Вася и Саша переглянулись, и взгляд этот был Маликульмульку понятен: не старшие, а кроткий ангелок Володя был главным затейником и подбил братьев делать огненный фонтан. Но спорить с княгиней по этому поводу он не желал — все трое были хороши! Явно ведь что-то соврали аббату, чтобы без него, на просторе, произвести свой канифольный фейерверк.
Речь княгини смутила Маликульмулькову душу. Он знал, конечно, что Варвара Васильевна до сих пор любит князя без памяти, и ничего удивительного, что она с такой гордостью говорит о его отваге. Но странная мысль родилась: если допустить, что вскоре найдется девица, которая станет госпожой Крыловой, родит детей (мальчиков!) и станет их однажды вразумлять так, как княгиня — Володюшку, то чем ей гордиться? Володюшка спросит об отце — и Варвара Васильевна много чего наговорит, даже если только ордена перечислит, и то… А будущей госпоже Крыловой какие подвиги перечислять? Про турецкие-то войны, про штурм Очакова и разгром Арслана-паши еще долго помнить будут. Про «Инфанту Заморы», единственное детище, угодившее на сцену, давно забыли, а журналы ушли на растопку печей и сворачивание бумажных фунтиков для орешков.
— Мусью Дюкло, заберите у них канифоль и принесите мне, — велела княгиня. — Ступайте… мало мне забот, еще и вы, сударь, за детьми уследить не можете…
Маликульмульк знал, что тут возразить: младшим Голицыным нужен был не аббат-француз, а обычный дядька, из числа отставных солдат, каких в провинции норовят приставить к недорослям. Княгиня имела свой взгляд на воспитание: дети прежде всего должны быть здоровы. По утрам их обливали холодной водой, на прогулках поощряли к бегу, лазанью и прыжкам. У каждого были свои коньки, и в Риге мальчиков уже не раз возили кататься на Мариинский пруд, благо потом можно согреться в знаменитом «Иерусалиме». Из-за приема, кражи, Васильева вечера было не до них — вот они и искали себе развлечений, как умели.
За шубой он не пошел — Южный двор невелик, и даже если находка сделана в дальнем углу, туда можно дойти по галерее и не замерзнуть. Когда привели одетого Володю, он взял мальчика за руку и повел вниз.
Оказалось, канифоль была найдена прямо в галерее.
— Вот тут она лежала, Иван Андреич, — Володенька показал на перевернутый ящик в двух шагах от двери. Раньше Маликульмульк этого ящика не замечал.
— Прямо тут? Покажи-ка…
— Вот, возле самой стенки.
Маликульмульк внимательно оглядел место. Ящик стоял на каменном полу галереи, в трех вершках от стены. Кусок канифоли лежал так, что лишь любознательный мальчишка, заинтересовавшись ящиком, мог его обнаружить.
— Занятно, — сказал Маликульмульк. — А ящик откуда взялся?
— Наверно, в нем винные бутылки были. Я думал — из него теперь можно костер устроить…
— Этого только недоставало! Хватит того, что вы с канифолью учинили. Более ничего придумать не сумели?
— Так скучно же, — сказал Володюшка. — Нас гулять отпустили — а играть не во что. Дома-то из всякой палочки сделаешь кляпень, из другой — биточку и играешь, хоть втроем, хоть вчетвером. А тут и палочку найти негде.
— Это точно, — согласился Маликульмульк. — В Зубриловке вам лучше было. А ты попроси маленьких Дивовых, пусть вам палок принесут. У них-то в Цитадели этого добра хватает, они могут выйти на эспланаду, срезать ветки с деревьев. Ведь к вам Дивовых приводят?
— Приводят, да редко. Зимой, сказывают, им учиться надо, а не баловаться. А нас все обещают повезти кататься на Александровские высоты! Да все никак не повезут!
Пообещав Володюшке поправить эту беду, Маликульмульк повел его наверх.
— Ну что, Иван Андреич? — спросила княгиня. — Откуда взялась канифоль?
Она была в гостиной одна — и доктора, и аббата отпустила, а придворные дамы войти без зова не решались.
— Сам бы я желал это знать. Обронить ее в том месте, где ее Володя подобрал, было никак невозможно. И, ваше сиятельство, там откуда-то взялся перевернутый ящик.
— Ну и что?
— Ваше сиятельство, я все думаю об этой проклятой скрипке. Вы верите, что она улетела по воздуху к итальянскому некроманту?
— Дядюшка, царствие ему небесное, всяких чудаков привечал, — сказала, подумав, княгиня. — Иной грозился дух Клеопатры египетской явить во плоти и в натуральном виде, иной божился, что с сильфидой спит. Может, попущением Божиим, что-то этакое и бывает, только я ни разу не видала. Да и дядюшка, сдается, тоже.
Покойный Потемкин действительно был презанятным господином — лень, любознательность и талант в нем сочетались в равных долях.
В дверь постучался аббат и, получив разрешение, вошел.
— Все исполнено, как вы изволили приказать, — насупившись, доложил он. — А вот канифоль.
Аббат поставил на стол блюдечко, посреди которого лежал красивый кусок канифоли. Маликульмульк взял его, оглядел, задумался.
— Я, ваше сиятельство, употребляю иной сорт. К тому же моя канифоль уже суховата, начинает сыпаться, пора бы выбросить ее и купить свежую. Эту мог обронить кто-то из итальянцев — но я понятия не имею, зачем этот человек в галерее открывал футляр со скрипкой, альтом или виолончелью.
— Иван Андреич, — сказала княгиня. — Ты знаешь, я тебя люблю. Ты чудак первостатейный, да я к тебе привязалась. А я коли к кому привяжусь — то всей душой. Сделай милость, разберись, что все сие означает, а я о тебе позабочусь. Может, канифоль обронил вор — так ты уж сообрази, кто бы это мог быть. Ты ведь умница, хоть и телепень.
Еще один новогодний подарок, подумал Маликульмульк, еще одно объяснение в любви. С опаской нужно своими словами Господу молиться, с большой опаской. Вот этак мысленно посетуешь, что никому-то ты в сей скорбной юдоли не нужен, — и тут же Тараторка вздумает за тебя замуж идти… не это ли имела в виду княгиня, обещая позаботиться?..
— Ваше сиятельство, с одной стороны, вор не мог обронить канифоль в таком месте — он же, забравшись в комнату, вынул скрипку из футляра и унес. Вряд ли он впопыхах прихватил с собой кусок канифоли. А с другой — я бы хотел понять, как это получилось и откуда взялся в галерее ящик. Да еще почти у самой двери.
— У двери, через которую входили гости? Иван Андреич, я три дня из комнат не выхожу, не знаю, растолкуй!
— Да, у двери, через которую входили гости. Велите позвать Егора Анисимовича. Какие-то припасы на поварню везли через Северный двор, какие-то через Южный, а ящик смахивает на те, в которых винные бутылки держат. Хотел бы я знать, когда он там появился.
— Ты же сам, голубчик, ходил через Южный двор и вчера, и сегодня! — возмутилась княгиня.
Маликульмульк только развел руками — ну, допустим, ходил… и по сторонам не глядел, ибо о чем-то размышлял…
Дворецкий был вызван и отправлен дознаваться насчет загадочного ящика.
— Обедать пора, — сказала княгиня. — Ты вот что, друг мой… ты князю пока про все это не говори…
— Как прикажете, ваше сиятельство, — хмуро ответил Маликульмульк.
— Чего надулся? Я боюсь, он частному приставу все расскажет, а веры к здешней Управе благочиния у меня нет. Куплена она — от полицмейстера до последнего мальчишки на побегушках. Сами докопаемся, понял?
Это было самое страшное, что могло случиться: княгиня вздумала сама вести расследование.
— Понял, ваше сиятельство. Только до обеда время еще есть, я пойду со двора ненадолго. На Сарайной улице есть музыкальная лавка, покажу хозяину, герру Мирбаху, эту канифоль. Может, чего скажет…
— Ступай. Да не задерживайся.
Однако новогодние сюрпризы на этом не кончились. Когда Маликульмульк, уже в шубе и шапке, собрался уходить, откуда ни возьмись явилась Тараторка. Вид у нее был сосредоточенный и отчаянный.
— Иван Андреич, пойдемте со мной. Это совсем быстро. Нет, вы немного отстаньте… Пусть думают, что я сама по себе, вы — сами по себе.
Она привела Маликульмулька в сводчатые сени, где начиналась лестница, ведущая в башню Святого духа.
— Ты что-то разведала? — заранее радуясь новым сведениям, спросил Маликульмульк.
— Нет… Иван Андреич, поцелуйте меня.
— Что?..
— Поцелуйте. Это же нетрудно! Я должна знать, что это такое… а то боюсь и сама не знаю, чего боюсь… А она-то знает!..
— Ни к чему тебе это, — быстро ответил Маликульмульк. — Совершенно ни к чему.
— Иван Андреич! Мне ж больше попросить некого! Она-то целоваться знает! А мне как быть?.. А он видит, что я совсем бестолковая, и вот… шутит, и все!.. А целоваться — так с ней!..
Дверь из сеней вела прямо в Северный двор, и Маликульмульк, не сказав ни единого слова, спасся бегством.
Глава 5. По следу Брискорна
— Я в этом городе торгую инструментами, нотами и всем, что сопутствует музыке, уже сорок лет, пусть господин не сомневается! — гордо сказал герр Мирбах. — Такой канифоли в последнее время я в Ригу не привозил. Это точно. Вы принесли очень хорошую свежую канифоль, но куплена она не у меня. А у меня берет вся Рига, ко мне приезжают из Мариенбурга, из Митавы, даже из Вольмара!
