– Господи, Nicolas! – Ольшанский вздрогнул от ее возгласа. Варенька отняла руки от лица и продолжила: – Я слегла на следующий день и пролежала в горячке неделю, а потом… Сама не знаю, как я выздоровела… О вас говорили ужасные вещи, но самое страшное было то, что никто не знал, где вы и что с вами.
– Знала моя тетушка, – холодно заметил Ольшанский.
– Но она никому ничего не говорила! – горячо возразила Варенька. – По крайней мере, я ничего не знала… – добавила она тише. – Я думала, что вас осудили, что вас сослали, что вы навеки пропали из моей жизни! Я и сама не хотела тогда жить! Боже мой! – снова воскликнула она в отчаянии, понимая теперь, какую глупость совершила, понимая, что прояви она несколько выдержки и терпения, и была бы теперь женой этого красавца, что жизнь ее была бы совершенно иной, и что только в этом случае она была бы счастлива.
Ей тотчас же показалось, что ее брак с Солдашниковым – ужасная, непоправимая ошибка, что она никогда не любила этого человека и не полюбит теперь уже точно. Молодой бледный мужчина в кресле напротив убил все иллюзии на этот счет, появившись в ее жизни снова.
– Вы вправе требовать от меня объяснений, – заговорила она через силу. – Я виновата перед вами, Николай Константинович. Я не сдержала данного вам обещания, что же вы хотите от меня теперь?! – с болью спросила она.
– Чего я хочу? – Ольшанский приподнял бровь и лицо его приняло выражение недоступности. – Я любил вас, Варвара Андреевна, – выговорил он четко и спокойно. – Боже мой, как я вас любил! Я жил вами, знаете ли вы это? – Николай Константинович поднялся из кресла и подошел к окну. – Моя жизнь совершенно переменилась, когда я увидел вас. Я…
– Довольно, довольно, вы меня мучаете! – воскликнула Варенька. – Довольно…
– Но знаете, что самое ужасное, Варвара Андреевна? – Ольшанский, будто бы не слыша ее протеста, обернулся, подошел к Вареньке и, склонившись над ней, проговорил все так же четко и спокойно: – Самое ужасное то, что я вас и теперь еще люблю.
Варенька замерла, глядя в его большие блестящие глаза, затаив дыхание и не веря его словам. Он смотрел на нее бесстрастно, так, что его интонация и его вид совершеннейшим образом противоречили тому, что он говорит – с таким видом наносят оскорбление, а не признаются в любви. И она могла ожидать презрения от этого человека, она могла ожидать упреков и даже оскорблений, но признания в чувстве? В любви?
– Что вы такое говорите? – прошептала она.
Но Николай Константинович, вместо того, чтобы повторить свои слова или рассмеяться ей в лицо – что было возможно с одинаковой вероятностью – наклонился еще ниже и поцеловал ее в губы…
* * *
– Вы презираете меня? – с дрожью спросила Варенька много позже, когда лежала, полунагая, на его кровати, а он, все с тем же невозмутимым видом, одетый в шелковый халат, откинувшись в кресле, курил сигару.
– Разве вас можно презирать? – с легкой улыбкой откликнулся Ольшанский. – Откуда такие мысли, милая моя?
– У вас… у вас такой вид… – прошептала она, ощущая невыносимый стыд.
– Что вам до моего вида? – он слегка пожал плечами. – Разве вам мало того, что я вас все еще люблю? И потом, отчего мы все еще на «вы»?
– Мне пора, – заволновалась она. – Вы не могли бы выйти, мне нужно одеться, – и покраснела.
– Ты краснеешь? – усмехнулся он. – Хочешь, я помогу тебе одеться?
– Нет! – воскликнула Варенька. – Прошу вас, выйдите!
– Хорошо, – легко согласился он и вышел из спальни.
Варенька принялась судорожно натягивать платье. Он несомненно унижал ее, всем своим видом давая это понять, он не уважал ее нисколько. Но отчего же, отчего он был ей так сладок, отчего она, несмотря на свой стыд, не могла его ненавидеть, не могла винить в своем падении? «Нет, я сама виновата, – твердила она себе, сглатывая слезы и путаясь в крючках. – Я была виновна перед ним, а теперь я в сто раз виновней перед своим мужем… Боже мой, муж!» Воспоминание об Антоне Гавриловиче повергло Вареньку в такой ужас, что она на мгновение даже замерла, не в силах представить себе, что станется, если он узнает.
Застегнув наконец платье непослушными пальцами, она кое-как поправила прическу и вышла из спальни. Ольшанский стоял у окна и задумчиво смотрел на улицу, он обернулся, услышав ее шаги, и окинул Вареньку внимательным взглядом.
– Вы не должны искать со мной встречи, – бледнея вымолвила она, не поднимая глаз. – Полагаю, что вы добились того, чего хотели, и…
Николай Константинович подошел к ней, легко коснулся пальцем ее губ и проговорил с неожиданной мягкостью в голосе:
– Дорогая моя, ты заблуждаешься. – Варенька подняла на него глаза. – Ты заблуждаешься относительно меня. Если я так холоден, то не от того, что презираю тебя. Мне и самому, поверь, омерзительна роль, которую я играю. Ты должна мне верить. Ты должна со мной уехать, – твердо закончил он.
– Что? – ахнула Варенька.
– Да, разве ты не поняла еще, что создана для меня, только для меня. И мне невыносима мысль о том, что сейчас ты вернешься к другому, – его взгляд наконец потеплел, а губы тронула не прежняя полупрезрительная усмешка, а нежная улыбка. – Милая моя, ты должна оставить его ради меня. Я люблю тебя. Ты меня любишь. Ведь это так? – он коснулся ее щеки осторожным движением. – Ты любишь меня, – повторил он более уверенно. – Мы уедем.
– Но я не могу… – снова попыталась возразить Варенька.
– Конечно, можешь, – убежденно сказал Ольшанский. – Через неделю все будет готово. Согласись, побег более благороден, нежели тайный адюльтер. Ты согласна? Мы уедем туда, где нас никто не знает, и заживем вместе. Забудем все.
Варенька молчала, в очередной раз не веря тому, что слышит. Часы на полке пробили час дня, она вздрогнула и спросила:
– Как это будет?
– Все очень просто, – Николай Константинович облегченно вздохнул, понимая, что согласие получено. – Через неделю ты точно так же поедешь к обедне, отпустишь кучера, а из церкви сядешь в мой возок. Можешь даже оставить записку своему мужу. Хотя, мне кажется, лучше без нее. Впрочем, решай сама. Что касается вещей, то не бери ничего, у меня достаточно денег, чтобы купить тебе все, что понадобится. Я выправлю документы и мы поедем… Скажем, в Италию, как ты на это смотришь? – Ольшанский приподнял ее лицо за подбородок и заглянул ей в глаза. – Впрочем, можем поехать куда угодно. Не бери у него ничего, слышишь?
Варенька кивнула. Николай Константинович поцеловал ее в губы и легким движением подтолкнул к двери:
– А теперь ступай, тебе пора. Постарайся вести себя как ни в чем не бывало. Никому ничего не говори. Через неделю, в следующее воскресенье, я буду ждать тебя у монастыря. Да, тебе ведь нужно доехать до дома. Как полагаешь, лучше взять «ваньку»?
– Я зайду к подруге, – как в полусне проговорила Варенька, одевая капот. – Она живет дальше по улице.
– Это хорошая мысль, – улыбнулся Ольшанский. – У тебя будет алиби?
«Алиби? – рассеянно подумала Варенька. – Какое странное слово. Зачем мне алиби? Ах, да, муж…» Она рассеянно кивнула в ответ. Ольшанский помог ей одеться и проводил до лестницы.
– Теперь ступай, накинь вуаль. Не заблудишься? – Варенька послушно помотала головой, накинула вуаль и стала спускаться вниз.
На улице она полной грудью вдохнула морозного воздуха и, не оглядываясь на дом, пошла по переулку к Карозиным, придумывая на ходу объяснение, где могла так задержаться после обедни. Впрочем, ничего придумывать и не пришлось, просто потому, что никто ни о чем не спросил. Карозина встретила Вареньку как всегда с радостью, удивилась, правда, что та пешком, на что Варенька ответила, что отпустила кучера на Тверской, а сама решила немного пройтись. Для Катерины Дмитриевны, самой предпочитавшей пешие прогулки, это не показалось странным, и подруги тотчас же переключились на обсуждение вчерашнего бала. Выяснилось, что после отъезда Солдашниковых были еще ряженые, на сей раз одетые клоунами и многие дамы остались недовольны тем, что клоунессы увлекли их кавалеров, что было страшно весело и проч., и проч…
Безусловно, поговорили и о Ковалеве. Варя слушала очень внимательно, всячески поддерживая подругу, соглашаясь, что она, конечно, права. А сама про себя думала: «Я не Катя. Катя старше, Катя разумней. Катя никогда не изменит своему мужу… Но Катя никогда не любила! А я знаю, что такое любовь! Какими же пресными мне кажутся отношения с Антоном! Так и было! Ведь я не жила все это время! Я ждала его! И пусть говорят, что угодно, я уеду! Я сбегу! Я сбегу с ним! Конечно, он меня любит… Любит, иначе не предложил бы мне этого! Он меня любит!» – повторяла она снова и снова и глазки ее горели ярче.
Прощаясь уже, Катя все-таки спросила, отчего вчерашний кавалер так взволновал Вареньку.
– Сказал какую-то дерзость! – нахмурилась Варенька. – Что-то о том, что хотел бы видеть меня не в бальном платье… Я его высмеяла, – добавила она поспешно.
