– Что, прямо так и было?
– Да.
– А позвольте спросить, что насторожило вас в этом человеке?
– Сумма мелочей, – пояснил Лыков. – Если вы, конечно, понимаете, о чем речь.
Исправник обиделся:
– Что именно я должен понять?
– Человек тот был из преступного мира.
– В чем оно проявлялось, позвольте спросить?
– Взгляд. Осанка. Манера. То, как он смотрит вокруг. Как ходит.
Собеседник хмыкнул:
– Мазурики уже и ходят по-особому, не как все?
– Разумеется, это малозаметные вещи, их легко и пропустить. Но я вижу.
– Глаз у вас такой наметанный? – иронично спросил Рутковский.
– Да, сказывается опыт, – спокойно ответил сыщик. – В свое время я под видом уголовного прошел по этапу от Петербурга до Нерчинска. Потом служил начальником округа на Сахалине. Одним словом, нагляделся.
Коллежский советник изменился в лице.
– Прошу меня извинить… э-э…
– Алексей Николаевич.
– …Алексей Николаевич. А меня звать Семен Никифорович.
– Я понимаю, Семен Никифорович, что мои слова кажутся вам, может быть, даже нелепыми…
– Нет, что вы! Просто это очень необычно. Слоняется человек по вокзалу, с голенищами в руках. Мало ли таких? Городовые ничего подозрительного не замечают, попутчики тоже. А вы увидели. Да такое приметили, что среди ночи выскочили из поезда, презрев собственные дела, и отправились следом!
– Так и есть. Повторю, что тут опыт. Слишком много я наблюдал эту породу вблизи.
– А позвольте спросить, что все-таки было в нем не так? Манера, повадка – это мне непонятно, хоть застрелите! Хочется понять. Я ведь как-никак полицейский чиновник. В офицерах-то было проще, тут же я путаюсь. А должен уметь различать.
Лыков задумался.
– Как вам объяснить… Ну, уголовные не такие, как все остальные. Они живут в особом мире, где наших законов нет, а есть другие. И мы, обыватели, для них лишь добыча. И, когда такой глядит на людей взглядом охотника, это заметно наблюдательному взору.
– Ага…
– Причем я не берусь утверждать, что Колобихин сидел в тюрьме. Не исключено, что мы не отыщем его в наших картотеках. Но он точно преступник!
Кстати, Семен Никифорович, вам удалось узнать о нем что-нибудь? Откуда взялся, чем занимался? Говорят, он из бывших нижних чинов?
– Я послал на кордон станового. Тот съездил и доложил, что все сгорело и люди пропали. Это действительно загадка, куда они делись. Но… загадка сия касается лишь управляющего дачей! Нам-то что искать? Пожар? Ну, указали в сводке. Лесники сбежали? Это не преступление. Может, они были недовольны содержанием? Тогда имеет место экономический спор. Полиция тут при чем? Если Тистров подаст заявление, мы откроем дознание. А пока не вижу для этого оснований.
– Их видит министр внутренних дел, – отрезал сыщик. – Вы получили телеграмму от губернатора?
– Да. Но такую невнятную… И вовсе не от губернатора!
– Покажите мне ее, пожалуйста!
– А…
– В одном ведомстве служим, Семен Никифорович! Одно дело делаем.
– Хорошо, извольте.
Рутковский выложил на стол бланк. Какой-то начальник 2-го стола 5-го отделения губернского правления повелевал вязниковскому исправнику оказать содействие надворному советнику Лыкову. Без ущерба для основной службы! И сообщать наверх обо всех действиях командированного чиновника. А в случае заявления им каких-либо требований испрашивать каждый раз у губернского начальства на то дозволения…
– М-да…
– О том и речь, Алексей Николаевич. Они ведь чего боятся? Что вы что-нибудь тут откроете. Такое, что не украсит губернию. Например, разбойничий притон. Да и мне первому тогда дадут по шапке! Кто не доглядел? Коллежский советник Рутковский. Подать его сюда! И позвольте вас спросить, как мне теперь помогать? Самому себе яму рыть?
– Семен Никифорович. Я понимаю трудности вашего положения. Предлагаю объединиться. Если я чего-нибудь разыщу – а я обычно разыскиваю! – то это будет и ваш успех тоже. Я сообщу и министру, и губернатору, что вязниковский исправник всячески помогал дознанию, не считаясь с могущими быть для него дурными последствиями.
Собеседники помолчали. Исправник задумчиво чертил пальцем на столе какие-то знаки.
– А! – тряхнул он седой головой. – Черт с ними! Если вы правы, и в моем уезде действительно был притон… Значит, моя вина! Надо исправлять.
– Вот и отлично! Я выезжаю на станцию Чулково. Вы со мной?
– Да. Поезд на Нижний через три четверти часа. На станции нас уже ждет становой пристав.
Чулково оказалось небольшим поселком, населенным исключительно железнодорожными рабочими. Четыре десятка домов, часовня и два кабака. На дебаркадере прохаживался бравый малый.
– Разрешите представиться! – рявкнул он. – Пристав второго стана поручик запаса армейской кавалерии Лямкин!
– Здравствуйте, поручик, – подал ему руку Алексей. – Вы недавно на полицейской службе?
Вопрос был риторический. Становые приставы не могут носить военных чинов. Лямкина должны переименовать в коллежские секретари. Единственное объяснение, почему этого еще не сделали – малый срок пребывания в должности. Просто не успели! По внешнему виду пристава делалось ясно: такой расстанется с погонами весьма неохотно.
– Первичный осмотр места уже провели?
Становой пожал плечами:
– А чего там осматривать? Куча углей!
– Понятно. Поехали теперь мы с господином исправником полюбопытствуем.
В путь двинулись целой колонной. В раздолбанной пролетке ехали полицейские чиновники, в телеге – трое вязниковских городовых; в конце верхом скакал здешний урядник. Через час прибыли к памятному для Лыкова месту. При свете выяснилось, что заимка стоит на берегу лесной речки. Называлась она Важня.
Сыщик вышел, походил вокруг, осмотрелся. Да… Он был уверен, что едва избег здесь смерти. Но остальные глядели скептиками. Их можно было понять.
– Алексей Николаевич! – на правах старшего окликнул питерца исправник. – Что мы здесь ищем? Четыре дня прошло.
Действительно, что Алексей хотел здесь увидеть? Улики, изобличающие шайку злодеев? Смешно. Потаенное кладбище с телами жертв предполагаемой банды? Так вон лес вокруг! Где угодно закопай до скончания века не найдут. Лыков тем не менее упорно осматривал пепелище. Самая большая груда обгорелых бревен указывала на дом. Рядом кучи поменьше: от двора с конюшней, бани, дровника. Где искать? А главное, что?
– Господа, для чего им понадобилась такая большая печь? – обратился надворный советник к коллегам. – Я еще тогда внимание обратил. Полдома занимала!
Рутковский вопросительно глянул на станового:
– А в самом деле, Лука Офросимович? Непонятно. Дом маленький, а печь о-го-го! Столько дров, поди, сжирала!
Пристав перевел взгляд на урядника:
– Чернов!
Тот подскочил, такой же бравый, как и его начальник.
– Это, ваше высокоблагородие, завод у них был!
– То есть? – изумился Рутковский. – Какой завод?
– Свечки они здесь лили.
– Какие еще свечки?
– Эти… как их? – Урядник вынул из кармана заранее приготовленную бумажку. – Церезиновые.
– Ну-ка подробнее, – побагровел исправник. – Тут был подпольный завод? У тебя на глазах? А ты терпел?
– Минуту, Семен Никифорович, – остановил его сыщик и обратился к уряднику: – Откуда известно про завод?
– Так вся округа знает, – пояснил тот, нимало не тушуясь. – Лесники в кабаке давно уж по пьяному делу проболтались. И Родимцеву, целовальнику, большую коробку подарили. Хорошие свечки!
– И это был настоящий завод? – уточнил Лыков.
– Как настоящий? – пожал плечами урядник. – Разве я видал настоящий-то завод? Тут лили сколь могли. Махонький, надо полагать, заводик. Подпольный – с чего ему быть большим? Телеги к ним ездили, со стороны шоссе…
– Какого шоссе?
– Московского. Оно там, за лесом.
– Дальше!
– Дальше что? Труба у них часто дымила, даже посреди самой жары. Дров точно уйму изводили. Ну да дрова у них свои, бери из лесу сколько хошь!
– А куда сбывали?
– Не могу знать! Разве скажут? Да я и не спрашивал, признаться.
– Давали тебе трешницу, ты и помалкивал?
Урядник повернулся к начальству:
– Ваше высокоблагородие, прошу, того, оградить меня…
– А разве не так было, Чернов? – рассердился исправник. – А вы, Лука Офросимович? Тоже знали и молчали? В каком виде я предстану перед начальством? Господин надворный советник обязан изложить свое дознание министру внутренних дел. Министру лично!
– Чего тут ужасного-то, Семен Никифорович? – с детской обидой в голосе выкрикнул Лямкин. – Ну, купит обыватель свечки подешевле. А эти епархиальные лучше, что ли? Но они вчетверо дороже! И за что людей губить, когда они полезное дело делают?
Лыкову все стало понятно. Его версия о разбойничьем притоне рассыпалась на глазах. Дело объяснялось много проще. Русские храмы в большинстве своем бедны. Расход свечей там огромный и составляет главную статью убытков. Поэтому приходские старосты стараются найти свечи подешевле. Про восковые и речи нет! Они лишь для соборов да богатых монастырей. Сальные, хоть коптят и плохо пахнут, тоже не по карману. Да их сейчас почти и не делают. Скотское сало нынче перегоняют на три вида свечей: стеариновые, пальмитиновые (в народе их называют пальмовыми) и маргариновые. Все они также недешевы. И хитрецы наладили производство фальсификатов. Первые из них, самые доступные – свечи из «нефтяного воска», или церезина. Этот продукт переработки нефти раньше просто выбрасывался. Но лет десять назад кто-то додумался пускать его на производство свечей. Получались они очень вонючие, зато стоили гроши. В Божьем храме после них пахнет, как на заводе Тер-Акопова! Однако низкая цена решила вопрос к пользе церезина. Но тут возмутилась официальная церковь. Как так? Епархиальные заводы потеряли клиентуру! Кто ни попадя зарабатывает деньгу, в церквах дым коромыслом, а огромные обороты уходят мимо кафедры. Священнослужители нажали пружины, и фабрикацию церезиновых свечей запретили. Поскольку они не соответствуют духу православия! Взамен открыли в каждой из епархий один-два стеариновых завода. Средства от продажи поступали теперь прямо иерархам.
