Когда Пайпер повел его наверх, в особый зал, расположенный над основной галереей, Уильям Маккракен сгорал от нетерпения — так хотелось ему увидеть новую находку своих друзей.
— Вы обещали показать ее мне еще в конце прошлой недели, мистер Пайпер. Мы, американцы, очень уж любопытный народ. Я прямо извелся, так охота взглянуть на нее поскорее. Вы говорили, это Гейнсборо.
— Ну-ну, мистер Маккракен, — тон Пайпера был ласковым, словно делец обращался к чересчур нервному ребенку, — она вас уже ждет. — Пайпер не стал сообщать миллионеру, что вчера он поехал в Траскотт-парк и вручил Джеймсу Хэммонд-Берку восемь тысяч фунтов в уплату за его Гейнсборо. «В вашем доме могут отыскаться и другие шедевры, мистер Хэммонд-Берк, — заявил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. — Подождем, пока наш специалист закончит работу над каталогом».
И на этот раз маленький зал был тщательно подготовлен к приему гостя. Но теперь окна здесь были открыты. Картина покоилась на мольберте, закрытая шторками. Пайпер включил освещение, затем потянул за шнурок, и шторки раздвинулись.
На скамейке посередине огромного парка сидели мистер и миссис Оливер Берк, владельцы старинной усадьбы в Уорикшире. Рядом с ними стояли двое их детей, у их ног лежала собака. Было начало осени — листья на деревьях только-толь-ко начали менять цвет.
— Боже, спаси и благослови! — воскликнул Уильям Маккракен, не сводя с детей изумленного взгляда. — Это настоящее чудо, чтоб мне провалиться!
Уильям Аларик Пайпер смолчал. Пожалуй, подумал он, то, что эти дети прибыли в Лондон на страницах американского журнала и превратились в новый шедевр старого мастера благодаря таланту Орландо Блейна, и впрямь можно назвать чудом.
— Мистер Пайпер, сэр, — промолвил Маккракен, снимая шляпу, — позвольте мне кое-что вам сказать. Я просто потрясен! Эти девочки выглядят почти так же, как мои собственные дорогие дети там, в Америке. У моей Дейзи карие глазки, а у этой девчушки голубые, и волосы у Дороти малость потемнее, чем у этой второй, но во всем остальном их прямо-таки не отличить!
Маккракен отошел в дальний конец комнаты, чтобы взглянуть на картину с другой точки.
— Она должна быть моей, мистер Пайпер, — вырвалось у него. — Должна! Подумать только, что скажет Мейзи — это миссис Маккракен, — когда ее увидит! А что скажут девочки! Я уже вижу, мистер Пайпер, как она висит на стене в гостиной — там, в Конкорде, в Массачусетсе. Пока у нас над камином болтается какая-то вульгарная мазня с Моисеем, который выводит из Египта детей Израиля, — это жена повесила. Ну а теперь пускай Моисей отведет их куда-нибудь подальше. Лучшего места для этого Гейнсборо и не придумаешь. Представьте, как удивятся соседи и старосты Третьей пресвитерианской, когда я позову их на нее полюбоваться! Знаете, если я привезу эту картину к себе из-за Атлантики, никто не скажет, что я зря ездил в Европу!
Уильям Аларик Пайпер тихонько кашлянул.
— Мистер Маккракен, — грустно промолвил он, — тут есть одно препятствие.
— Препятствие? Какое препятствие? — сердито отозвался Маккракен, вставая перед картиной, точно готовый схватиться с любым, кто вздумает отнять ее у него. — Разве вы не говорили, что эта картина продается?
Пайпер кивнул.
— Продавалась, мистер Маккракен. Когда я рассказывал вам об этом Гейнсборо, его обещали продать. Но потом все изменилось. Хозяин передумал.
Маккракен положил руку на раму.
— Вы не можете так со мной поступить, мистер Пайпер. Особенно теперь, когда позволили мне ее увидеть. Пожалуйста, не надо!
— Боюсь, это случается чаще, чем вы могли бы подумать, мистер Маккракен, — огорченно сказал Пайпер. — Владелец хочет продать свое достояние. Он настроен вполне решительно. Картину снимают, чтобы отправить в город. На стене остается пустое место. Я уверен, что вы, человек столь неравнодушный к прекрасному, можете понять, какие чувства это вызывает. Через день-другой владельца охватывает тоска. Затем она усугубляется, мистер Маккракен. Спустя неделю или две зияющая пустота на стене фамильной гостиной начинает восприниматься как напоминание о тяжкой утрате — такой, например, как смерть члена семьи. И наконец хозяин картины не выдерживает. Он заявляет, что вернет ее обратно любой ценой! — Уильям Аларик Пайпер повертел в пальцах розу, украшавшую его петлицу, точно собирался бросить ее на крышку гроба, который вот-вот должны были опустить в землю. — Понимаете, мистер Маккракен?
— Конечно, понимаю, мистер Пайпер. Я чувствовал то же самое несколько лет назад, когда покупал одну из моих бостонских железных дорог и сделка чуть не сорвалась в последний момент. Но я разобрался с этой проблемой — да, сэр! Мы, американцы, привыкли добиваться всего, чего хотим. Что я должен предпринять, чтобы купить эту картину?
Пайпер пожал плечами. Невозможно, говорил его жест.
— Давайте переведем это на язык долларов, мистер Пайпер. Сколько хозяин Гейнсборо рассчитывал за него получить?
— Боюсь, дело тут не в деньгах, — сказал Пайпер. — Картина дорога ему как память. У прекрасных вещей есть своя, волшебная власть. Владельцы привыкают к ним, как к наркотику, и разлука с ними становится для них немыслимой.
Уильям Маккракен подумал о Рафаэле, который дожидался его в номере 347 отеля «Пикадил-ли», и о своем благоговении перед ним.
— Это я понимаю, — кивнул он. — Но я не намерен отказываться. Какую цену назначил владелец, когда выставлял ее на продажу?
Пайпер решил, что пора немного поддаться этому натиску.
— Сначала он запросил двенадцать тысяч, — сказал он. — Пожалуй, дороговато для Гейнсборо, но эта картина никогда не утратит своей ценности.
— Удвойте цифру, — решительно сказал Маккракен. Пайпер вдруг понял, почему этот человек стал такой влиятельной фигурой в железнодорожном бизнесе. — Просто удвойте. А теперь, пожалуйста, мистер Пайпер: не могли бы вы раздобыть для меня ответ в течение ближайших двадцати четырех часов? Если понадобятся деньги на дополнительные расходы, можете на меня рассчитывать. Слишком уж долго мне пришлось ждать Рафаэля. Еще одного такого испытания я не перенесу.
Уильям Аларик Пайпер задернул шторки перед картиной.
— Предоставьте это мне, мистер Маккракен. Я постараюсь сделать все, что смогу. Но надежды на благополучный исход невелики.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт смотрел на карту Южной Африки и грустно качал головой. Он собственноручно пометил на этой карте три городка, три железнодорожных пункта — Ледисмит, Мафекинг и Кимберли, — подвергшихся осаде британских войск, которые отправились за тридевять земель усмирять мятежных буров. Величайшей империи, какую только видел мир, бросили вызов две крошечные республики, затерянные в бескрайних просторах Южной Африки. Но вскоре его размышления о военной стратегии были грубо прерваны: в комнату ворвался Джонни Фицджеральд.
— Какие новости с Олд-Бонд-стрит, Джонни? — спросил Пауэрскорт, с треском захлопнув атлас.
— Я рад, что в действительности мне не нужно ничего продавать, Фрэнсис. Это очень странный мир. Я побывал во всех трех местах — у Кларка, Капальди и Декурси с Пайпером, — и везде мою картину осматривали приглашенные туда эксперты. Но на самом деле это был один и тот же эксперт! Причем, обрати внимание, он ни разу не проговорился о том, что уже видел моего Леонардо.
— Ты считаешь, ему трижды заплатили за одну и ту же экспертизу? Он сказал, что это Леонардо? — спросил Пауэрскорт.
— Уверен, что ему заплатили во всех трех фирмах. Дважды он сказал, что это ненастоящий Леонардо. Оба раза он очень долго разглядывал картину. Так что на втором и третьем сеансах я притворялся, что меня сморил сон.
— И что же открылось тебе в сновидениях, Джонни?
— Ну, — сказал Джонни, по привычке приближаясь к серванту, — эта работа вызывает страшную жажду, Фрэнсис. Пожалуй, я пригублю твоего белого, «Бон», если ты не против.
Пауэрскорт всегда поражался тому, как быстро его друг справляется с этим сложным делом — найти штопор, откупорить бутылку, наполнить бокал. В этот раз вся процедура отняла у него не больше десяти секунд.
— Так вот, — Фицджеральд снова устроился в кресле, теперь уже с бокалом вина в руке, — думаю, я извлек из своей экскурсии кое-какую пользу. Во-первых, фамилия эксперта — Джонстон, это я запомнил точно. Здоровенный малый, похож на профессионального боксера. Как его зовут, не разобрал. У Кларка я успел расслышать обрывок разговора сотрудников, после того как Джонстон ушел, а я еще не проснулся. Они пожалели, что Монтегю нет в живых, словно считали его более надежным специалистом, чем Джонстон.
— А во-вторых? — спросил Пауэрскорт, думая о том, не место ли Джонстона собирался занять Монтегю. Может быть, этот Джонстон рисковал потерять так много, что решился на убийство?
