— А ты, оказывается, еще и артист. Вот не знала!
Я откладываю гитару и, подражая Карлсону, продолжаю дурачиться:
— О! Я самый лучший в мире артист! Самый талантливый!
Лена заливчато смеется, но в этот момент в прихожей раздается звонок. Она срывается со стула и выбегает из комнаты. В открытую дверь мне хорошо видно, как высокий молодой блондин с церемонной вежливостью протягивает Елене огромный букет цветов, а Лена, улыбаясь, проводит гостя в свою комнату. Через минуту она возвращается и говорит мне:
— Это Румянцев Славик. Ты уж поиграй без меня. Ладно?
Я пожимаю плечами: Славик так Славик. Знаю ее коллегу.
Знаю, что в одной школе с ней работает, что уже третий месяц заладил сюда… Но Лена снова улыбается и тут же исчезает. Мне почему-то неприятно слышать их веселые голоса за стеной. А ведь опять как хорошо начинался вечер!..
…Вот и пятница. Думал, она что-нибудь прояснит в отношении «Бирюзы», но… И мне ничего не остается, как выправить командировочное удостоверение и ехать в исправительно-трудовую колонию к Пикулину. Решаю предварительно встретиться с его бывшим тренером Скляром и мастером слесарного участка завода «Метиз» Хлебниковым.
Созваниваюсь сначала с тренером. Отвечает неохотно, с тревогой. Почему? Ладно, выясним.
В большом просторном зале спортобщества «Труд» десяток здоровых, мускулистых парней в массивных боксерских перчатках на руках пружинисто кружат по полу и неистово лупцуют друг друга. Скляр поворачивается ко мне, отрывисто и нервно произносит, показывая золотые зубы:
— У меня, как видите, не детский сад… Я готовлю боксеров, вмешиваться в их личную жизнь мне, знаете ли, недосуг…
— И все же, — говорю терпеливо, — что вы можете сказать о Пикулине?
— Ничего, — резко отвечает он, видимо, стремясь поскорее закончить разговор. — Я прочил его в чемпионы республики. Ко мне-то какие могут быть претензии? Я в этом деле чист как стеклышко. И в спорткомитете отчитался за него. Зачем же снова воду мутить?
Мы сидим с ним за столиком в углу зала, смотрим на «будущих чемпионов» и говорим как будто на разных языках. Этот коренастый, жилистый мужик с редкими волосами на голове, водянистыми глазами и с перебитым носом никак не может или не хочет понять меня.
Я делаю последнюю попытку.
— Вам-то сейчас ничего и не грозит. Речь о Пикулине, вашем воспитаннике. Как все-таки случилось, что он так сорвался?
Глаза Скляра становятся ледышками.
— Я ему не нянька, — говорит он тоном, не допускающим возражений. — У меня своих забот хватает. Скоро снова республиканские… Мне могут «заслуженного» присвоить. И я знать ничего не хочу об этом бандите.
Нет, не присвоят ему звание! Быть такого не может. Кто-нибудь еще да увидит, что он за человек. И навряд ли его подопечные добьются на республиканских соревнованиях каких-либо успехов: школа не та! Не та школа!..
Мы сухо прощаемся, и я ухожу, провожаемый гулким хлопаньем перчаток.
На улице еще светло, хотя солнце почти скрылось за домами.
Эх, была не была, махну сразу и к мастеру. Без предупреждения. Чего тянуть? Пусть уж и с ним прояснится сегодня.
На остановке прыгаю в раскрытую дверь троллейбуса и через десять минут оказываюсь в уютной двухкомнатной квартире Хлебниковых. Хозяин — подвижный, хотя уже и немолодой — встречает меня без какой-либо тревоги и смущения. Радушно проводит в большую комнату и наказывает жене — симпатичной, улыбчивой блондинке — «быстренько сообразить что-нибудь на стол». Вскоре перед нами вьется из красивых чашек душистый парок крепко заваренного чая, и беседа сама собой становится все более непринужденной и доверительной.
— Да, золотые у Игоря руки. Цены им нет! — восклицает Хлебников. — Он отодвигает недопитую чашку. — Бывало, что ни поручишь ему: штамп какой сделать или приспособление… еще и чертежей нет порой, одна задумка — в момент справится. Посидит, покумекает, что-то прикинет, что-то примерит… Глядишь — готово уже!
— Значит, неплохой был парень. Как же тогда все так с ним получилось?
Хлебников вздыхает, расстегивает на волосатой груди рубашку, откидывается на спинку стула.
— Что уж скрывать — упустили мы его. Парень работал что надо. А коль с заданием справлялся, не подводил, а порой и выручал коллектив, то особой тревоги за него не испытывали.
Хлебников наливает нам еще по чашке чая и продолжает вспоминать.
— Как-то раз, правда, пришел он в цех словно после крепкого подпития. Глаза красные, веки опухли, голос сиплый…
«Что это ты себе позволяешь!» — сказал я ему. А он мне в ответ: «Извини, Пал Палыч. Так уж случилось». Ну, я и поотстал. А зря. Надо было допытаться, что да к чему. Глядишь, и уберег бы парня.
— Только раз так было?
Хлебников неторопливо прихлебывает из чашки.
— Так — только раз. Хотя, ребята сказывали, по ресторанам он хаживал.
— Говорят, был чемпионом города по боксу?
— Да, славу имел. Но она ведь не только радость. Иных и отравить может. Не каждый перед ней устоит, особенно когда ему еще восемнадцать… Я потом с тренером его схватился. Как же, мол, ты допустил, чтобы споткнулся парень? Так ведь он меня и слушать не стал. Мол, авторитет его подрываю. По-моему, дрянной он человек. Дрянной!..
Я помалкиваю, хотя полностью согласен с этой аттестацией. Сейчас мне нельзя объявлять собственные выводы. Такое мне, как должностному лицу, не положено в беседе с людьми. И я молчу.
— А вы, собственно, почему интересуетесь Игорем? Он что-нибудь опять выкинул?
— Нет-нет, — спешу успокоить Хлебникова. — Просто кое-что осталось невыясненным в его деле. Вот и хотелось бы поговорить об этом. Он ведь не один был в тот злополучный вечер. А вот назвать соучастника — не захотел. Как вы считаете — почему?
Хлебников отставляет в сторону чашку.
— Всяко может быть… — говорит задумчиво. — Парень-то он душевный, даром что сиротой рос. Может, пожалел того, вот и умолчал о нем. Я Игорька знаю: горе у кого или забота большая — всего себя этому человеку отдаст. Уж очень отзывчивый. И помяните мое слово — здесь тоже что-нибудь такое случилось… Вы с ним будете говорить?
— Буду.
— Поимейте это в виду. Да, — спохватывается Хлебников, — привет от меня передайте. Скажите, Пал Палыч на него хоть и в обиде за «ЧП», но в любое время готов принять на участок. Да и ребята по-хорошему о нем вспоминают. Я, правда, писал ему об этом, да он на письма не отвечает. Верно, стыдится за себя. Только зря замыкается. Вы и это передайте. Мол, верим в него, в его рабочую струнку верим. Так и передайте, ладно?
— Так и передам, — улыбаюсь. — Спасибо вам, Пал Палыч.
— За что же спасибо?
— И за прямоту вашу, и за радушный прием… За все!
Я допиваю чай, поднимаюсь из-за стола.
— Ну… Мне надо идти.
Он несколько растерянно протягивает руку. Крупную, жилистую… Я с чувством пожимаю ее.
— До свидания!
— А может, посидим?
Я качаю головой и вдруг ловлю себя на мысли, что не выяснил еще один вопрос.
— Совсем забыл, — говорю. — А с кем дружил Игорь?
— С кем дружил? — Хлебников задумывается. — Да вся бригада уважала его, — говорит он через минуту.
— А Эдик у вас на участке есть?
— Эдик? Нет у нас такого. Ни на участке, ни в цехе.
Я еще раз прощаюсь с ним и с вышедшей из кухни гостеприимной хозяйкой и покидаю их квартиру.
На улице уже стемнело, стало прохладнее. Неторопливо иду к своему дому, медленно проигрываю в памяти сегодняшние встречи… Как хорошо, что на свете есть такие Хлебниковы! Обязательно скажу Пикулину, чтобы держался своего Пал Палыча. Я иду, и с каждой минутой все во мне, прежде скованное заботами и тревогами напряженного трудового дня, словно оттаивает. Хорошо!
На углу улицы под ярким фонарем какая-то дородная тетя все еще торгует фиалками. Правда, в корзине осталось лишь несколько букетиков. Покупаю все. Для Лены. И делаю это с превеликим удовольствием. Давно хотелось осыпать ее цветами. А тут — вот они!..
И снова в полнейшем радужном настроении шествую к дому. Несу фиалки, а вижу изумрудные глаза Елены, ее нежные белые руки, милую улыбку… И вдруг замечаю у подъезда дома знакомую долговязую фигуру Славика Румянцева. Слоняется туда-сюда, туда-сюда… Прячу фиалки за спину: только бы он не увидел их.
Румянцев тоже узнает меня, останавливается.
— Здравствуйте, — говорит он и почему-то счастливо улыбается.
— Привет, — нехотя выдавливаю из себя. — А где же ваши цветы?
— Цветы? — удивленно переспрашивает Румянцев. — Ах, цветы!.. Они у Лены. Она всегда так радуется им.
— Значит, вы уже от нее? — Злость буквально распирает меня. — Тогда что же вы все у подъезда толчетесь?
Румянцев вспыхивает и, запинаясь, отвечает:
