– Мой отец происходит из старинного бостонского рода. Ну, знаешь, из тех, у кого денег куры не клюют, но они никогда об этом не говорят.
Он смотрит на меня, и я киваю. Я действительно знаю. Это одна из причин, по которым мы никогда не совались в Бостон: жители слишком прижимистые и подозрительные.
– Они лишили отца наследства, – продолжает Оуэн, – когда он женился на моей матери. Мол, она какая-то коварная танцовщица-француженка, которая обманом заманила его в брачные сети. Кажется, отец тоже так считает. По крайней мере, если судить по его отношению ко мне.
Он бросает на меня косой взгляд, и до меня доходит:
– Ах…
– О, они оплатили мое обучение в хороших школах. Это же немыслимо, чтоб Винчестер учился в государственном учреждении! Но отец и мои многочисленные кузены не упускали случая напомнить мне, насколько я второсортная личность.
Я вздрагиваю от горечи его слов.
– Прости, – сокрушается Оуэн, – не стоило портить наш прекрасный вечер разговорами о моих проблемах. К тому же, все это неважно. Когда-нибудь я разбогатею и вернусь с триумфом. – Он крепче стискивает мои плечи. – Я правда хотел бы, чтобы эта ночь длилась вечно.
Мое сердце сжимается, созвучное тоске в его голосе. Я знаю, каково это – сомневаться в родительской любви. Я поворачиваюсь к Оуэну, и он обнимает меня за талию обеими руками. Нас окутывает свет фонаря. Миссис Линдсей, Гудини, моя мать и мои видения исчезают под воздействием теплоты мужского взгляда.
На мгновение я понимаю, что значит быть обыкновенной девушкой, наслаждающейся обществом обыкновенного парня.
– Я действительно замечательно провела время. Огромное спасибо за все.
Оуэн пальцами приподнимает мое лицо. «Сейчас он меня поцелует», – думаю я. Но он лишь говорит:
– Это было мне в радость. Анна, ты чудесная девушка.
Мы идем дальше, и мне не нужны никакие способности, чтобы знать: Оуэн так же счастлив, как я.
Но тут по спине пробегает холодок дурного предчувствия, и я спотыкаюсь.
Оуэн смеется и подхватывает меня под руку:
– Переборщила с алкоголем? Мне показалось, ты почти не пила.
Я не отвечаю. Вместо этого останавливаюсь и замираю, сосредоточившись. Над верхней губой выступают капельки пота, и я дрожу.
Происходит что-то ужасное.
Я дрожу все сильнее, и Оуэн сжимает мои плечи:
– Анна, что с тобой?
Вдруг из-за угла с визгом вылетает молочный фургон и мчится прямо к нам. Прежде, чем мы успеваем среагировать, он тормозит рядом, наружу выпрыгивает человек, ударом в лицо сбивает Оуэна с ног, а когда тот падает на обочину, еще и пинает под ребра. Вскрикнув, я пячусь к кирпичной стене. Дверцы кузова фургона распахиваются, выскакивает еще один мужчина и, стиснув мне руки, тянет к машине. Поняв его намерения, я бросаюсь на землю. Застигнутый врасплох, незнакомец ослабляет хватку, и я отползаю назад, ища оружие. Хоть какое-нибудь. Ничего. Я встаю, готовая, если получится, бежать за помощью, но мужчина, ударивший Оуэна, оказывается быстрее – он хватает меня сзади, тащит к фургону и закидывает в кузов, словно мешок картошки. Я бьюсь головой о дверцу. Перед глазами вспыхивают звезды, а на лицо стекает кровь – теплая и соленая. Я отчаянно пытаюсь ее стереть, и тут же новый удар – на сей раз об пол.
– Гони, гони, гони! – кричит кто-то.
– Анна! – слышу я голос Оуэна, но он стихает, когда фургон уносится прочь.
Мне на голову натягивают нечто темное, удушливое, и я начинаю бороться изо всех сил. Наугад тычу назад локтем и попадаю во что-то мягкое – раздается приглушенное «Ох». Меня хватают за волосы и вдавливают головой в деревянный пол.
– Свяжите ее! – приказывает женский голос.
Я пытаюсь понять, где уже его слышала, но мне заводят руки за спину и стягивают запястья веревкой. Я прекращаю борьбу. Справиться с веревкой – не проблема. Мужчина, удовлетворившись тем, что я крепко связана, отползает в сторону. Я притворяюсь, будто лишилась сознания, что не так уж далеко от правды – влажный вонючий мешок на моей голове едва ли пропускает достаточно воздуха. Гудини однажды сказал, что, выполняя свои трюки с освобождением, он концентрируется на замедлении дыхания и пульса. Легче сказать, чем сделать, особенно когда сердце от ужаса стучит как безумное.
– Мы ее убили? – спрашивает кто-то.
– Не. Просто оглушили.
Женщина что-то шепчет, и я напрягаюсь, чтобы снова расслышать ее голос, но он слишком тих. Неужели она боится, что я ее узнаю?
Без понятия, как долго мы уже едем. Время ускользает, а я впадаю то в панику, то в абсолютное спокойствие. Хотя похитители не могут видеть мое лицо под мешком, я все равно не рискую открыть глаза. Наконец, целую вечность спустя, фургон останавливается.
– Что нам с ней делать?
– Сейчас ее нельзя перетаскивать. На улицах еще ходят люди. Кто-нибудь наверняка заметит.
– Я бы хотела просто сбросить ее в реку, – ворчит женщина, и кровь стынет в моих жилах. Я точно знаю этот голос, но не могу вспомнить, откуда. Дочь миссис Линдсей? Не уверена, я ведь говорила с ней лишь однажды.
– Не забывай, на кого ты работаешь. Она просто приманка.
– Ага, мерзкая приманка.
– Ни один волосок не должен упасть с ее головы! – предупреждает мужчина.
Волосок? Я уже пострадала гораздо сильнее, но молчу.
В передней части фургона кто-то двигается, затем открывается и закрывается дверь. Я заставляю себя досчитать до ста и только потом начинаю медленно распутывать узлы. От шока и холода пальцы онемели, и, чтобы развязать веревку, уходит гораздо больше времени, чем должно бы. Освободив руки, я стягиваю с головы мешок.
Глаза привыкают к темноте, но я все равно могу разглядеть лишь неясные очертания.
Опасаясь, что похитители вернутся, я быстро избавляюсь от пут на ногах. Продвигаюсь к окну и выглядываю – вдруг кто-нибудь меня заметит и снова оглушит.
Фургон припаркован в переулке. По обе стороны только кирпичные стены. Мое первое желание – распахнуть дверь и бежать отсюда, но я сдерживаюсь, взвешивая ситуацию. Если меня сейчас поймают – другого шанса уже не будет. На секунду задумываюсь, вызвал ли Оуэн полицию, но они в любом случае никак не смогут меня найти.
За окном темно и тихо, никакого движения. Медленно, чувствуя боль в каждой клеточке тела, обшариваю фургон в поисках своей сумки. Тогда у меня хотя бы будет оружие. Все впустую. Или ее забрали похитители, или я сама выронила, когда меня схватили.
Ползу к передней двери. Они ведь наверняка следят за кузовом… Медленно приоткрываю дверцу, с ужасом слыша, как она скрипит. Ничего не происходит. Я распахиваю створку пошире – достаточно, чтобы выбраться наружу. Каждый удар сердца отдается болью в голове. Борясь с тошнотой, я на мгновение прислоняюсь к фургону. Затем приседаю и двигаюсь вдоль борта, до самой кабины. Выравниваю дыхание и жду – самую долгую секунду в истории. Если они меня увидят, то как раз сейчас…
Я вскакиваю и мчусь по улице.
Горло сжимается от страха, пока я прислушиваюсь, нет ли за спиной погони. Тихо. Сворачиваю за угол и бегу дальше, стараясь добраться до достаточно людного места, чтобы затеряться в толпе.
Подворачиваю лодыжку на неровной дороге, но не останавливаюсь. Один квартал. Два. По обе стороны нависают металлические здания, но все магазины закрыты. Я бегу быстрее. На меня отовсюду нападают тени – темные и ужасающие. Воздуха не хватает. Сколько я еще выдержу? Добравшись до угла под стук собственного сердца в ушах, я наконец замираю.
Согнувшись, пытаюсь восстановить дыхание. С каждым глотком воздуха, грудь пронзает острая боль. Я выпрямляюсь и щурюсь на дорожный указатель, но не могу прочесть размытые слова. Вытираю глаза и вижу на ладони смешанную со слезами кровь.
И что в итоге? Я ранена, заблудилась, и, возможно, в этот самый момент за мной охотятся, будто за животным. Да уж, хуже уже не будет. Глубоко вздохнув и вытерев лицо шарфом, я рассматриваю указатель и направляюсь на запад, по пути выискивая магазин, откуда можно позвонить маме. И всякий раз, когда мимо проезжает автомобиль, я съеживаюсь, ожидая оклика, означающего, что меня поймали.
Наконец вижу круглосуточную бакалею и перебегаю через улицу к ярко освещенной витрине. Заметив меня, женщина в магазине вскрикивает. Наверное, все еще хуже, чем я думала. Ко мне спешит продавец.
– Что с вами? Что случилось? – спрашивает он с сильным немецким акцентом.
– У вас есть телефон?
Секунду он хмурится, затем кивает:
– Да, да.
– Можно позвонить?
Оправившись от испуга, женщина начинает надо мной квохтать:
– Liebchen,18 бедняжка. Для начала присядь.
Я несказанно рада отойти подальше от окон вглубь магазина. Незнакомка усаживает меня на стул рядом со старомодной пузатой печью и накидывает мне на плечи колючий шерстяной плед. Я дрожу. Свою накидку я, наверное, оставила в фургоне или потеряла, пока бежала.
