выйти в отставку из-за того, что оказался в неудачное время не в том месте…
Амалия тихо вздохнула.
– А ты никогда не думал, что тебе надо жить не для твоего отца, а для себя?
– Мама, – с неудовольствием проговорил Михаил, – мы уже много раз это обсуждали. Я делаю то, что должен делать, вот и все.
– Хорошо, оставим неприятную тему. Лучше скажи мне вот что: почему ты молчал? Почему не сказал мне раньше, где был в ту ночь?
– Мама, я взрослый человек, – проворчал сын. – Думаешь, мне приятно признаваться, что у меня пошла кровь из носа, как у какого-то мальчишки? Я выглядел бы просто глупо!
– Мне лезло в голову черт знает что! – рассердилась Амалия. – И не мне одной, кстати сказать! Ты хоть знаешь, что Елизавета Корнелли заявила полиции, будто ты был у нее, чтобы тебя выгородить?
– Нет. Я не знал.
Про себя Михаил машинально отметил, что сейчас мать назвала его бывшую любовницу по имени. Обычно же именовала ее «балерина Корнелли» или «эта балерина».
