Дойдя до стадии окончательного бешенства, когда уже не существует ничего, кроме ярости, слепой и неудержимой, Митя дернул на себя дверь. Видимо, вид его был по-настоящему страшен. Ольга вскрикнула и спряталась за спину мужчины.
– Вот, значит, как… – тихо проговорил он и топнул ногой. – Вот кто твой тайный благодетель. Что ж, Ольга, поздравляю, ты нашла достойного героя…
– Дмитрий, мне, право, жаль…
– Молчать! – рявкнул Митя. – Вам слова не давали. Это дело семейное! Ты вот сейчас этому человеку в любви клялась, поцелуями его ласкала, на шею ему вешалась, а не знаешь, что несколько часов назад этот человек хладнокровно расстрелял твоего отца! Он убил отца! Этот негодяй папу убил сегодня! А ты… Ты с ним…
Лицо Мити скрутила судорога, он тяжело дышал, не замечая, как густая слюна капнула на лацкан.
– Серж, нет… – еле слышно сказала Ольга.
– Я клянусь тебе, что не имею к смерти господина Левина никакого отношения, – сказал Каренин. Ольга замерла, не в силах шевельнуться.
– Не трогай своими грязными лапами мою сестру, убийца!
– Господин Левин, я бы попросил вас…
– Вон отсюда! – закричал Митя так, что в коридоре стали открываться двери. – Вон! Или я вызову полицию!
Серж хотел было что-то сказать, объяснить, убедить, но Ольга смотрела на него, не готовая ни понимать, ни слышать. Он протянул ей ладонь, она отшатнулась и вжалась в стену. Митя зарычал, кажется, готовый броситься с кулаками. Серж вышел мимо него.
– Ты еще пожалеешь, – бросил он на ходу.
Но Митя только рукой на него махнул.
– Значит, премьеру танцевать будешь? – сказал он, сжимая кусок гардины, что закрывала дверь. – Значит, брат твой слабее и хуже этого убийцы. И это благодарность за то, что я для тебя сделал, за то, что я заступался за тебя перед отцом… Спасибо, сестра, – он опять поклонился до земли. – Так вот я тебе так скажу, Ольга Константиновна. Нет у вас больше брата, живите, как вам совесть подскажет. Ноги моей здесь больше не будет. Видеть тебя у нас на даче или в доме не хочу. Не смей появляться при мне. Пусть тебе убийца моего отца заменит и брата, и мать…
Он пробормотал грязное слово, плюнул на порог и выбежал вон.
Николя Гривцов перешел из участка в сыскную полицию чуть меньше года назад. В участке жизнь его напоминала нескончаемый скучный кошмар, из которого юноше было не выбраться. Занимая самый нижний чин, он был мальчиком на побегушках для каждого. Кому-то он бегал за папиросами, пристав посылал его в трактир за обедом, а чиновники сваливали все бумаги. Вместо романтики полицейской жизни, о которой он мечтал, начитавшись пятикопеечных криминальных романов, Николя получил реальность, столь серую и безысходную, что веселее было полезть в петлю. Спас его Ванзаров, взяв под опеку и не позволяя глупейшим идеям о «великом сыщике Николя Гривцове» пустить корни в душе юноши. Вытащив Николя из общей полиции, Ванзаров поручал ему любую работу, которая нужна была сыску. Николя старался изо всех сил, часто путал и делал невпопад, но горячее желание служить искупало все его промахи и безудержный мальчишеский задор. Уголовный мир, с которым Николя начал знакомиться, порешил, что из кадета[9] толк будет, правда, до Ванзарова никогда ему не дорасти. Но и такое уважение дорогого стоило.
Не желая подниматься в Управление сыска, Николя сидел в участке, зная, что мимо все равно пройти невозможно. И сидел он так уже добрый час. Вернее, на час опаздывал Ванзаров, что было равносильно восходу солнца на западе. Николя поглядывал на часы и уже решил, что это он очередной раз что-то перепутал, велено ему было прийти в другой час или даже день. Но сомнения его вскоре рассеялись.
Ванзаров появился с улицы, наверняка пешком пришел, но вид имел несколько необычный. Всегда ровно завязанный галстук съехал набок, шляпа еле держалась на затылке, а во взгляде Ванзарова бродили смутные огоньки, как искры фейерверка в глухом тумане. Могло показаться, что он пьян. Ничем иным Николя не мог объяснить столь бравый облик. Он незаметно принюхался, но и намека на алкоголь не учуял. Как можно быть навеселе, но при этом не выпить ни грамма, было для Гривцова полнейшей загадкой. Одной из тех, что Ванзаров ему частенько загадывал.
Он указал Николя на допросную, которая счастливо пустовала. Там Гривцов смог еще раз убедиться, что его начальник трезвее некуда. Только слегка ошалевший. Не зная, как себя вести, Николя сидел и старательно разглядывал серые стены.
Побродив возбужденным гусаком, Ванзаров выпил полграфина воды, подумал и прикончил другую половину. После чего осмотрел себя, нашел множество изъянов в одежде и, ничуть не стесняясь помощника, навел порядок. Не прошло и пяти минут, как перед Николя стоял его прежний Ванзаров. Только искорки в глазах еле заметно тлели.
Ванзаров потребовал отчет, чем несказанно удивил Николя. Гривцов только что сделал все, что от него требовалось по последнему делу, а нового задания не получал.
– Бездельничаем, значит, – сказал Ванзаров, пытаясь пригладить взлохмаченные волосы. – Занимаемся неизвестно чем в драгоценное служебное время.
– Никак нет, Родион Георгиевич, ни минуты передышки. – Николя не стал уточнять, что чиновники сыска стали подсовывать ему свои дела на оформление. Жаловаться на коллег он счел ниже своего достоинства.
Ванзаров хотел было устроить показательный урок, но что-то ему показалось забавным в напряженном лице Николя, и он рассмеялся, звонко и чисто. Вместо того чтобы обидеться, Гривцов засмеялся вместе с ним, без всякой причины, а просто потому, что эти два человека очень хорошо поняли, как глупо выглядели друг перед другом. И не стеснялись смехом признаться в этом.
Наконец, Ванзаров глубоко вздохнул и успокоился.
– Простите меня, коллега, – сказал он. – День выдался странный. Не обращайте внимания. У меня для вас важное поручение.
Николя готов был в огонь и в воду. Но от него подвигов не потребовалось. Ванзаров лишь попросил поднять дело по самоубийству, случившемуся двадцать лет назад на какой-то заштатной станции Московско-Нижегородской железной дороги. Требовалось само дело и все сохранившиеся показания свидетелей.
Не такого ожидал Николя. Опять, вместо пуль и ножей разбойников и грабителей, ему предстояло сдувать пыль с архивных дел. А то, что сдувать придется основательно, он не сомневался. Шутка ли: разыскать в архиве Министерства внутренних дел отчет двадцатилетней давности.
Гривцов откровенно приуныл. Дух его взбодрили заверением, что находка этого дела, а лучше свидетельских показаний, может стать решающим фактором в раскрытии сразу двух свежих убийств. Вот только детали этих происшествий Ванзаров сообщить отказался. Чтобы не сбивать направление поиска, пояснил он, но Николя прекрасно видел, что дело тут в чем-то совсем ином.
Серж честно хотел выполнить совет и остаться дома хотя бы до последнего поезда на Петергоф. Но у входа его поджидала карета с зарешеченными окнами. Вежливый жандарм попросил сесть и, не слушая никаких аргументов и просьб, закрыл за ним дверцу. В тесном помещении пахло грязными сапогами и мочой. Серж ехал стоя, держась за прутья решетки.
Тюремная карета свернула на Мойку и встала около известного дома. Вежливый жандарм открыл узилище и помог сойти. И был так вежлив, что проводил в кабинет, где предложил устраиваться как будет удобно. Кабинет был строгий, ничего лишнего, только два стула и письменный стол. Серж не счел нужным показывать, что собирается задерживаться здесь надолго. Он остался стоять и даже скрестил руки на груди для собственной уверенности, которой он не чувствовал.
Немного погодя в кабинет вошел другой жандарм, такой же моложавый, коротко стриженный. Он представился поручиком графом Вронским и просил садиться. Знакомая фамилия произвела на Сержа магическое впечатление. Он не стал открывать, что знает отца поручика. За этим последовали бы объяснения, по каким причинам он знает его отца и что их незримо связывает.
Но Вронский, словно учуяв особое отношение подозреваемого к себе, проявил добродушие. Он сообщил, что господин Каренин вовсе не арестован, об этом и речи не идет, а приглашен в Охранное отделение в качестве свидетеля по делу об убийстве его отца и госпожи Остожской. Серж повторил в общих чертах, как, встретив жену, приехал и обнаружил два трупа. Жандарма интересовало, где он провел ночь. Серж признался, что был у любовницы.
Это еще больше растопило обстановку. Вронский заулыбался, даже подмигнул и стал расспрашивать о его отношениях с балериной Остожской, о том, как отец мог оказаться в его доме, и прочих деталях, какими уже интересовалась сыскная полиция. Вопросы были похожими, но Сержу показалось, что выводы из них здесь делают совсем не такие, какие ему бы хотелось. Вронский медленно, но верно подводил к тому, что проникнуть ночью в дом Остожской не удалось бы без посторонней помощи. Не было ли у нее какого-то помощника? На это Серж мог ответить, что разорвал с ней всяческие отношения. Тогда, закрыв папку, в которой вел протокол, Вронский спросил: как же, в таком случае, Остожская получила от господина Каренина приглашение на свидание у него дома?
