За два дня успел настояться дух. В прихожей ничего не трогали. Уличная одежда, обувь и зонтики остались на месте. А вот дверь в гостиную была широко распахнута. Как видно, не закрыли после санитаров. Недалеко от порога скрутился подсохший листик, отмечая место, где посыльный уронил букет. Родион прошел внутрь.
Жилище Марии Саблиной указывало на ее вкусы: портреты великих композиторов вместо предков или родственников. Немецкое пианино в дальнем углу. Стопка нот на витой консоли для ваз. Обстановка говорила не только о хорошем вкусе барышни, мебель новая и модная, но и о больших возможностях покровителя. Стоило все это нескольких жалований министерского инспектора. Ничего не скажешь, умеет основательно жить господин Основин. Квартиру любовницы обставил так, что не стыдно друзьям показать. А уж сыскной полиции тем более.
Штора, не сдерживаемая шнуром, свешивалась вольно. Родион лишь проверил срез: чисто и ровно, как острым ножом. И повернулся к мебели.
Что-то было не в порядке. В правильном расположении вещей ощущался некоторый сбой. Быть может, кресла были не на месте? Вместо того чтобы занимать диспозицию справа или слева от дивана, одно из них самовольно встало посредине ковра, а другое пристроилось рядом, но чуть сзади. Словно кому-то из гостей захотелось сесть посредине комнаты напротив искусственного камина. Для чего кресла поставили таким игривым образом, было неизвестно. Плотный ковер не оставил следов. Даже от ножек не было вмятин.
Родион проверил пол, но, к сожалению, не нашлось мелких соринок. Саблина блюла чистоту. И обивка кресел тоже не была ничем испачкана. Лишь на том, что держалось сзади, виднелось пятнышко. От него оставался черный след на пальце. Происхождение его могло быть самого бытового свойства. Нельзя же за всем уследить.
Ванзаров обратился к картинам.
Портрет Моцарта сиротливо жался к стене. И хоть гений улыбался, было видно, что ему неуютно, хочется на свой крюк. Железная загогулина торчала из стены знаком вопроса. Чтобы подвесить на нем тело, надо перекинуть веревку, подтянуть и закрепить. Судя по фотографии, что сделали под руководством пристава Бублика, висела барышня чрезвычайно аккуратно и красиво. Как произведение особого искусства. Как будто ее нарочно пристраивали в такое неудобное место. Куда проще снять крайнюю картину, там бра не мешают. Зачем же здесь? Неужели для лучшего освещения?
Он нагнулся и поискал на полу. Паркет блестел лаком. На нем был еле заметен тонкий светлый волос. Родион поднял его. Волосок послушно свернулся калачиком. Улика несущественная. Скорее всего — с головы жертвы. А если убийца обронил? Сможет ли Аполлон Григорьевич доказать? Хватит ли его знаний? В любом случае трогать его нельзя. Необходимо правильно оформить протокол. Ванзаров уложил находку на место. Пусть полежит, никуда не денется.
Среди безделушек, что наполняли дом, не нашлось фотографий. И здесь соблюдалась полная анонимность. Сама Саблина, как видно, не любила сниматься. Все-таки серьезная барышня, учительница музыки. Дневника не вела, писем не оставила. Неизвестно, были у нее страхи о неясном преследователе или только у неудачной актрисы.
Пришел черед гардероба. Возможностей господина Основина хватило на то, чтобы обеспечить барышне, прямо сказать, роскошный выбор. Платья вечерние, для прогулки, летние, зимние и даже для дальнего путешествия с трудом умещались в шкафу. В спальне он нашел трюмо, заставленное флакончиками духов и коробочками, в которых сверкали настоящие камни и жемчужные украшения. Барышня Саблина получила жизнь, о какой не могла мечтать простая учительница. При этом счастливо не задумывалась, сколько все это стоит. Иван Васильевич должен был понять, что перегнул палку. Дурман любви прошел, а счета остались. И немаленькие. В конце концов, Министерство народного просвещения не золотые рудники. Средства могли иссякнуть. И что тогда?
Покровитель оказывается в сложном положении. Барышня только вошла во вкус, требует все больше и больше. А еще семья и обязанности. Как вырваться из этой западни? Вряд ли Иван Васильевич вот так возьмет и расскажет. У него удобная и непробиваемая позиция: такое горе случилось, ничего не помню.
Траты оказались слишком тяжелым бременем для семьи. Родным дочкам не хватает, тем более приданое надо готовить. Быть может, кто-то сильнее инспектора духом взялся решить эту проблему одним махом. И очень тщательно подчистил следы. Чтобы намека не осталось. Испарились вместе с хлороформом. Как точно: утренние посещения, когда соседи спят и даже горничные не подглядывают, а швейцар не покидает главного входа. Умно придумано. Всего лишь знать распорядок.
Из прихожей донеслось кряхтение швейцара. Нельзя бесконечно испытывать терпение народа. Чего доброго. сообщит приставу о самовольном посещении места преступления. Чего Ванзарову не очень-то хотелось. Все-таки ради дела допустил отчаянное самовольство.
* * *
Бегать по портным времени нет. Пока примерка, пока подгонка, там шовчик, тут стежок — так неделя и пролетит. Дорога каждая минута. Для того и придуманы магазины готового платья, чтобы нетерпеливых господ одеть сразу. Пусть сидит не так блестяще, зато быстро и носяще. Говоря в рифму.
Аполлон Григорьевич сразу поехал с Гривцовым в универсальный магазин Гвардейского экономического общества — первый супермаркет во всей империи, что возвышался над Большой Конюшенной улицей средневековым замком. Мужской отдел встретил стройными рядами пиджаков всех оттенков черного цвета. Величавый приказчик, с пенсне на носу, спросил, что господам угодно, таким почтительным тоном, словно мечтал узнать, не наследник ли трона затрапезного графства почтил своим визитом. Лебедев вытолкнул Колю, который как-то сразу присмирел и рассматривал грязь на ботинках задумчиво и в чем-то философски. Приказчику была поставлена трудная задача: превратить сопливое недоразумение в исключительно модного, хоть и юного джентльмена. С ног до головы.
Царственным жестом Гривцова пригласили в примерочную. Коля пошел как на эшафот, с гордо поднятой головой. И тут началось.
Младшие приказчики накинулись саранчой. Один натягивал рубашку, другой застегивал ворот, третий подтягивал штанину, а сам верховный приказчик разглаживал спинку. Погружение в мужскую моду далось нелегко. Коля так привык к своей растянутой сорочке и поношенному пиджачку, что задыхался, сопел и не мог головой повести в тугом воротничке. А тут еще на ноги нацепили тугие колодки в форме лаковых ботинок.
Занавес отдернули. Аполлон Григорьевич, от волнения и безделья сжевав всю коробку монпансье, только ахнул. Перед ним красовался стройный, модный и цветущий господин из высшего общества. Настоящий джентльмен, судя по костюму. Поверить в чудо мешала взъерошенная шевелюра и слегка безумный взгляд, которым юный лорд шарил по сторонам. Николя дергал головой, словно пытался заглянуть себе за спину.
— Пусть орел на себя полюбуется, — приказал Лебедев.
Слегка поддерживая с трудом идущее тело, приказчики подвели к зеркалу во весь рост. На всякий случай Коля зажмурился, наконец набрался смелости и открыл глаза. То, что увидел, было настолько прекрасно, что на мгновение он ослеп. Именно таким Коля представлял себя в сладких снах: на светских раутах после вручения ордена за поимку коварных злодеев или на торжественном приеме, где его — сыщика с всемирной славой, встречали рукоплескания. Коля понравился себе настолько, что еще немного — и повторил бы судьбу Нарцисса, влюбившись в собственное отражение.
Случиться трагедии не позволил Лебедев.
— Конечно, не первый сорт, фигурой не вышли, но для наших целей сойдет, — сказал он. — Ничего, годится, жених.[6]
Холодный душ пришелся кстати. Коля покраснел, хотя и так, кажется, вся кровь, что кипела в его юном организме, прилила к щекам.
— Зря смущаетесь, коллега. Вам теперь смущения не по карману. Как самочувствие? Пульс нормальный? Голова не кружится от успехов?
— Душно немного, — пожаловался Коля.
— Это с непривычки, скоро пройдет, — сказал Лебедев и обратился к кудеснику мужских костюмов: — Сколько видел всяких ловкачей, но ваше искусство неподражаемо. Заверните этого мальчишку, я покупаю. Также десяток сорочек, платки носовые, пальтишко со шляпой боевой, ну всякое такое, сами понимаете. Пару чемоданов получше, чтоб все это наследство затолкать. И отправьте… Давайте-ка в отель «Франция».
Приказчик величественно поклонился и отошел исполнять.
Лебедев отцепил золотые часы и закрепил их на Колиной жилетке. Снял перстень, потребовал безымянный палец и нацепил на него. Перстень был чуть великоват и заваливался. Завершающим штрихом воткнул брильянтовую булавку в галстук. Словно отец передавал сыну семейные реликвии. Томные приказчики умилились такому сугубо мужскому ритуалу.
