Поклянёмся же, товарищи, что революция будет спасена, или мы погибнем вместе с ней!…»
Собрание встало и покрыло эту речь громом аплодисментов. Все глаза сверкали. В зале не было видно ни одного пролетария…
Слово взял Вайнштейн:
«Мы должны сохранять спокойствие и воздерживаться от каких-либо действий, пока общественное мнение решительно не сплотится вокруг Комитета спасения. Только тогда мы сможем перейти от обороны к нападению…».
Представитель Викжеля заявляет, что пославшая его организация берёт на себя инициативу создания нового правительства. Её делегаты уже отправились в Смольный для соответствующих переговоров… Начался горячий спор: допускать ли большевиков в новое правительство? Мартов считал, что их надо допустить; в конце концов, доказывал он, большевики представляют очень важную политическую партию. Мнения разделились: правое крыло меньшевиков и эсеров, а также народные социалисты, кооператоры и представители буржуазии решительно возражали…
«Они предали Россию! - говорил один из ораторов. - Они начали гражданскую войну и открыли фронт перед немцами! Большевики должны быть беспощадно раздавлены…»
Скобелев высказался за исключение как большевиков, так и кадетов.
Мы разговорились с одним молодым эсером, который в своё время вместе с большевиками ушёл с Демократического совещания. Это было в ту ночь, когда Церетели и другие соглашатели навязали русской демократии коалиционную политику.
«Вы здесь?» - спросил я его.
В его глазах вспыхнул огонь. «Да! - воскликнул он. - В среду ночью я вместе со своими партийными товарищами ушёл со съезда. Не для того я двадцать лет рисковал жизнью, чтобы теперь подчиниться тирании тёмных людей. Их методы нетерпимы. Но они не подумали о крестьянах… Когда поднимется крестьянство, их конец станет вопросом минуты!»
«Но крестьяне - выступят ли они? Разве декрет о земле не удовлетворил крестьян? Чего же им ещё желать?»
«Ах, этот декрет о земле! - в бешенстве закричал он. - А знаете вы, что такое этот декрет о земле? Это наш декрет, целиком эсеровская программа! Моя партия выработала основы этой политики после самого тщательного исследования крестьянских требований! Это неслыханно…»
«Но если это ваша собственная политика, то против чего же вы возражаете? Если таковы желания крестьянства, то с какой же стати оно будет выступать против?»
«Как же вы не понимаете! Разве вам не ясно, что крестьяне немедленно поймут, что это просто обман, что эти узурпаторы обокрали нашу эсеровскую программу?»
Я спросил его: «Верно ли, что Каледин двигается к северу?».
Он кивнул головой и стал потирать руки с каким-то ожесточённым удовлетворением. «Совершенно верно!… Теперь вы видите, что натворили эти большевики. Они подняли против нас контрреволюцию. Революция погибла. Погибла революция».
«Но ведь вы будете защищать революцию?»
«Конечно, мы будем защищать её до последней капли крови! Но сотрудничать с большевиками мы ни в коем случае не станем…»
«Ну, а если Каледин подступит к Петрограду, а большевики встанут на защиту города. Разве вы не присоединитесь к ним?»
«Разумеется, нет! Мы тоже будем защищать город, но только не вместе с большевиками! Каледин - враг революции, но и большевики - такие же её враги».
«Кого же вы предпочитаете - Каледина или большевиков?» «Да не в этом дело! - нетерпеливо крикнул он. - Я говорю вам, революция погибла. И виноваты в этом большевики. Но послушайте, зачем нам толковать об этом? Керенский идёт… Послезавтра мы перейдём в наступление… Смольный уже послал к нам делегатов с предложением сформировать новое правительство. Но теперь они в наших руках: они абсолютно бессильны… Мы не будем сотрудничать…»
На улице раздался выстрел. Мы побежали к окнам. Красногвардеец, окончательно выведенный из себя нападками толпы, выстрелил и ранил в руку какую-то девушку. Мы видели, как её посадили на извозчика, окружённого взволнованной толпой; до нас доносились её крики. Вдруг из-за угла Михайловского проспекта появился броневик. Его пулемёты поворачивались из стороны в сторону. Толпа немедленно обратилась в бегство. Как обычно бывает в этих случаях в Петрограде, люди ложились на землю, прятались в канавах и за телефонными столбами. Броневик подъехал к дверям думы. Из его башенки высунулся человек и потребовал, чтобы ему отдали «Солдатский Голос». Бойскауты засмеялись ему в лицо и юркнули в подъезд. Автомобиль нерешительно покружился около дома и двинулся вверх по Невскому. Люди, лежавшие на мостовой, встали и начали отряхиваться…
Внутри здания поднялась невероятная беготня. Люди с пачками «Солдатского Голоса» шныряли во все стороны, выискивая, где бы припрятать газету.
В комнату вбежал журналист, размахивая в воздухе какой-то бумагой.
«Прокламация Краснова!» - кричал он. Все бросились к нему: «Сдайте в печать, скорей в печать и немедленно в казармы!»
«Волею верховного главнокомандующего я назначен командующим войсками, сосредоточенными под Петроградом.
Граждане, солдаты, доблестные казаки - Донцы, Кубанцы, Забайкальцы, Уссурийцы, Амурцы, Енисейцы, вы, все оставшиеся верными своей солдатской присяге, вы, поклявшиеся крепко и нерушимо держать клятву казачью, к вам обращаюсь я с призывом идти и спасти Петроград от анархии, насилий и голода, а Россию - от несмываемого пятна позора, наброшенного тёмною кучкой невежественных людей, руководимых волею и деньгами императора Вильгельма. Временное правительство, которому вы присягали в великие мартовские дни, не свергнуто, но насильственным путём удалено из своего помещения и собирается при великой армии с фронта, верной своему долгу.
Совет союза казачьих войск объединил всё казачество, и оно, бодрое казачьим духом, опирается на волю всего русского народа, поклялось послужить родине так, как служили наше деды в страшное смутное время 1612 г., когда донцы спасли Москву, угрожаемую со стороны шведов, поляков, Литвы и раздираемую внутренней смутой. [Ваше правительство ещё существует…] . [65]
Боевой фронт с невыразимым ужасом и презрением смотрит на врагов и изменников. Их грабежи, убийства и насилия, их чисто немецкие выходки над побеждёнными, но несдавшимися, отшатнули от них всю Россию.
Граждане, солдаты и доблестные казаки петроградского гарнизона, немедленно присылайте своих делегатов ко мне, чтобы я мог знать, кто изменник свободе и родине и кто - нет, и чтобы не пролить случайно невинной крови…»
Почти в тот же момент разнёсся слух, что здание окружено красногвардейцами. Вошёл офицер с красной повязкой на рукаве и спросил городского голову. Через несколько минут он прошёл обратно, а за ним быстро вышел из своего кабинета старик Шрейдер.
«Экстренное заседание думы! - кричал он, то краснея, то бледнея. - Немедленно!»
Заседание, шедшее в большом зале, было прервано: «Всех членов думы на экстренное заседание!»
«В чём дело?»
«Не знаю… Нас хотят арестовать!… Хотят распустить думу… Всех членов думы арестовывают у дверей…» - таковы были взволнованные комментарии.
В Николаевском зале негде было даже стоять. Городской голова заявил, что у всех дверей размещены войска, которые никого не пропускают ни в здание, ни из здания, и что комиссар угрожает арестовать и разогнать городскую думу. Посыпались страстные речи не только с трибуны, но и из публики. Свободно избранное городское самоуправление не может быть распущено никакой властью; личность городского головы и всех членов думы неприкосновенна; никогда не будут признаны насильники, провокаторы и германские агенты; они грозят разогнать нас, пусть попробуют; только переступив через наши трупы, войдут они в этот зал, где с достоинством древнеримских сенаторов ждём прихода вандалов…
Резолюция: немедленно по телеграфу информировать о происходящем городские думы и земства всей России… Резолюция: ни городской голова, ни председатель думы не могут входить в какие бы то ни было сношения с представителями Военно-революционного комитета или так называемого Совета Народных Комиссаров. Резолюция: немедленно обратиться к населению Петрограда с новым призывом встать на защиту избранного им самоуправления. Резолюция: заседание думы объявляется непрерывным…
Тут в зал вошёл один из членов думы и сообщил собранию: он телефонировал в Смольный, и Военно-революционный комитет заявил, что не отдавал приказов об окружении думы и что войска будут убраны…
Когда мы спускались вниз по лестнице, в подъезд влетел крайне взволнованный Рязанов.
«Вы намерены распустить думу?» - спросил я.
«Да нет же, боже мой! - ответил он. - Тут какое-то недоразумение… Я ещё утром заявил городскому голове, что дума будет оставлена в покое…»
